La danza de (el) Corazon

Росинант наблюдал за спящим Дофламинго. Вообще, он довольно часто так делал, и пару раз его даже почти застукали, однако везение, видимо, не до конца покинуло его, так что всякий раз Коразону успешно удавалось притвориться, что он просто заснул где-то рядом со старшим братом. Самым надоедливым и частым обломщиком был, как ни странно, Требол: скользкий ублюдок то и дело заглядывал не то с просьбой, не то еще невесть зачем, но завидев Молодого Господина спящим обычно поспешно ретировался, издавая какие-то нечленораздельные звуки. Как только опасность исчезала, Росинант, выждав пару минут, плавно приоткрывал сначала один глаз — дабы убедиться, что сам Дофламинго еще не проснулся, — а затем и другой, а после неуклюже перетекал из лежачего положения в некое подобие позы лотоса, либо же просто поднимался на ноги, откинувшись на стену. Спящий Дофламинго был необычайно прекрасен: так спокоен и умиротворен. Когда его лицо не искажала эта издевательская улыбка или необузданная ярость, неизбежно вздувающая жилы на лбу и тесно сводящая брови к самой переносице, — Дофламинго казался еще красивее, чем обычно. Жаль, что «обложка» так часто бывает обманчива, и старший Донкихот не стал исключением из этого стереотипа. Не будь он таким моральным уродом, был бы, наверное, весьма популярен среди девушек, а может, и не только девушек. Впрочем, он и так не жаловался. Статус Тэнрюбито (пусть и бывшего) и сила фрукта ито-ито позволяли ему завладеть любым, кто только приглянется. И выбора у жертвы не было — права на отказ она не имела. На лице Росинанта читалась сочувствующая нежность, за которой, очень-очень глубоко в душе, таились боль и отчаяние. Боль от того, что с годами ужасный характер Дофламинго становился лишь хуже, и отчаяние от того, что Росинант никак не может ему помочь. Или все-таки может? В любом случае, Росинант точно не знает, как. С самого детства Дофламинго был очень специфическим человеком. Уже тогда в нем без особого труда можно было разглядеть тирана и манипулятора. Сложно сказать, из-за чего именно так вышло, но даже родители, кажется, не способны были как-либо положительно повлиять на сына. Доходило до того, что зачастую Дофламинго даже слушать их не хотел, не то что разговаривать, так что достучаться до своенравного ребенка было невозможно. Но Росинант знал другого Дофламинго. По крайней мере, пару раз точно видел. Это были те редкие случаи, когда за громким смехом не слышалось издевки или театральной фальши; случаи, когда красивое лицо не искривляла зловещая ухмылка; случаи, когда от братских объятий не трещали ребра и тонкие нити не пронзали тело, издевательски заставляя отвечать на показушную нежность. Искренние эмоции Дофламинго были для Росинанта на вес золота, если были положительными и не несли в себе разрушений. Но сколько Росинант помнил — он никогда не видел Дофламинго плачущим. От грусти, обиды, душевной боли… Лишь пару раз в детстве — и то скорее от неудержимого гнева. Даже при виде умирающей матери из его глаз не скользнуло ни капли, тогда как Росинант не в силах был контролировать без конца текущие слезы. Росинанту было жаль Дофламинго, ведь он держал все эмоции в себе. Долгие годы копил в себе негатив, вскармливая сердце только им. Позитивную энергию Дофламинго отсекал. Наверное, поэтому он стал таким беспощадным. Его просто недолюбили в детстве — вернее сказать, он сам не позволил себя «долюбить». Собрал себе «названную» семью, уничтожив родную. Лишь Росинант оставался рядом неприятным пятном, напоминающим о прошлом. Дофламинго был жесток, но за всеми его действиями Росинант всегда видел больше, чем кто-либо еще из «Семьи Донкихот». —Ты слишком много себе позволяешь! — слышать это от Дофламинго было даже смешно. — Я не могу вечно оттаскивать от тебя Диаманте или кого-либо еще, запугивая их «Правилом крови»! То, что ты мой брат, не дает тебе права творить беспредел внутри Семьи и подставлять меня. Как для лидера ты для меня стоишь в одном ряду со всеми ними, и если не будешь соблюдать порядки, я убью тебя! «Я не смогу вечно защищать тебя от самого себя!» — слышал Росинант за всеми этими словами. Члены «семьи» не имели права убивать друг друга. Лишь Дофламинго обладал такой привилегией, и никто еще не осмеливался с этим спорить. Росинант бы очень хотел; он вообще многое хотел бы сказать Дофламинго, но ломать роль немого было нельзя. «Долг превыше эмоций» — твердили в Дозоре. Заговорить — означало пойти на поводу у эмоций и подвергнуть миссию риску, а то и полному провалу. Но что если немного… Росинант вздрогнул, когда его мысли нарушило потяжелевшее дыхание Дофламинго. Молодой мужчина, очевидно, еще спал, но дышал неравномерно, а лоб его заметно напрягся и покрылся испариной. Былое умиротворение как рукой сняло. Подобное Росинант наблюдал впервые. Понимая всю опасность своих действий, он почти невесомо коснулся подрагивающей во сне руки. Медленно вздохнув, Росинант собрался с духом и мягко накрыл руку Дофламинго своей, чуть сжимая. Дыхание спящего брата на пару секунд почти замерло, после чего стало постепенно приходить в норму. Опустившийся на колени Росинант не видел всех эмоций на его лице, но мог поклясться, что крохотная слезинка только что соскользнула из уголка глаза к виску запрокинутой головы. Губы Коразона растянулись в легкой улыбке, частично повторяя красный контур на щеках. Искреннее Росинанта никто не мог любить Дофламинго. И он был готов отдать всю свою любовь, если это поможет брату стать хоть чуточку лучше.