***
Откровения в гостях у Фетисовой дали мне одну очень важную вещь: смелость признать то, что я являюсь пострадавшей. Жертвой. То, что я всячески отказывалась принимать. Я мысленно убедила себя: это вовсе не очернение, а шаг к принятию проблемы. Чтобы решить её, придётся согласиться с тем, что она есть. По-другому не получится. Комната сузилась до нас с отцом и Полины. Всё остальное расплылось и временно потеряло смысл. Я рассказывала сухо и отстранённо, словно эта тема не касалась меня напрямую, блуждая глазами по будто бы размытым очертаниям мебели и предметов декора. Не позволяла эмоциям взять надо мной верх. Закончив, перевела взгляд на отца. Невидяще смотря как бы сквозь поверхность столешницы, он с гневно-обречённым выражением хмурил брови с проступающей сединой. Прикрывающая лицо ладонью Полина не могла сдержать слёз. Она покачивала головой из стороны в сторону, будто бы отрицая услышанное и не веря собственным ушам. — Голыми руками бы ему шею свернул!.. — после недолгого молчания не без усилия над собой процеживает папа. — Нельзя вершить самосуд, — осторожно дотрагивается до папиного плеча Полина, — Мы засудим его на законном основании. Не верится, что такие… — она судорожно сглатывает, — нелюди вообще существуют. Василин, я правда сожалею, что тебе пришлось это пережить… — тянет носом — у неё снова глаза на мокром месте. Отреагировала бы мама так же? Я почему-то не могу представить ту же реакцию с её стороны. Вообще с ней не вяжется. Татьяна Станиславовна остаётся строгой бизнес-вумен даже в домашнем платье. Даже когда изображает заботливую мать. В каждом её движении, в каждом жесте читается желание выглядеть таковой в собственных глазах, а отнюдь не искренняя забота обо мне. Пока отец, у которого сдали нервы, выходил на балкон покурить, хотя говорил, что бросил и держится уже больше года, Полина пересела поближе ко мне. Обнимая меня и гладя по голове, она говорила, что я молодец и очень сильная, раз держусь. В памяти всплыла схожая сцена у нас дома. У Полины это получалось лучше, чем у мамы. Я не чувствовала в ней лицемерия, не улавливала и толики фальши в её голосе. — Мы с твоим папой обо всём позаботимся, не переживай, — уверял меня приятный голос Полины, — Посадим негодяя за решётку, найдём хорошего психолога, если потребуется… Тебе нужно лишь справиться с пережитым, в остальном положись на нас. Всё было так по-настоящему, что моя психологическая защита едва не сломалась. Мне вдруг стало так невыносимо больно, что я чуть не заплакала сама. Вовремя вернувшийся в помещение папа переключил моё внимание на себя. Он был крайне серьёзен и озабочен. — Это случилось почти два года назад, я прав? — Да… — неокрепшим голосом отвечаю я. — Могут ли его посадить, основываясь на одном только обвинении? Вот какой вопрос нам прежде всего следует изучить, — он был слишком взволнован и зол, чтобы сесть обратно на стул, а потому двигался по комнате, меряя её шагами от стены до стены, — Стоит с этим делом поторопиться. Пока этот подонок ещё чего не сделал. — Нужно скорее! В следующем месяце они с мамой планируют расписаться! — встрепенувшись, я тут же ставлю их обоих в известность. — Таня вообще соображает, за кого она замуж собралась?! — папа срывается, повышая голос. — Она не знает… Я не смогла ей сказать. Вот просто не могу и всё… — виновато поясняю я, — Мне страшно. — Сегодня поедем к вам за вещами — поживёшь пока у нас. Пусть что хочет делает! Нравится ей жить с преступником — пускай живёт, а тебя пусть не впутывает! Я не узнаю отца. Он вырос в моих глазах. Если раньше, как сам признавал, боялся маме и слово поперёк сказать, то теперь готов чуть ли не на тропу войны с ней из-за меня выйти. Я им действительно горжусь. — Если вам не напряжно — я бы с удовольствием, — я с охотой даю согласие, — Только я перееду к вам не прямо сейчас, а дней через пять. Есть кое-что, что я должна сделать…***
