Schmale Bruecke

      Тропа вилась между поросшими колючим кустарником холмами. Под ногами хрустела сухая трава, и от неё исходил тёплый запах сена, который мог бы быть приятным, если бы не горькие нотки полыни, от которой щипало и свербило в носу, а глаза то и дело слезились. Зашедшее всего несколько минут назад солнце ещё красило край неба в пурпурный цвет, но ночная прохлада уже протянула свои длинные пальцы к земле, остужая воздух и забираясь холодными щупальцами под одежду. В этот час дышалось легко, а медленно отходящий ко сну мир очаровывал своими спокойными пейзажами. Только чёртова горькая трава с каждым шагом всё сильнее рвала ноздри и действовала на нервы.       Одинокая фигура скользила по тонкой дорожке, прячущейся от чужих глаз под шипастыми ветками и колючими стеблями. Путник был замотан в несколько слоёв рваного, кое-где прожженного тряпья, там и сям на нём висели тихо звякающие, трещащие, стучащие друг о друга предметы самого странного вида: от небольшого бубна с перьями до связки маленьких белых косточек. Рядом с шестиугольной фляжкой можно было увидеть унизанный блестящими бусинами шнурок, а с плеча свисало некое подобие кисти или метёлки из длинного жёсткого волоса, частично прикрывающее тяжёлую на вид сумку. Чудаковатый странник то и дело прижимал к лицу платок, спасаясь от неприятного запаха.       Вообще, демоны не любили полынь, равно как и места, где она в таких количествах росла. Вот только порядочные демоны понятия не имели, что в некоторых из таких мест могло скрываться за тяжёлым горьким смрадом. Под словом «порядочные» в данном случае не подразумевалось ничего хорошего: серая масса обывателей, проводящая столетия, предаваясь каждый своему греху и фанатично втягивающая в этот самый грех всё больше и больше безвольных жертв; их интересовали лишь наслаждения да игры с людскими душами. Тайны холодных и молчаливых звёзд, окутанные загадочным мраком удалённые от городов уголки их собственного мира, секретные ходы и тропы, колдовство и искусство составления зелий, знаки и символы в древних пыльных фолиантах с хрупкими жёлтыми страницами – всё это было безразлично рядовым жителям Преисподней. Может, в них и жили порок и тьма, но духа приключений, азарта, неутолимой жажды познания захватывающих тайн всего сущего в них не было. Собственно, именно поэтому путь увешанного всякой всячиной чудака лежал мимо любых городов, подальше от скучных обывателей.       Путник остановился и осторожно убрал от лица платок, чтобы вдохнуть пропитанный горечью воздух. Его нос страшно зачесался от густого смрада, а из глаз выкатилось по слезе – почти на месте. Чудак свернул с тропы и направился к крутому склону прямо сквозь колючие заросли. Рвущаяся одежда и царапины на теле его мало интересовали; от запаха полыни язык присох к нёбу, и даже сквозь платок дышать стало практически невозможно. Всё внимание путника приковал к себе невзрачный кустик, свесивший свои побеги вниз, словно уродливая занавеска над дверью. Это растение необъяснимо тянуло и манило, будто желая, чтобы за эту занавеску заглянули, и странный путешественник, повинуясь этому наитию, осторожно отодвинул толстые зелёные плети. Под ними прятался небольшой пятачок сухой серой земли, пыльной и совершенно мёртвой. Проделавший столь долгий путь чудак уткнулся потным лбом в это безжизненное место, закрыл глаза и медленно вдохнул, кривя обветренные губы от омерзительного запаха.       Закутанное в тряпьё тело крупно вздрогнуло, когда его на секунду поглотила тьма, и простой смертный человек удивился бы, сочтя, что коллекционер странных штуковин бесследно исчез в её завихрениях. Для самого путника это было совершенно обычным делом – для него людской мир был лишь комнатой с зеркалом, выйдя из которой можно было обнаружить, что зеркало было односторонним стеклом. Он так любил эти секунды, когда его сердце останавливалось, мышцы словно застывали, становясь прочнее и сильнее, а изо лба появлялись короткие острые рожки. Ощущение накатывающей силы граничило с эйфорией, опьяняло, сводило с ума, вот только наслаждаться им следовало где-нибудь, где не стояла такая жуткая вонь. Демон подался вперёд, зарываясь лицом и ладонями в пыль, и уже через секунду провалился в скрытую под её слоем тайную дверь.       