Гитара

Одинокими летними вечерами что же делаешь ещё кроме как играть на гитаре? Моя малышка с отлично настроенным звуком играет точно такую мелодию, которая описывает моё душевное состояние. Наконец-то все хорошо, более менее спокойно. Виновник этого Гриша. И как тебя угораздило Рыбкина? Не знаю, но ничего с этим поделать не могу. Нет, я не строю воздушных замков о том как будем встречаться, я вообще стараюсь по-меньше думать о том, что будет завтра. Завтра будет завтра, сейчас происходит сейчас. И сейчас мне кажется, что в этот вечер придет Гриша. Да он не писал, но я в этом уверенна, я чувствую что ему очень плохо. Я перебрала в голове все вариты, и самый логичный из них это то что ему стыдно. Но это глупо… Ведь он сам приехал за мной, сам начал. Да я тоже не особо против была. У меня просто не укладывается это в голове. Красивая мелодия все ещё разлетается по пустой квартире, но при этом не кажется громкой. Тихой, спокойной. Иногда музыкой можно сказать больше, чем словами. Не знаю почему гитара, просто почему-то. Аккуратно обнимаю моя малышку и продолжаю перебирать струны, ничего сложного, помогает успокоиться и перестать думать о чём-то ужасном. Звонок дверь нарушает привычную тишину этой квартиры. Слишком громко, улыбка непроизвольно появляться на моём лице, я знаю точно это Гриша. Ну кто ещё может прийти ко мне в пером часу ночи? Медленно подхожу к двери и открываю её. Измайлов стоит там и это все похоже на дежавю, проходу обратно в комнату и сажусь на диван. Да уж, видок у него не из лучших, то что что-то случилось я уверенна. Ещё после той ночи, я знала, что что-то не так, но не понимала что. Гриша снимает куртку и садится на свободный стул. Он молчит несколько мгновений, я прям таки чувствую, что разговор у нас сейчас будет не из легких. Как бы мне хотелось быть с ним до конца честной. Хотелось бы сказать ему о том кто мой отец, но как же такое сказать? Я не понимаю, так прекрати думать об этом, Рыбкина, только расплакаться перед ним ещё не хватало. ОН начинает говорить о том что не в чём меня не винит, совершенно не понимаю к чему он клонит. Мы вроде как не встречались, что бы расставаться. Хотя может он подумал, что я это придумала себе что-то и хочет тонко намекнуть о том что нам не быть вместе, потому что он любит свою драгоценную сучку. Не знаю, ничего не знаю, но прям чувствую как ему тяжело. Он снова замолкает и я беру гитару. Пальцы без команды мозга начитают играть тихую мелодию, Гриша чуть улыбается, совсем чуть-чуть еле заметно. Как только у нас это выходит? Как мы понимаем друг друга без слов? Не знаю. С музыкой ему проще и он продолжает рассказывать. Говорит про свою историю из жизни, про маньяка. И я воспринимаю это как обвинение в чём-то, вспоминаю отца, что убил двух людей, на моих глазах выступает влага. Нет уж так нельзя, начинаю играть чуть-чуть громче и увереннее перебирая струны. Гриша смотрит в пол и продолжает рассказ. Эх, знал, бы ты Измайлов, как мне знакома такая история. Я тоже сталкивалась с этим. Вот кажется прекрасный человек с одной стороны, а с другой… Да и ты и сама такая, Алиса… И все же не понимаю к чему он клонит, если это вступительная речь к тому чтобы сказать, что дело не во мне, а в нем, то он уж слишком сильно заморачивается.  — Одна твоя личность, хочет затащить меня в постель, а другая знает, что твой отец убил моего… Резко ударю по струнам. Как он узнал?! Какой ужас, узнать об этом ему, да ещё и не от меня. Аккуратно убираю гитару и стараюсь взять себя в руки, слезы одна за другой катятся. Рыбкина что же ты натворила! Гриша говорит о том, что я не виновата, но он же не знает. Не знает, что я виновата в этом. Это же мой отец убил его родителей, оставил его и его сестру сиротами. Как можно меня не винить в этом? Наверно, это так ужасно услышать от другого человека о том что он тебе врал… Почему ты не сказала ему тогда, на том заводе, почему?! Он садится рядом со мной и чуть протягивает руки, что обнять меня, я почему-то резко одергиваюсь.  — Прости меня Измайлов не понимает за что я извиняюсь, и говорит, что я не в чём не виновата. Но я знаю, что из-за меня, знаю, что виновата. Он пытается меня успокоить, но половину слов я уже не слышу. Он пытается объяснить мне что-то. Я знаю, ему сейчас ещё тяжелее, чем мне, но я не могу держать себя в руках. Хочу, но не получается, все те раны, что были заботливо зашиты Гришей, снова разошлись по швам и напоминают о своём присутствие огнем в области сердца. Голову, как будто сжимает в тиски и кровь как будто вскипает в венах. Я не могу посмотреть ему в глаза, наверно, это так ужасно, быть тем кем я сейчас являюсь, дочь врага. И что делать с этим я не понимаю, я никак не могу это исправить как бы того не хотела. Ещё со временон школы ко мне прикрепилось это, дочь преступника, плохая. Я подумала, что с Гришей все будет иначе, он не знал правды и всё было хорошо, не было тех взглядов, как в школе, как в детском доме. Предпочла бы я чтобы он никогда не знал правды? Нет, он должен знать правду, так правильно.  — Я понимаю мозгом… но сердцем… сердцем… Понимаешь? Я поворачиваю голову и вижу боль в его глазах, даже не представляю, как ему тяжело. Он внимательно смотрит на меня и я отвечаю ему кивком головы. Боюсь, если скажу хоть слово, то истерика будет не избежна. Он встает и подходит к своей куртке, а я всё ещё ничего не понимаю. Вот он Гриша, и вот она я, дочь убийцы его родителей. Сидим в его квартире и он почему-то, узнав правду не обвиняет меня, пытается объяснить. Раны, что есть на сердце начали кровоточить и теперь то самое место которые люди именуют душой горит огнём, как будто в него воткнули нож и от боли все горит адским пламенем. Измайлов возвращается ко мне и дает мне в руки что-то, из-за слез я не сразу вижу что, но увидев граем глаза машинально бросаю фотографии на пол и закрываю глаза. Нет, нет, нет! Я не могу, не могу на это смотреть. Родители Гриши, те самые люди которых убил мой отец из-за меня. Ком в горле не дает сказать хоть одно слово, я больше не могу держать себя в руках. Меня начинает бить мелкая дрожь, уши закладывает и внутри мокрыми и липкими щупальцами подбирается страх. Я не могу это увидеть, зачем он показывает мне? Зачем?. — Алиса… Успокойся, слышишь меня, дай руки, я с тобой. Гриша крепко держит меня за руку и я начинаю смотреть на расстрелянную машину. Да я опер и много видела в этой жизни, начиная от обычных трупов и заканчивая расчлененкой, но никогда при виде всего этого я не плакала. МНе казалось, что эту способность я утратила ещё в детском доме. Гриша показывает другою фотография и на ней его отец, вокруг кровь. Ничего ужаснее я не видела, он был прав, сказав, что этого никто не видел. Я не видела, хотя могла бы уже раз пятьсот посмотреть, но ничего это не делала. У Гриши тоже мелко дрожат руки, ему так же тяжело как и мне это видеть.  — Каждый раз, когда мы занимаемся с тобой сексом, я всегда вижу вот это Он прав, я совершенно не думала об этом. Я не думала об этом, я не знала, что каждый раз когда мы, у него перед глазами стоят эти фото. Я даже не могла предположить этого, и за это мне ужасно стыдно. Где та Рыбкина, которая учитывает каждую мелочь и никогда не делает что-то неправильно? Бороться с желание обнять его слишком сложно. Все это кажется страшным сном, но фотографии все ещё в моих руках, а рука Гриши всё ещё сжимает мою. А ведь несколько минут назад я была абсолютно счастлива. Какое же оно хрупкое это счастье. Смотреть в глаза Измайлова полные боли и чего-то ещё невозможно, сердце внутри сжимается от осознания того что этому и человеку и так не очень везучему по жизни я причинила ещё больше боли. Мне сложно представить это, но зато я чувствую как ему тяжело дается каждое слово. Он будто стоит перед выбором сказать или промолчать. Мы не можем. В этом уж он точно прав, если ты подумала о том что у вас что-то может быть хорошо, Рыбкина, то лучше прямо сейчас