Папа принял мою просьбу, правда, с одним условием: большую часть времени я всё равно буду проводить у него. Я отговорила его переходить к открытому противостоянию с мамой: не хотелось проверять, на что она способна в ярости. План созрел в моей голове ещё раньше, чем папа с Полиной полезли в интернет за поиском ответов. Сама идея найти информацию в сети натолкнула меня на мысль. Существует вероятность того, что, раз единичным случаем в неадекватном состоянии дело не ограничилось, и даже в трезвом уме, оставаясь со мной один на один, он отпускал в мою сторону сальные комплименты, всяческие двусмысленности и намёки, пытался лишний раз дотронуться явно не по-отечески, его могут привлекать дети или подростки. А следовательно, имеет смысл обшарить наш семейный стационарный компьютер на наличие файлов, подтверждающих мою гипотезу. Ничего особо гениального — всё просто и вполне логично, но почему бы не начать с этого? Тем более, учитывая то, что его мама в последнее время совсем плоха, и ему приходится часто мотаться в родной город. Через пару дней вот снова уезжает. Когда я в начале учебного года озаботилась установкой кое-каких дополнительных программ на свой ноутбук, Полина обмолвилась, что среди её знакомых есть айтишник: «Если тебе или твоим друзьям понадобится переустановить систему, оптимизировать компьютер для игр или подсадить недоброжелателю вирус — можешь к нему обратиться». Разумеется, последнее тогда было сказано в шутку, но сейчас на фоне всего перечисленного у меня родилась идея подключить Полининого специалиста к нашему делу. Я не стала тянуть время, решила не тратить его на обдумывание: оно и так не ждёт, а потому сразу поделилась с ними своей задумкой. Они оба поддержали её, а Полина сразу полезла в записную книжку за номером давнего знакомого. Чтобы не мешаться и не смущать её, мы с более-менее пришедшим в себя папой переехали на кухню приготовить ужин на троих.***
Шипящее на сковородке масло затихает по мере того, как она заполняется мексиканской смесью. Размешивая готовящееся блюдо, папа молчит. Сидя за столом, рву краешек салфетки, не решаясь заговорить первой. Папа сам нарушает удручающую тишину. — Будь мы в Швеции, психологической экспертизы хватило бы с головой, и не пришлось бы так изгаляться. Обращение в российские правоохранительные органы — та ещё лотерея. На Западе с этим строже, да и законодательство, что называется, «для людей». Не то, что в странах СНГ, — перемешав гарнир, с напряжённым выдохом стряхивает с деревянной лопатки рис, откладывая её в сторону. — И нравы свободнее, — слабо отзываюсь я, вертя обрывок в пальцах, — Меньше предвзятости. — Тут не могу не согласиться, теми же гей-парадами уже никого не удивишь, — его усмешка неприятно колет меня, — В России такие шествия долго не длятся. — Геи и лесбиянки вполне имеют право заявлять о себе, — серьёзно и строго отвечаю задетая этим я, — Им каждый день приходится сталкиваться с непониманием или даже осуждением. И то в лучшем случае. В худшем — с избиениями. Хотя, по сути, сексуальные предпочтения касаются лишь самих этих людей и их партнёров. Я просто не понимаю, что они сделали своим обидчикам? Вот представь: если речь идёт о твоих отношениях — ты не можешь поделиться ни радостью, ни проблемой с родными, так как есть риск отправиться на лечение или даже в дурку. Или: «Ты же вроде в отношениях? Почему твой замуж не зовёт?» На самом деле, можно говорить на эту тему бесконечно. Чтобы папа чего не заподозрил, сворачиваю свою речь. Беспокоюсь о том, как бы я из ревностно отстаивающей право на личную жизнь и свободу меньшинств не превратилась в его