***
Чимин безумно ненавидит пробуждения. Ощущение того, что он продолжает дышать, а его сердце продолжает бесцельно, но как по графику, совершать нужные удары в секунду, приводит к настоящему отвращению. Просто от осознания того, что он жив. Смотрит он в потолок, когда-то белый, а сейчас сероватый, с трещинами, что кажется вот-вот разойдутся, образуя огромную черную дыру, затягивая несопротивляющегося Пака и всю его маленькую квартирку в небытие. Чимину кажется, что так было бы правильнее, что так нужно. Вселенная не обидится, если пропадёт очередной человечек. Причём такой никчёмный, как Пак. Постоянные самокопания и мысли по типу «если» стали регулярными, как только Пак в семилетнем возрасте осознал всё везение этой блядской жизни. Когда ребёнок понимает, что его точно ждёт не радужное будущее, не тёплые руки родителей и даже не нормальная еда — это ненормально. Просто ненормально. Любой другой бы залился слезами, мечась по комнате с криками, размазывая по своему детскому лицу солёную жидкость, но не Чимин. Он лишь пожал плечами, когда понимание накрыло его волной, и принял на себя её удар, думая, что, видимо, для этого он и родился. Для того, чтобы гнить, медленно умирая изнутри, но давить свою яркую улыбку, чтобы очередной грубый детдомовский воспитатель потрепал его по волосам, поставив в пример другим за позитив и желание жить. Не понимая, что желание жить вообще надломилось в детской душе, оставляя после себя маленькие осколки, которые Пак с того дня начал собирать в маленький мешочек, словно заставляя себя не забывать, что он тоже живой. Когда-то таким был. На часах нет и семи, но он встаёт и начинает собираться на учёбу. Как бы ни было тяжело осознавать, но он учится в университете довольно престижном, но не настолько, чтобы на стоянке каждый день видеть иномарки. Но и недостаточно дешёвом, чтобы не забывать, кто он. И откуда он. Если бы он каждому встречному поведал историю, как он поступил в университет, то абсолютно каждый покрутил бы пальцем у виска, как-нибудь колко обозвав, ведь так хочется верить, что всё в этом мире подчиняется ёбанным законам и правилам. Никто бы не хотел знать, что какой-то детдомовский щенок только благодаря своим знаниям поступил учиться, а не раздвигая булки своей ахерительной задницы, что вечно пряталась под чрезмерно широкими джинсами. А собственно, что оставалось этому щенку? Он сам задавался вопросом, почему так хотел учиться, но нашёл ответ только тогда, когда перешагнул порог университета. Хотелось быть как все. Или хотя бы имитировать это. Притворяться, что ты такой же, как остальные, давая самому себе слепую надежду, что это сотрёт все старые воспоминания, которые, как назло, будто были вырезаны из многовекового дуба и не собирались стираться даже под напором времени. А Пак пытался. Честно. Хотел как все учиться, как все заводить друзей и шляться по вечеринкам, а потом просыпаться от дикого похмелья, как все сплетничать, кого на этот раз выебал самый популярный парень универа, как все иногда получать нагоняй от ректора. Как все. Но он не как все. Не получилось у него притворяться. Он остановился где-то на середине этого притворства, потопив во лжи себя и всех, кто его окружает. Сам, наверное, не помнит, когда обнажал свой страх перед кем-то. Не тот, который он пускает в лицо, словно пыль, а настоящий. Он направляется в ванную, чтобы в очередной день окутать себя ложью, не только внутренней, но и внешней. Скользит равнодушным взглядом по своей чрезмерно худой фигуре, не помня, когда в последний раз ел. Словно до этого есть кому-то дело, ведь ему самому похуй. Его взгляд, ничего не выражающий, на секунду вспыхивает самым сильным огнём, прямо из глубин ада, когда он смотрит на свои глаза. Зеркальная поверхность и отсутствие света ещё сильнее подчёркивают его глаза, которые Чимин