сигай с окна, потому что остатки своих мозгов ты уже пропила. Как могу встречаться сын и дочь тех, что при жизни не смогли разойтись мирно? Как же я ненавижу Рубцова, себя ненавижу, все вокруг. Отца за то что он сделал. Себя за то что влюбилась в него, и весь мир за несправедливость. Слезы продолжают катиться по уже мокрым дорожкам и капают то на руки то и диван. Если верить высказываю о том что глаза зеркало души, то у Измайлова в душе сейчас твориться армагеддон. Столько боли сожаления я никогда не видела, а работая опером видеть приходиться многое, я думала моё сердце уже давным-давно очерствело, однако нашёлся человек что смог зачём-то его растопить. Зачем только? Теперь бороться с желание обнять Гришу становиться просто невыносимо. Когда видишь такое в глазах не безразличного тебе человека хочется забрать у него хотя бы часть этой боли, поделить пополам, чтобы было проще. Как в той книжке про лисят. Когда ты не один, ничего не страшно. Несколько дней, до этой минуты я провела хорошо, потому что рядом с Измайловым не чувствовала себя одиноко, я впервые в жизни почувствовала себя кому-то нужной, почувствовала, что могу помочь. Его прекрасные голубые глаза напоминают пепел от только что сгоревшего костра, а моё сердце, что было спрятано за тысячу замков, с зашитыми ранами, вновь открыто и вновь кровоточит. Как зашить это все вновь я не знаю, и наверно никто не знает… Ну что, Рыбкина, добро пожаловать в запой.  — А я тебе нравлюсь, ну хоть немножечко Знать о том нравлюсь я ему, хотя бы чуть чуть, хотя бы самую малось, очень важно. И пока он отвечает проходят долгие секунды. Моё сердце колотиться, и умом я знаю, что ответ скорее всего будет «нет», ведь его окружают и королевы красоты и вообще какой бы девке он не свистнул она бы ужа была в кровати, а я обычная девчонка из детского дома. Когда он, улыбнувшись отвечает, меня отпускает, я выдыхаю и успокаиваюсь. Руки по прежнему немного дрожат, и голос тоже, но все становиться проще, от истерики, что готова была разразиться как гром среди ясного не неба не осталось и следа. И если я останусь одна, в этой пустой квартире, где пусто и холодно, не смотря на то что на улице лето. Оставаться одной сейчас страшно, потому что сердце, что горит сейчас огнем не сможет выдержать в одиночку. Уверенна у Гриши состояние не лучше, он выглядит очень подавленным. И все же я удивляюсь ему. Как можно быть таким сильным, пережить смерть родителей, одному вырастить сестру, а потом ещё и пытаться помочь дочери убийцы твоих родителей. Измайлов определенно, лучший парень из всех, что я знала. Настоящий, живой.  — Я никуда и не собирался Эти слова не могут не радовать, кулаки разжимаются и напряжение уходит, останется только тупая, ноющая боль, которую не вылечить таблетками. Уверенна, Грише так же погано как и мне. Он садиться рядом и прижимает к себе, шепча что-то успокаивающее, его сердце тоже слишком быстро бьётся, можно было бы сказать что это тахикардия, но мы же в полиции оба работаем. Гриша гладит меня по голове и становиться проще, легче, все что произошло только что тут, не кажется уже таким ярким, раны на сердце, что горели огнем, перестали кровоточить. Чувствовать родного человека, наверно, лучшее что я смогу увидеть в этой жизни. Мы ничего не говорим друг другу, он только иногда накручивает мои волосы на палец, а после снова распускает, что-то шепча. Хочется сказать, что все будет хорошо. Но что же тут хорошего? Я причиняла боль своими действиями не безразличному мне человеку, и мы никогда не сможет быть вместе, потому что я дочь убийцы… Да уж ну у тебя и достижения, Рыбкина. Гриша прижимает меня к себе и от спокойствия и тихого ритма сердца згаза закрываются сами собой. Мы с Гришей иногда встречаемся взглядами, чтобы проверить, спит ли его любимый (ая), встретившись чуть улыбаемся. Как это только получается так, присутствием друг друга излечивать раны, что сами же друг другу и оставляем, парадокс и замкнутый круг.