глазах в одну из них. Лучше пока не развивать эту тему. Откуда мне знать, как он к ним относится? Чувствую, что не больно-то и хорошо. Учитывая то, с каким видимым пренебрежением об этом говорил. — Василин, — накрыв сковороду крышкой, папа разворачивается ко мне; на своём имени вздрагиваю, — Скажи мне честно. Ты лесбиянка? Ощущаю, как всего за секунду всё моё существо устремляется вниз, пронося по телу покалывающие нервные импульсы. Видимо, я перегнула с эмоциональностью монолога, раз он подумал о моей причастности к предмету разговора. Что мне ответить?.. Перевести на другую тему означает уход от вопроса, а это может породить лишь новые подозрения, и, что более важно, укажет на моё к нему якобы недоверие. Тяжело вздыхаю про себя. Я понимаю, что не хочу скрывать эту часть своей жизни, выбирая путь наименьшего сопротивления. Я смертельно устала от лжи. Скажу как есть. — Да, — опускаю взгляд себе на колени; всё внутри сжимается от ужаса, это страшнее, чем открываться лучшей подруге — я могу потерять ещё одного близкого человека, коих у меня и так ничтожно мало. — Твои слова звучали, как личный опыт вот и решил спросить… Наверное, я и правда на нервной почве резко выразился. Ты не подумай, я не против такого, — на радостях не могу поверить в то, что слышу, — В Швеции многие к этому спокойно относятся. У меня даже был деловой партнёр-гей. Так что, можно сказать, я привык. Все люди разные. Поднимаю глаза на отца: его добродушно-спокойная улыбка не врёт. Она передаётся и мне. — У тебя что, выходит, и девушка есть? — беззлобно смеётся он; я отвечаю кивком, — Как зовут? — Алина, из нашей школы, — произношу я, рассеивающееся напряжение постепенно отпускает из своего плена. — Приводи в гости, — говорит папа, снимая тёмно-синий клетчатый фартук, — Полина тоже к ЛГБТ лояльно относится, так что не переживай. К нам как раз заглядывает Полина: — Руслан согласился помочь. Но свободен он только во второй половине дня, часов с двух. — Отличные новости. Садись за стол, поужинаем, а заодно и обсудим план действий. Курица почти готова.***
— С родителями своей девушки я ещё не знакомилась, — признаётся Алина, опуская руку в карман — за вторую я её держу, — Стрёмно, знаешь ли. — Он сам предложил, зря ты так заморачиваешься по этому поводу, — успокаиваю её я, — Сам, должно быть, там волнуется сидит с женой. — Так, ты не говорила, что там будет ещё и его жена! — ужасается Фетисова, я прямо чувствую, как её передёргивает. — Если тебе поможет — просто не думай об этом, — сдаюсь я, — Мы почти пришли. Входную дверь нам открывают без задержек. — Здравствуйте, — немного испуганно выдаёт Алина. — Мы вас уже заждались. Думали, вы потерялись, — мягко улыбается в ответ папа, — Аркадий Юрьевич. — Алина, — Фетисова несмело жмёт протянутую руку. — Рад знакомству. Давайте, заходите, — он пропускает нас вперёд, отходя от порога. — Ты бы хоть фартук снял, — хихикаю я в прихожей, пока он проворачивает замок. — Совсем забыл! И что б я без тебя делал. — Вот видишь, он нормальный мужик, — когда отец уходит на кухню к Полине, накрывающей на стол, шепчу я несколько озадаченной Алине. — Разница в поведении наших и живущих в Европе мужчин колоссальная, — с покерфейсом хмыкает она, и я не могу сдержать смеха. Еда в тарелках убывает медленно: за столом мы больше говорим, чем едим. Папа мучает Алину расспросами о её жизни, занятиях и планах на будущее. Судя по тому, как внимательно он слушает, она по-настоящему интересна ему как человек. Это напоминает то, как критически настроенный возможный тесть с прищуром пытает потенциального жениха своей любимой дочурки, а потому мне жуть как смешно. — Пап, да дай ты Алине поесть! После обеда своё интервью закончишь, — деланно-раздражённо возмущаюсь