был готов вырвать и навсегда остаться слепым. Он нажимает на выключатель, что так редко загорается в этой квартире, хоть и сам он до дрожи боится темноты, но, словно нарочно, заставляет переживать этот животный страх, в очередной раз наказывая себя непонятно за что. Видимо, за то, что жив. Он бросает взгляд на поблёскивающее лезвие бритвы в урне под раковиной и издаёт нервный смешок. Каждый день он заполняет ванну до краёв и, опускаясь в неё так, что большая часть воды расплёскивается по полу, с лезвием в руках гипнотизирует свое запястье. Сидит так несколько часов, пока вода не остывает, а после он выходит из безумного транса, выкидывая лезвие в урну, чтобы завтра пойти и купить новые, в очередной раз меняя место покупки, ведь продавцы начинают подозрительно коситься. Ненавидит себя за эту слабость. Ненавидит, что не хочет жить, но каждый раз бездумно цепляется за своё существование. Ненавидит, что продолжает ходить на учёбу, исправно учась и не пропуская ни дня. Ненавидит, что вынужден так делать. Он никогда этого не признает, но он хочет жить. И ненавидит себя за это. Свет включился, и он щурится от этого, мечтая, чтобы каждодневная процедура быстрее закончилась. Он смотрит на себя в зеркало, и его опять бьёт мелкая дрожь. Эти глаза. Такие отвратные и до невозможности прекрасные. Малахитовые. По-блядски красивые и при этом ненавистные. Хочется спрятаться от своего же взгляда, а лучше ослепнуть. Он искренне ненавидит того родителя, которого хоть и в глаза не видел, за такой подарок. Проклинает всем сердцем нерадивого родственника, что не по своему желанию передал эти глаза ему вместе с ношей, что вот уже как двадцать один год висит на его плечах, не давая вздохнуть. Чимин достаёт из ящика свои любимые линзы. Единственное, что он любил в этом месте. Чёрные линзы, так трепетно каждое утро ждущие своего хозяина, словно в нетерпении, подрагивают, когда маленький пальчик берёт одну и, оттягивая нижнее веко, запускает маскировку, словно яд, в свой глаз. То же проделывает со вторым, последний раз за день видя свой настоящий цвет радужки. Как же приятно. Он смотрит в отражение, отмечая, что даже чёрные линзы не скрывают его цвет, окрашивая глаза в светло-карие. Лучше так, чем никак. Пак чистит зубки, бережно заботясь об их белизне, словно это нужно, чтобы чувствовать себя человеком. Отчасти так. Он смотрит на свои спутанные после сна волосы, что сам добровольно выкрасил в серый цвет, повинуясь минутному порыву, за который продолжает себя корить. Но не перекрашивается. Так проще. Проще найти ещё одну причину необоснованной ненависти к себе. Чимин бережно их расчёсывает и замечает, что они порядком отросли и лезут в глаза, ещё пуще прежнего скрывая последние. Непонятно чему радуется и сильнее зачёсывает чёлку на глаза так, что самому хочется их убрать, но он стойко терпит. Идёт к себе в комнату, берёт из шкафа серый огромный свитер с высоким горлом, в котором можно спрятаться, чуть выше натянув, погружая в него голову, и вот тебя уже не видно. Привычные светлые джинсы бойфренды, что также отличались большим размером, сидящие на его фигуре бесформенном мешком и абсолютно не подходящие к этому свитеру. Пак упорно создавал вокруг себя образ примерного ботаника, как во всех дешёвых американских фильмах с полным набором клише, где у задрота обязательно должна быть несуразная одежда, страх перед всем движущимся и обязательно очки. Желательно самые старомодные, в ублюдской оправе. Получите-распишитесь. Парень собрал в себе все эти пункты, не забыв про очки, что не несли в себе никакой функции, обычные пустышки. Как и сам Пак. Зачем он это делает? Из-за глупого желания быть кем-то. Принадлежать к какой-то группе, на которые обычно делят всех учащихся. Быть крутым ему не хотелось, потому что слишком много общения и людей нужно выносить вокруг