Удушливая горечь пропала из окружающего воздуха. Междумирье встретило привычной тихой пустотой и сотнями самых разных дверей, арок, проёмов, лазов и ходов. В этот момент он был везде, но при этом нигде; его всегда восхищало это место, где пространство и время причудливо искривлялись и искажались, то разбиваясь на множество нитей-потоков, то сходясь вновь. Бесконечное царство пустоты и возможностей. Разные двери вели в разные места, по-разному относились к разным существам, требовали разную плату за проход. Путник беззвучно скользил мимо них, разглядывая как в первый раз. В некоторых дверях были замки. На других – свитки, дощечки, таблички, кольца, кнопки, шнурки, шестерёнки: эти требовали ответа на их загадки. Третьим была нужна вполне материальная плата, и они прозрачно намекали на неё прорезями для монет, окошками для подношений и алтарями для жертв. Демона интересовала тяжёлая металлическая дверь с кованой ручкой, и она относилась к последнему типу.       Междумирье было двуликим: оно покоилось лишь на гранях множества миров, балансируя над пропастью пустоты. Оно было вполне реальным, но по-настоящему не существовало. Света здесь не было, но любую из дверей можно было отчётливо разглядеть. Соединяя миры, оно их разделяло. Оно было всегда рядом, но мало кто его замечал; если людям странный путник был готов простить их неспособность видеть, то существ более совершенных он за эту слепоту презирал, и на этом презрении основывалось его одинаковое отношение к ним всем. Ангелов и демонов он не любил одинаково.       А вот Междумирье он любил. Гостеприимно открытое для всякого входящего, оно ни за что не выпустит из себя, не получив чего-то за выход, и это завораживало демона, жаждущего изучить каждую дверь, каждую дорогу, каждый путь и каждый мир, в который можно было попасть отсюда. Проход в нужный ему мир путник заметил сразу, но добраться до него не спешил: сунул палец в огромную скважину в синих воротах, лизнул заманчиво блестящий столбик розовой арки, бросил медную монетку в прозрачный прудик, потыкал рукоятью своей метёлки-кисти в какой-то лаз, из которого незамедлительно донеслось потустороннее бульканье. Палец не отрубило, язык не отсох, монетка быстро исчезла, странный волосатый инструмент не отобрали – и его мозг бережно сохранил всю эту информацию. Металлическая дверь медленно приближалась с каждым шагом и каждым таким экспериментом, граничащим с шалостью.       Демон чувствовал себя ребёнком, находясь здесь. Он нередко приходил сюда просто так, чтобы нарезать круги по этой непустой пустоте. Междумирье позволяло вытворять с собой всё, чего желала его душа: изучать, искать, тыкать палочкой, пробовать на зуб, зарисовывать и записывать, кидаться всякими предметами. Здесь даже можно было горланить матерные частушки, чего не позволялось делать в том единственном доме, где он чувствовал себя своим. Путник шёл к своему проходу с расслабленной улыбкой на лице. Сегодня он здесь не останется надолго. Он привычным движением положил худую жилистую ладонь на красивую кованую ручку и с силой надавил пальцем на торчащий из неё шип. По металлу беззвучно скользнула блестящая чёрная капелька, щёлкнул замок, и дверь отворилась, обдавая трепещущим теплом Преисподней. Путник поправил свою сумку, бережно прижал её к своему боку и шагнул внутрь.       Или наружу. Ощущение было такое, будто он вышел из наглухо отрезанного от мира бункера и погрузился в хаос мира. Слуха достигла какофония из шума ветра и далёких звуков драки каких-то адских тварей, в нос ударил запах серы, исходящий от спрятавшегося между скалами жёлтого источника. Путник выбрался из узкой ниши в куче бурых валунов, придерживая свою ношу. Нужно было идти: содержимое этой сумки очень ждал тот, кому расстраиваться было противопоказано. При первом же шаге плоский камень уехал из-под опустившейся на него ступни, и демон потерял равновесие.       От падения и порчи его бесценного груза путника спас тот счастливый факт, что он всё-таки был демоном, а всякий демон имел длинный сильный хвост, служащий рулём во время полёта. Вот только переодеться в людском мире до конца он поленился, и великолепные красные штаны с белым ремнём обзавелись шикарным вентиляционным отверстием во всю задницу, когда он этой замечательной частью тела экстренно воспользовался; зато сумка не пострадала. Всё-таки на хвост действительно можно было в случае чего опереться, а ещё им было очень удобно отвешивать эффектные оплеухи и сбрасывать со столов всякие хрупкие предметы. Правда, с этими двумя задачами демон прекрасно справлялся и тогда, когда хвост был спрятан и выглядел как замысловатый узор на задней стороне ног и стопах.       В гористой местности путник предпочитал летать, но теперь он нёс слишком ценные вещи, чтобы так рисковать, поэтому он шёл пешком и пользовался хвостом как балансиром. Идти отсюда было недолго, около часа. Можно было бы, конечно, сэкономить время и пойти через небольшой шахтёрский посёлок, но демоны-ювелиры чудака со странными безделушками не слишком любили, и это было вполне взаимно. Ещё час его подождут.       