я. — Серьёзно, Аркаш, давай потом, — подключается Полина, подкладывая ему салата, — А то так весь вечер за столом и просидим. Общими силами расправившись с горячим, мы перешли к чаю с тортом. Допрос Фетисовой наконец закончился, и мы стали обсуждать какие-то отстранённые вещи, хотя папа и пытался вернуться к своим попыткам разузнать о моей девушке как можно больше. Благо неудобных вопросов к ней, которых я боялась, удалось избежать. — А как твой стиль называется? Уж больно любопытно выглядит, — любознательный папа в очередной раз заводит разговор не в то русло, — А-а-а! — протягивает он пугающе-громко, и мы едва не подпрыгиваем на стульях, — Я, кажется, знаю. Название такое странное ещё. «Эмо» вроде. Да? — довольный собой поворачивается к нам, встречаясь с нашими прифигевшими физиономиями. В конфузной тишине слышно, как темноволосая красавица-Полина размешивает ложечкой отдающий тепло чай. — Пап, эмо вымерли ещё в две тысячи седьмом, — нарушаю крайне неловкое молчание я. — Но, кстати, не все, — поправляет меня Фетисова, — Некоторые живы до сих пор. Даже сходки проводят. — Тогда что за стиль? — не отстаёт папа, — У меня больше нет предположений. — Да никак он не называется, — пожимает плечами Алина, — Но за основу взят вижуал-кей. — Вижуал-что? — не понимает «эксперт по стилю» Аркадий Юрьевич. — Это стиль японских рок-музыкантов, — объясняет терпеливая гостья. Такого рода вопросами её успели порядком заколебать в школе. Она всегда отвечает резко, не гнушаясь ругательств, но с моим отцом держится более чем достойно. Вот что значит родственники девушки. Видимо, желает произвести хорошее впечатление. — Звучит интересно, надо будет подробнее ознакомиться, — как ни в чём не бывало улыбается папа. Больше эксцессов не возникало. Мы здорово посидели и от души посмеялись. Как самая настоящая семья. Я никогда раньше не видела Алину такой беззаботной и весёлой. Папа не стал откладывать в долгий ящик и попросил Фетисову показать её любимые джей-рок клипы. Как ни странно, ему они понравились. Нашёл, что похвалить в японской музыке, при этом не подлизываясь к Алине, не пытаясь ей угодить. Та, в свою очередь, хоть и хотела понравиться, не льстила, не переигрывала и вообще в принципе излишне этим не увлекалась, что меня, безусловно, радовало. Когда мы уже выдвинулись в обратный путь по домам, она сказала: — А знаешь, твой папа забавный. — Ну вот, а ты боялась знакомиться. В реальности всё не так уж и страшно. Свежий осенний ветер забирается под пальто, которое я не догадалась застегнуть. Я не боюсь его холода, потому что знаю: он — предшественник перемен к лучшему.***
На следующий день после его отъезда отец с Русланом — ровесником и бывшим одноклассником Полины — пришли к нам с мамой домой, пока сама она была на работе. Я сразу отвела их в мамину комнату. Они торопились: никто из нас не знал, на сколько всё это затянется. Руслан некоторое время провозился со входом в систему — нужно было миновать пароль. Взлом прошёл успешно. Остаётся самое сложное — найти зацепки. Он не был дураком и, если что-то и прятал, должно быть, делал это основательно. Как и ожидалось, медиатека оказывается внушительной. Мы перерываем кучу электронного материала — всё напрасно. Пусто. Ни среди скрытых файлов, ни в папках с фото, ни на найденных флэшках. Долго листаем историю интернет-поиска — всё вполне обычно, придраться не к чему. На всякий случай проглядываем переписки Вконтакте — абсолютно ничего подозрительного. Заморачиваемся даже с программой для восстановлений удалённых файлов. Но и там по нулям — ничего полезного для следствия. Я уже было смирилась с тем, что это бесполезно и придётся придумывать что-то ещё, как вдруг монитор заглючил, и попавший в раздел электронной документации Руслан по ошибке