себя. Надо бесцельно выдавливать из себя слова, чтобы сказать какую-нибудь колкость или восхитить всех университетских кур. Не это нужно Чимину. Ему нужна та ложь, которую не составляет большого труда поддерживать, но при этом в очередной раз ломаться изнутри. Ему нужно возводить этот хрупкий карточный домик, который может обвалился от слабого ветерка или дрогнувшей руки. Он притворяется, что возведённая им конструкция прочна, крепка и нерушима, как, блять, швейцарские часы. Но те в итоге оказываются дешёвой подделкой, как и вся жизнь Чимина. Просто так легче. Так легче сосуществовать. * * * Он отсидел очередную пару, которую благополучно прослушал, что не мешало ему отвечать на вопросы преподавателя. Как настоящий задрот, он сидит за самой первой партой, с ровной, как струна, спиной и сложенными на столе руками. Аж самому, блять, смешно. Тонет в своей же лжи, но даже не предпринимает попыток барахтаться и звать на помощь, ведь сам добровольно создал эту ложь и нырнул в неё, считая, что так легче. Если в школе над образом Чимина кто-то бы посмеялся, то здесь — нет. Не в стенах этого громадного здания, некоторые комнаты которого Пак не видел и даже не догадывается об их существовании. Здесь всем плевать. Плевать, кого ты из себя строишь, ведь это твоё личное дело. Чимин любил и ненавидел за это университет. Было легче притворяться, но в то же время хотелось, чтобы издёвки и насмешки лились на него рекой, наказывая и уничтожая, ведь он сам так устал от этого. Он выходит из аудитории последним, не забыв задать уточняющие вопросы у преподавателя, что довольно улыбался на такое проявление интереса к своему предмету. Пак был единственным с потока, кто отличался для преподавателей. Он всегда вежливый, скромно одетый, учащийся и исправно посещающий пары. Не пропустил ни одной за два года. Ни один из этих слепых долбоёбов, как часто их называл Чимин в сердцах, не видел безысходности и боли в его глазах. Не потому, что тот скрывал — он тоже иногда давал волю себе настоящему, но они просто не замечали. Не хотели замечать, копаться в чьём-то израненном сознании, не хотели брать груз ответственности сломанной души на себя. Не хотели. Пак спускается по лестнице, где студентов стало поменьше, но они всё так же торопятся на следующие пары или перерыв между ними. Чимин уже прошёл несколько шагов от лестницы, припоминая, что за пара следующая и чей очередной ёбаный понос слов ему придётся терпеть, как вдруг на него налетает какой-то мудак и сбивает с ног, вместе с ним впоследствие валяясь на полу. Юнги так сильно спешит на пару не от большой любви к учёбе, которую вечно навязывает ему отец, переводя в очередной университет подешевле, чем прошлый, видимо, папаша считает, что его чадо явно зажралось, и пора спускать парня с небес на землю, поэтому переводит сына во второй раз за последний курс. На этот раз Мин мысленно делает ставки, как скоро он вылетит отсюда, перевешивает чашу весов на возможную драку или сломанное имущество. Придётся постараться, ведь грязные деньги его отца способны практически на всё. Нерадивый родитель ещё с детства, после смерти его матери, не мог понять своего ребёнка. Не хотел его понимать. Не хотел давать заботу, бесполезно расстрачивая своё время, не хотел смотреть на детское лицо, что после не улыбалось. Легче сыпать деньгами, откупаться, как от очередной налоговой, что нагрянула не вовремя. Юнги так сильно спешил на пару, дабы быстрее испортить мнение о себе. Сетуя на удачу, он мечтал вылететь сегодня же, поэтому беспардонно расталкивал толпу студентов, что не замечали его из-за забитых учёбой голов. А те, кто замечали, смущённо тупили глаза, давая ему пробраться к нужному кабинету, а после ещё долго смотря вслед. Впереди виднелась заветная лестница, что помогла бы ему добраться, но на него налетает слепой