Скалистый пейзаж разнообразием не радовал. Почти полчаса увешанная разнообразными побрякушками фигура виляла между грудами камней и редкими колючими растениями, по привычке заметая следы своих ног размеренными движениями хвоста. В какой-то момент тропа резко свернула влево и закончилась крутым обрывом, от которого вдоль скалы тянулась узенькая дорожка, похожая на карниз здания. В раскинувшейся внизу гигантской долине, на самой её середине, сиял огнями ощерившийся башнями город. Какого-то конкретного названия у него не было; кто-то называл его Швефельбергом, кто-то – Серградом, иные выдумывали совсем невероятные варианты, но все сходились в том, что в его названии обязательно должно, так или иначе, присутствовать слово «сера». Было ли это в угоду распространённому стереотипу или по причине нездоровой любви местных к пиротехнике – точно никто и не знает. Издалека город выглядел мрачным, но заманчивым и красивым местом, в котором кипела жизнь. На деле правдой были только первое и последнее: город серы был шумным, сумрачным, беспокойным, местные же представляли из себя жалких обывателей, суетливо носящихся по улицам туда-сюда, преследуя мелкие, незначительные даже в масштабах их собственных жизней цели.       Путник отвернулся от моря огней и осторожно ступил на узкую каменную дорожку. Возможность упасть его ни капли не волновала, но такой исход был нежелателен. Затаив дыхание, он шаг за шагом двигался к своей цели, ведя длинными пальцами по шершавой каменной стене, к которой приходилось то и дело прижиматься всем телом, чтобы не рухнуть в тёмную пропасть. На крыльях было бы гораздо быстрее, но он слишком много времени и сил потратил на то, чтобы получить свою бесценную ношу. Такой тряске он её подвергать точно не станет. Узкая тропа изогнулась в последний раз и вывела демона на ровное плато, поросшее кое-где чахлой желтовато-бурой травой. Почти на месте.       Спуск по пологому склону почти до уровня равнины, на которой блестел тысячами жёлтых глаз город, потом – километра два по прямой, пока не покажется одинокая избушка с небольшим, но ухоженным садиком.       Домик напоминал картинку из детских книжек людей, только искажённую и извращённую чьим-то воспалённым воображением. С ветки раскидистого жёлтого дерева свисали верёвочные качели; к его могучему стволу был прибит белый человеческий скелет. Садик выглядел живо и уютно, пока наблюдатель не удостаивал более пристальным вниманием жуткие растения: вот грядка с колючими овощами кислотных расцветок, дальше – кусты, в ветках которых виднелись не до конца переваренные трупики мелкой живности, по углам дремали крупные хищные растения с внушительными клыками. Коврик у двери был весёлого розового цвета: живьём содранная с одной из адских тварей кожа. Возле порога с надменным видом восседал большой оцелот из цельного куска снежного обсидиана, и путник, прежде чем приблизиться, с вежливым поклоном поприветствовал его.        – Добро пожаловать, Куроо-сан, – проурчал каменный кот, чуть поворачивая голову и кивая гостю.       Демон улыбнулся обсидиановому зверю и вошёл в домик, встретивший его запахом какого-то очередного жуткого варева. Гость снял обувь и оставил её у порога.       – Хвост убери, – потребовал глухой голос.       Из кладовки показался сутулый демон, закутанный в несколько цветастых шалей. Лица видно не было: оно пряталось за длинными высветленными волосами и загнутыми вперёд рогами. Не сказать, чтоб он был низок ростом, скорее, сам Куроо был долговяз, но ему этот демон всегда казался маленьким. В тощих руках хозяина дома находилась крупная бутыль из тёмного стекла, а с запястья свисала маленькая расшитая сумочка – в таких он хранил травы. Куроо покорно спрятал хвост, морщась от едва заметной прохлады, коснувшейся новоявленной дыры в районе копчика, на которую он поспешно натянул ещё один слой тряпья поверх первых двух.       – Я принёс тебе радости, – объявил пришедший, легко проводя ладонью по сумке.       – Заноси, – глухо пробормотал хозяин и скрылся за одной из дверей.       Куроо последовал за ним. Самую дальнюю комнату маленький демон превратил в подобие кухни или лаборатории: вдоль стены стояли в рядок котлы, в шкафах и на полках теснились пузырьки, склянки, баночки, горшки, коробочки, шкатулки. Под потолком висели пучки трав, листвы, какие-то части тел животных и птиц, на столах лежали самые разнообразные ножи, ложки, пипетки, какие-то инструменты и сосуды. Гость осторожно поставил сумку на один из этих столов и потянулся к хозяину дома, надеясь на приветственные объятия, но тот отшатнулся.       – Ты воняешь, – прямо заявил сутулый зельевар, отходя на пару шагов.       Куроо обиженно оскалился, но настаивать не стал: не нужно лишний раз раздражать его. Вместо этого демон-странник расстегнул свою сумку и отодвинул складки плотной ткани, демонстрируя содержимое. Внутри находилось шесть небольших скляночек, закрытых деревянными пробками. От них исходило слабое разноцветное свечение, а внутри словно билось что-то живое.       – Шесть чудесных грешных душ, – представил гость свою добычу.       Он аккуратно выудил из сумки первую склянку и повертел в длинных худых пальцах. Внутри метался маленький розоватый огонёк; если присмотреться, можно было увидеть крошечные ручки и искажённое гримасой личико.       – Прелюбодеяние, – довольно промурлыкал Куроо. – Представляешь, он продал душу за иммунитет к сифилису, вот дурак.       – Ты даже не пытал его? – безо всякой интонации спросил хозяин.       – Ах, Кенма, люди во все времена добровольно и с радостью отдавали мне свои душеньки, – театрально прижал к груди пятерню странник.       Кенма лишь скривил губы в ответ и принял из худых жилистых рук склянку с душой, а после отправил её в шкаф с какими-то жуткими ингредиентами.       – Эта тебе для интерьера, – продолжил Куроо, доставая две голубых баночки с орнаментом снизу и сверху.       На этот раз зельевар одобрительно кивнул и оставил души на столе. За ними последовали ещё две и тоже отправились в шкаф с разнообразными компонентами для самых невообразимых микстур и зелий.       – А теперь десерт, – гордо объявил гость, смахивая со лба угольно-чёрную чёлку, чтобы увидеть реакцию обоими глазами.       Длинная жилистая рука вытянула из сумки последнюю склянку с длинным узким горлышком. За тонким стеклом металась тёмная субстанция, светящаяся меньше всех других. Кенма, стоя напротив, пропустил вдох и поднял голову, показывая бледное лицо.       – Чистейший гнев, – тихо проговорил гость, чуть покачивая сосуд. – От природы злобная душа. Я доводил его целый месяц.       В глазах Кенмы блеснул животный голод. Он тяжело дышал через рот, раскрыв искусанные до крови губы, и как зачарованный смотрел на бьющуюся в склянке душу. Такие он любил больше всего. Подобное радуется подобному – так говорили ещё древние. Сам Куроо предпочитал лжецов и прохвостов, ведь сам был таким, но ему хватало и их эмоций, если так можно назвать то, чем питались все демоны. С Кенмой всё было иначе. Ему было мало просто тянуть из людей их ярость и злобу, он не мог насытиться крохами, но и жить в мире, где людей так много, что ему хватит, он бы не сумел. Кенма был чистейшим воплощением гнева, которое только возможно отыскать во всех измерениях. Он вспыхивал внезапно, не сумев стерпеть чьего-либо раздражающего присутствия, и отголоски его злости докатывались и до других миров, сводя их подчас с ума. Потому он и переселился подальше от города при поддержке его вездесущего и всезнающего наверное-друга Куроо, который вот уже более полувека покупал, ловил, порой попросту крал людские души, полные злости, которыми самый злой из всех демонов и питался.       – Кушать подано, – обнажив длинные клыки в оскале, жестом предложил взять склянку странник.       Кенма протянул за ней дрожащую бледную ладонь медленно, словно боясь, что долгожданное лакомство исчезнет. Он поднёс сосуд к своему лицу, близко-близко, так, что его дыхание осело на стекле. Недаром говорят: предвкушение лучше самого процесса. Вынуть пробку ему удалось раза с третьего: пальцы не слушались, его всего трясло. Душа попыталась выбраться из стеклянной тюрьмы, но демон ловко поймал её двумя пальцами и, запрокинув голову, отправил целиком в рот. Всё кончилось быстро: тусклое, едва заметное свечение исчезло между острых клыков; на секунду Куроо показалось, что за губу зельевара отчаянно уцепилась крошечная ручка, но Кенма с силой сглотнул, поглощая полную гнева душу. Хозяин дома сыто зажмурился и провёл длинным шершавым языком по пальцам, которые секунду назад держали крошечный сгусток энергии. Куроо расслышал тихое довольное урчание и потянулся погладить гневного демона по макушке, но тот отпрянул, морща нос.       – Смой с себя вонь, – потребовал зельевар и снова облизнул руку.       Пожалуй, только этому созданию лжец, вор, ловкач и последний романтик Куроо перечить не смеет, а потому покорно идёт отмываться от впитавшегося в кожу горького запаха полыни.