открыл не то файловое хранилище — какой-то склад рабочих документов. Наше внимание привлекает папка, вместо названия которой стоит троеточие. Её содержимое — мои фото, которые я выкладывала в соцсеть. Одни детские снимки с поездок на море. Это нас настораживает. Промотав ниже, мы обнаруживаем фотографии и других девочек в достаточно открытой одежде. На вид им меньше четырнадцати. «Вот оно!» Так значит, я всё-таки была права. Когда колесико мышки ещё больше прокручивается вниз, взгляд падает на видеофайлы. Включаем первый попавшийся: какая-то девочка лет десяти-двенадцати сидит на диване в слишком «взрослой», даже развязной позе. За кадром с ней говорит мужчина. Руслан прибавляет звук: мы разбираем не все слова. Резкий стук по матовому стеклу двери заставляет обернуться к источнику шума. От неожиданности меня едва не хватает удар, готова поспорить, что моих «подельников» тоже: на входе в спальню стоит мама в верхней одежде и уличной обуви. Уже по лицу видно, что она злая как чёрт. И как это она так тихо прокралась?.. Плакало наше независимое расследование… — Что здесь происходит?! — мама повышает голос так, что аж уши режет, — Вы что здесь делаете?! А ну выметайтесь, пока я не вызвала полицию! — Тань, выс… — начинает было папа, пока не растерявшийся Руслан ставит видео на паузу. — Ты что тут забыл?! Ты здесь больше не прописан! — перебивает она, — Хочешь, чтобы я собственноручно тебя вышвырнула?! А вы вообще, простите, кто?! Василина! — от её крика аж внутренние органы перекручивает, — Может, ты мне объяснишь?! — Ну, мы… — я так напугана, что не могу и двух слов связать. — Тань, давай отойдём поговорить в другую комнату. Это важно. И это касается нашей дочери. Если хочешь, можешь звонить в полицию. Мы как раз туда и собираемся, — я поражена тем, как отец может сохранять спокойствие в сложившейся ситуации: в его словах нет и намёка на волнение. Мама меняется в лице, недоверчиво вскидывая брови. — Касается Василины?.. Если ты пришёл заявить на свои отцовские права, ты выбрал не самое удачное время: хоть мы и закончили раньше, я ужасно устала и совершенно не настроена на переговоры. Лучше скажи, какого чёрта вы лазаете у меня в компьютере без моего ведома?! — её голос снова крепнет; у меня по спине волнами бегут мурашки, а сердце бьётся пугающе быстро и часто. — Если ты дашь мне слово — я всё тебе расскажу. И про это тоже. Только давай перейдём на кухню, — твёрдая реплика папы вселяет надежду на бескровное разрешение конфликта. Мама понемногу остывает: она взволнованна и заинтригована уже больше, чем зла. Они говорят долго. Уже больше получаса. С кухни доносятся отзвуки маминых криков — шокированная услышанным, она снова не помнит себя от ярости. С грохотом отодвигаются стулья. Я особо не вслушиваюсь в слова: с меня на сегодня хватит. Пальцы до сих пор мелко трясутся. Мы с Русланом на всякий случай делаем скрины, копируем найденные файлы, сохраняя всё это на его флэшку, и выключаем компьютер. Но только я поднимаюсь с места, чтобы, поблагодарив за проделанную работу, проводить знакомого Полины до входной двери, как в спальню влетает мама. Она сама не своя. На ней уже нет пальто. Нет и лица: болезненно-отчаянное выражение. Хватая меня за плечи, трясёт: — Ты почему ничего мне не сказала?! Василина! Когда мама сдавливает меня в крепких объятиях так, будто у неё отнимают родную дочь, я чувствую, как её спина содрогается от слёз. Она прижимает меня к себе, постепенно ослабляя руки. Мама победила в ней бесстрастную бизнес-вумен. — Я не пущу его домой, — немного успокоившись, заявляет она, — Сразу у меня поедет в участок, сволочь!***