долбаёб, что тут же валится на пол, утягивая за собой Мина. Юнги поднимает разъяренные глаза и натыкается на светло-карие, что горят больше, чем его. Такой животной ненависти он никогда не видел в свой адрес даже у придурков, с которыми он часто ввязывался в драки, в глазах плескался адреналин и жажда крови. Мин на секунду теряется, видя эти глаза, а потом моргает, и на него смотрят уже загнанным взглядом, где ненависть сменилась на страх, словно в калейдоскопе. Он опешил ещё больше. — Простите-простите, я так виноват, — парень встаёт, попутно собирая свои разбросанные вещи, не переставая сыпать извинения и кланяться, как игрушка на пружине, с определённым алгоритмом и безостановочно. Юнги встаёт и замечает на полу очки, в какой-то ужасной оправе, словно из исторического музея, такие же старомодные, как венецианские платья. Он наклоняется повторно, аккуратно берёт их своими пальцами, попутно крутя, и насмешливо кривит губы. — Что за безвкусица? — и на него снова глядят глаза, что раньше дырявили пол, а теперь смотрят с раздражением, и в них практически читается: «завали ебало, тебя не спрашивали», — а потом его организму нужно снова моргнуть, и опять этот испуганный олений взгляд, что тут же опускается, и смущённо принимает очки своими маленькими пальчиками. Мин осматривает парня с головы до ног, отмечая такой же старомодный свитер, что больше его обладателя раза в три и бесформенной кучей висит на нём. Такие же джинсы, вообще не подходящие ему, подчёркивали его худобу, делая её болезненной. Серые волосы, словно у мыши, полностью закрывают глаза, что секунду назад выражали раздражение, а сейчас как у степной лани. «Что за хуйня?» — словно ураган, проносится в голове у Юнги. Какая-то хуёвая шутка, однако. Мин понимает, что безбожно опаздывает испортить нервы преподавателю и вылететь отсюда. И вот он уже огибает этого несомненно странного очкарика. Сероволосый уже отходит немного в сторону, потупив взгляд, ковыряя носком обуви пол университетский, а потом Юнги мог поклясться, что этот очкарик одними своими губами произносит «долбаёб», обращенное несомненно в его сторону, но тот не останавливается, бодро поднимаясь по лестнице и немного поглядывая в спину несуразному парню, что сразу же отмер и последовал по своим делам. До чего странный очкарик.***
Пак лишь два раза прямо посмотрел на мразь, сбившую его с ног, и это на самом деле являлось непозволительной роскошью для самого Чимина, что вечно прячет взгляд, а тут даже проявил какие-то эмоции, не готовый их скрыть от неожиданности. — Не заметил он, — уверяет тот сам себя, ибо ни один «крутой парень» не будет копаться в его демонах и выяснять их природу. Просто нахуй это никому не сдалось. Даже если этот случайный человек поневоле стал свидетелем приоткрытой завесы, из которой льётся густая тьма, то он не запомнит Чимина. Никто не запоминал. Чимин вспоминает широкие плечи, что были обтянуты потрёпанной чёрной кожаной курткой, и холодные загорелые руки, запястья которых словно полотно с вырисованными темно синими венами, что невзначай коснулись его пальцев, передавая очки. Пак вспоминает весь его образ, который можно охарактеризовать, как «чёрное пятно», ведь одежда не отличилась ни тоном светлее, а волосы, словно в насмешку всему этому, имели иссиня-черный цвет, в них, кажется, так приятно было бы зарыться и вдыхать морозный холод, что они хранили. Чимина перекашивает от своих же мыслей, направленных на неизвестного ему человека, что ползут, словно змеи, в его сознание. Он нервно дёргает головой — это ему поможет избавиться от навязчивых мыслей, как он думает. И что-то в его жизни впервые идёт правильно, так, как ему хочется. Он действительно практически забыл лицо недавнего собеседника, оставляя в сознании только его холодные руки, потёртую кожанку и чёрные волосы, что пахли морозом.