С тех пор как его заключили под стражу как подозреваемого, я наконец начала спокойно спать, не просыпаясь посреди ночи, не чувствуя себя разбитой по утрам. Можно сказать, вздохнула с облегчением. Подробности, которые мама узнала от отца, существенно подкосили её уверенность в собственных силах и собственной правоте. Едва ли не скосили под корень. Истинное лицо того, с кем она собиралась связать судьбу, с кем три года жила под одной крышей, на кого оставляла свою дочь, когда сама была занята… оказалось безобразнее некуда. Мама чувствовала передо мной свою вину и не знала, как её загладить. Она сопровождала меня на всех этапах расследования, следила за тем, чтобы на меня не давили, параллельно искала хорошего адвоката. Записала к предложенному Полиной психологу — к самой Полине относилась прохладно, но, главное, без ненависти — и возила к нему. Старалась компенсировать то, чего в своё время недодала. Правда, это выливалось в излишне докучливую заботу: мама была готова потакать любым капризам, исполнять чуть ли не любое желание… Однако я в целом понимала её чувства. Мама не разрешила мне пожить у отца, однако поняла, что препятствовать нашему общению бесполезно: мы с папой отлично поладили и теперь ни за что на свете не согласились бы оборвать связь. Как моя мать она не вправе запрещать нам с ним контактировать, ведь я уже достаточно взрослая для того, чтобы сделать этот выбор самостоятельно. Мама не приветствовала моих поездок к папе, но зато позволяла им с Полиной приезжать к нам. Алина с Юлей и позже присоединившейся к ним Верой тоже зачастили с приходами в гости, сумев завоевать мамино доверие. Я представила ей всех троих как подруг: в отличие от отца, мама не жила в свободолюбивой Европе, мало ли что. Продолжала видеться с остальными — здесь ничего не изменилось, кроме, пожалуй, дружбы с Ксюшей. Первое время всё было, как раньше, но потом ситуация изменилась. Плетнёва перестала появляться на общих сборах, не решалась первой подходить ко мне в школе. Похоже, мучила совесть, и чем дальше, тем больше. Неприятный осадок после инцидента никуда не делся, однако я хотела ей помочь, пусть пока и не вполне представляла, каким образом. Вскоре мама, паранойя которой, слава богу, улеглась, разрешила мне гостить у Фетисовой и оставаться у той на ночь. Моему счастью не было предела. К слову, история с наркотиками на этом закончилась — зависимости у Алины и в самом деле не обнаружилось, ровно так же подошла к концу и её дружба с теми, у кого таковая была — она оборвала все связующие нити. Юля всё реже и реже появлялась на наших ночёвках. Как сама потом призналась, «не хотела мешать». Ох уж эта шиппер-Юля… Шипперить собственную бывшую с её новой девушкой — крайне странная затея. Но для Юли, видимо, нет ничего невозможного. Спасибо, что хоть арты откровенные не рисовала. Но Юля не была бы Юлей, если бы её «пророчество» не сбылось. В одну из таких ночёвок произошло то, к чему всё уже давно шло. Это не имело почти ничего общего с моим предыдущим опытом — нечто совершенно иное. Я пожалела… лишь о том, что мы не сделали этого раньше.***
Приближение даты — дня, который призван всё решить — заставляет лишний раз задуматься. Насколько правильно мы поступаем? Оправдано ли всё это с точки зрения морали и здравого смысла? Предлагаю разобраться. Конечно же, в нашем обществе немало тех, кто встанет на его защиту: «Зачем губить жизнь мужику за, по сути, один акт насилия? Ну ошибся человек, с кем не бывает. Ей-то что: она отряхнётся и пойдёт дальше, а ему клеймо до конца его дней, если на зоне не заклюют». Я «отряхивалась» мучительных два года. И всё равно никак не могла очиститься. Винила во всем себя. Ненавидела своё тело. Покорёженная психика запускала защитные механизмы. Старалась убедить саму себя в том, что ничего этого не было и мне всё приснилось. Старалась забыть. Обрезала волосы, которые, как говорят, хранят воспоминания. Ничего из этого не помогло. Я не считаю, что нужно принимать и прощать такого рода вещи. Даже ситуация с Ксюшей несколько иная, хоть поступок один и тот же. Подругу я также не оправдываю. Но вопрос в другом. Как эти случаи повлияют на дальнейшие события? Какой человек сделал вывод сам для себя? Что им двигало, каков был мотив? Здесь уже наблюдаются расхождения. В зависимости от ответов на подобные вопросы и принимается решение о том, что с этим делать.***
Ночь перед назначенным числом я провожу дома у Алины. У нас обеих не получается заснуть, мы просто лежим под одеялом и рассматриваем потолок, хотя в темноте не особо-то его и видно: шторы задёрнуты. — Волнуешься? — спрашивает она. — Ну, раз не сплю до сих пор. По-моему, ответ очевиден, — переворачиваюсь на бок лицом к ней. — На деле многое проще, чем мы успеваем себе надумать. Полагаю, тут так же. К тому же, все на твоей стороне — бояться нечего, — хоть и плохо вижу её лицо, чувствую, что улыбается. — Наверное, ты права, — вздыхаю я, — Представь, каково его матери: ей и без того плохо, а тут ещё и такие новости. Кто о ней позаботится, если его посадят? — Не «если», а «когда», — поправляет Фетисова — для неё это важная деталь, — Сейчас не об этом надо думать. С этим мы разберёмся, но всему своё время, — чувствую руку Алины на своих волосах. — Слушай, Алин… — М-м? — Почему ты согласилась со мной встречаться? — Хм, наверное, я увидела в тебе себя. В твоём возрасте я была такая же, — задумчиво отвечает она, — Мне тоже хотелось поступать по совести и не было на всё плевать, как сейчас. Почти на всё. — Ещё скажи, «в молодости». Я младше тебя всего на два года, — усмехаюсь на это я, — А если серьёзно, я не ожидала, что ты вообще когда-либо ответишь мне взаимностью. — Почему же? В этой жизни всё возможно, — несколько пространно замечает Фетисова, — Нужно лишь набраться немного смелости. Просто запастись терпением недостаточно. — Ты как всегда права, — отзываюсь я, переворачиваясь на спину и снова поднимая взгляд на воображаемый потолок. Рядом шевеление — Алина привстаёт, сбрасывая одеяло. Не проходит и секунды как я чувствую её губы на своих. На короткий миг сердце замирает. Её волосы щекочут лицо, а пальцы плавно соскальзывают со щеки на шею. Она отрывается от губ. — А теперь спать, а то не встанем завтра. Нам нельзя опаздывать, — Фетисова укладывается обратно, накрывая нас обеих, — Спокойной ночи. Ложась поудобнее, прикрываю глаза. Наконец-то на меня снизошла сонливость. Неужели, это всё чары Алины? Завтра состоится заседание — то, ради чего мы всё это затеяли. Завтра он ответит за свои действия. Завтра ему воздастся по заслугам.***
Вот и ударили первые морозы. Прошлись по столичным улицам вместе с пешеходами, охватывая Москву со всех сторон, заключая в невидимый глазу купол, где поселилась стужа, уже по-свойски хозяйничающая в её пределах. Белые гости с неба всё прибывают и прибывают — намечается снежный бал. Совсем скоро метели закружатся в вальсе со снежинками, бережно подхватив их ломкое изящество. Нос и щёки уже пощипывает. То ли ещё будет. Подходя к зданию суда с Алиной — Полина и родители уже ждут внутри, замечаю на небольшой асфальтированной площадке перед ним больно уж знакомую толпу. — Они не знают, — шепчет мне на ухо Фетисова, — Только то, что вы с мамой проходите свидетелями по делу общественно опасного элемента — её сожителя. А всего им знать необязательно, — отпуская мою руку, Алина отступает: к нам уже мчится Лиза. — Вася-я-я! — Ямщикова бросается мне на шею. Я и глазом моргнуть не успеваю как оказываюсь в объятиях подоспевших ребят. Марьяна, Даня, Лиза, Толя, Рома, Игорь, Тимофей, Кирилл, Серёжа, Вера, Лёша — все тут! Ксюша мнётся в стороне, утаптывая выпавший утром снег. — Алин, это ты всех позвала?.. — я сперва немного растерялась, — Я же пока вас не знакомила. — Я сказала Вере, а Вера написала остальным, — пояснила Фетисова, с самым что ни на есть скромным видом терзая бумажку от жвачки, — Юлич с простудой слегла, не смогла прийти, но очень хотела. Я перевела взгляд с неё на Керст. Стоящая с краю со скрещёнными на груди руками Вера монотонно кивала с таким же безучастным видом, словно это не её заслуга, а всё случилось само собой. — Так знакомь. По-моему, сейчас самый лучший момент, — полуулыбается она. Показалось, что Керст мне подмигнула — быстро и едва заметно. — Народ, это моя девушка — Алина, — бежать всё равно уже некуда, коль уж меня припёрли к стенке, — Алин, это… Набираю в лёгкие побольше воздуха: мне приходится перечислять всех. — Очень приятно. Постараюсь вас запомнить, — со смешком отзывается Фетисова. — Нам тоже! — выкрикивает с задних рядов Кирилл, которого не видно за высоким Ромой, и это вызывает дружный приступ смеха. — Мы пришли поддержать тебя, Вась, — говорит Осока. Оплетая мою шею руками, она погружает меня в облако пряного аромата восточных духов. — Даже Лёша приехал! — считает нужным вставить Даня. — Как только вернулся из армии — сразу к вам, — смеётся Лёша в скрывающей напоминание об армии шапке, подтверждая сказанное. — Ну что, сделали из тебя мужика? — Серёжа посмеивается самодовольно, но недолго — его игнорируют. — Всё будет нормально — подсудимого посадят. Ни о чём не волнуйся! — уверяет Марьяна. — Если не посадят, мы г’азнесём им тут всё к чёг’товой бабушке! — кричит Кирилл, и остальные поддерживают его слова смехом. — У меня руки чешутся избить этого типа, — едва ли не рычит Лизок, — За то, что портил Васе жизнь! — Он тебя одной левой уделает! Сумоистка, блин, нашлась! Ты видела его параметры? Вы в разных весовых категориях, — обламывает её вредина-Игорь. — Чё сказал?! Или на демонстрацию на себе напрашиваешься? — шипит дикая кошка Ямщикова. — Шубку не помнёшь? — с усмешкой бросает в ответ Немедин. — Сейчас договоришься ведь! — Лизок воинственно засучивает рукава шубки. — Тихо, тихо. Не буяньте, — грозит всем Рома, — А то нашу демонстрацию разгонят. — Ох, молодёжь, — по-доброму усмехается Толя. — Опять ты своего дедка включил, — подаёт голос Тимофей. — Дедок — это не возраст, а состояние души! — на этот раз шутка Серёжи звучит очень в тему. — Ладно, господа-товарищи, Васю ждут, — вовремя напоминает Алина. — Вы тогда можете идти. Спасибо, что пришли, мне очень приятно, правда! — прощаюсь я. — Не, мы тут подождём, — протестует Даня, — Раз внутрь не пускают, так как у вас закрытое заседание. — Замёрзнете ведь! Вдруг затянется, — беспокоюсь за них я. — Да всё в порядке, — отмахивается Лёша, — Постоим. — Мы горячие! — реплика Серёжи сопровождается всеобщим смехом. — Я люблю вас, ребят! — еле сдерживаю наворачивающиеся на глаза слёзы. — Василин, время! — из приоткрывшийся двери высовывается мама, — Скоро начнётся, пять минут осталось. — Мам, я хочу, чтобы по мою правую руку сидела лучшая подруга, — мама смотрит на роющуюся в кармане Алину, думая, что речь о ней. — Ксюш! — стоящая обособленно ото всех, словно какой-то изгой, Плетнёва поднимает на меня грустно-виноватые глаза, — Пойдём! — она еле заметно улыбается, неуверенно направляясь в мою сторону. Алина, удовлетворённая тем, что всё идёт по её замыслу, зажимает губами сигарету, чиркая зажигалкой, и отходит к остальным — ждать. — Алин, убирай своё огниво, — окликаю её я, — Ты тоже идёшь со мной! — Разве не только одну подругу можно? — сомневается Фетисова. — Алин, — ловя взгляд карих глаз, заглядываю прямо в них, — Кто будет держать меня за левую, если не ты? Взявшись за руки, наша троица входит в здание суда. «Пора расставить всё по местам».