Я решил убить себя, когда мне было 14...

Я решил убить себя, когда мне было 14. Шел по школе, а люди вокруг казались безжизненными и безликими. Но только казались… это я осознал потом, когда впервые увидел действительно безликого человека. К нам тогда как раз заслали какого-то нового учителя на замену. Странный был тип, не похожий на препода ни разу. Волосы, крашенные в какой-то совершенно противный фиолетовый. Он их отращивал, поэтому всегда ходил с длинным конским хвостом, хотя от этого был похож на ананас-мутант. Черты лица у него были слишком женственные, слишком красивые для парня. И он был японцем. Ну… Наверное, все японцы такие странные. Я видел его то здесь, то там. Впервые увидел краем глаза как тот заходил в учительскую, а потом продолжал ловить его в толпе взглядом. Но занятия он у нас не вел, хотя, когда я заговаривал об этом человеке, ученики сначала не могли понять, кого я имею в виду. А потом словно отмахивались, говорили, что он ведет что-то типа истории. Так я и решил, что он учитель. В день, когда я решился убить себя, я впервые столкнулся с ним лицом к лицу словно раньше он был всего лишь моей иллюзией, а теперь, наконец, обрел материальное воплощение. Вид у него был добродушный, альтруистичный, хотя глаза смотрели со странным прищуром, словно он знает больше, чем говорит. Я не спеша шел по коридору, когда он выскочил из-за угла со стопкой каких-то книг. Мы столкнулись, и книги посыпались на пол. - Ну вот, - беззлобно сказал он. - Извините, - я еще не тянул слова, но у меня уже тогда отпадало всякое желание общаться вслух, словно всем было бы лучше, если бы они могли понимать друг друга без слов. - Ничего, все в порядке. Это ведь я растяпа, - он запустил пальцы в свои волосы, от чего конский хвост взъерошился, становясь еще более похожим на ананас. Закрыл глаза, шумно выдохнул, а я стоял и молча лениво смотрел на него, пытаясь видом не выдавать, что собрался совершить страшное преступление – Не поможешь мне… э… - Франсуа. Конечно. Также лениво я присел на корточки и начал собирать разношёрстную литературу. «Что делать?» Чернышевского, «Преступление и наказание», затем сразу же «Божественная комедия» Данте, «По ту сторону добра и зла» Ницше. Судя по печатям, взято в нашей библиотеке. Я собрал все книги в одну стопку. Сверху остался величественно возлежать Данте. Обложка очень грязная, потускневшая. Да… поносило беднягу. - Ооо, любите Данте, Франсуа? – Не заметил, что пялюсь на эту книгу. - Никогда не читал, - я безразлично пожал плечами и передал стопку мужчине. - Извините, я сам не представился. Месьё Рокудо, - он говорил на хорошем французском для японца. - Очень приятно, - я поправил лямку рюкзака на плече, переминаясь с ноги на ногу. Я уже должен был идти. Хотя возникала мысль о том, что хочется пожить еще немного. Хотя бы еще полчаса. - Мм, - он посмотрел на «Божественную комедию», улыбаясь, - Данте.… Судя по тому, что он написал, все люди должны гореть в аду. Не желаете почитать? Это ведь классика. Он протянул мне книгу, и я взял ее чисто на автомате, вопросительно вскинув бровь. Замечательные разговоры для ученика и его учителя. И нет у меня времени на чтение книг. - И со всеми он обходится так… жестоко. Такие пытки придумывает. Удивительно. В душе он, видимо, был еще тем извращенцем… Этот Данте, - странный тип этот ваш Рокудо, но я не перебивал, просто слушал, пропуская почти все мимо ушей. – Я понимаю… убийцы… Отнимать чужую жизнь никто не в праве. - Кроме тебя самого, - не выдержал я. Эти слова сорвались с моих губ быстрее, чем я успел подумать. Глаза мужчины сверкнули, когда он снова бросил на меня взгляд. - Никто не имеет права отнимать жизнь, которая принадлежит… Богу. С самоубийцами Данте расправился особенно жестоко. «Мы были люди, а теперь растенья…». Они все стали деревьями, ощущающими боль, в которых все еще льется кровь. Я выслушал все это со стойким хладнокровием, а затем, вздохнув, отвернулся. - Я не верю в бога. До свидания. И я ушел быстро. Все равно не собирался возвращаться в школу завтра. Пусть воспринимает это, как хочет. По дороге встретил своего классного руководителя. Тучного дядечку, похожего на моржа. Он медленно спускался по 10 ступенькам по крыльцу школы. Считая себя немного ущемленным, я решил спросить руководителя про этого ананасового идиота. Никто не имеет права навязывать свои взгляды и свою религию. Особенно мне. Но на мои слова мужчина удивился вполне естественно. - Никаких новых учителей не приходило к нам в школу, Франсуа. Если бы кто-то пришел, я обязательно бы его заметил. - Но… у него фиолетовые длинные волосы. Он еще японец. Но учитель лишь покачал головой и пошел своей дорогой. Видимо решил, что я подшучиваю над ним или типа того. Я остался растерянно стоять на крыльце школы. Но вот она – книга, которую мне дал этот человек. В моих руках. Я опустил на нее взгляд, открыл, внутри библиотечных книг всегда есть бланк с фамилией того, кто ее брал последний. По моему загривку пробежали неприятные ледяные мурашки. Франсуа Бастьен. Дата сегодняшняя. То есть… типа эту книгу взял я? Стало противно, словно я держу в своих руках что-то совершенно отвратительное. Но я не избавился от книги. Почему-то, повинуясь какому-то наитию, я бросил ее не в мусорный бак и не на грязный асфальт, а в свой рюкзак, и наконец поспешил домой. Помню, как впервые осознал то, что безнадежно устал. Меня так тошнило от всего вокруг, хотелось просто лечь на пол и быть мусором, на который никто и никогда не обратит внимание. А лучше… космическим мусором. Лететь в невесомости вечность и смотреть на звезды вокруг. Но я был школьником во время сложного переходного возраста. И я хотел себя убить. Представлял это по-разному. Порезать вены? Это больно. Действительно больно. Поэтому такой вариант совершенно не подходил. Повеситься? Тоже вариантик так себе. Я слишком худой и нерешительный, чтобы спрыгнуть так, что сломается шея. Я буду мучительно долго умирать от удушения и боли. Нет-нет-нет и еще раз нет. И тогда я решил наглотаться таблеток. Выпить их так много, чтобы они из глотки лезли назад. Тогда-то я точно умру! Взял таблетки у своей мамы. Она у меня очень красивая. Я похож на нее сильно… Был. Волосы у нее были темно-каштановые, с каким-то чудным золотистым отливом на солнце. Длинные… она собирала их в хвост, выпуская две пряди спереди, обрамляющие худое бледное лицо с огромными зелеными глазищами, в которых можно было утонуть. Я тонул. Так любить может только самозабвенно отдающийся ребенок. Но когда мне стало плохо, когда я устал. Я забыл о том, что в мире есть еще человек, ради которого стоит жить. У нее была огромная аптечка. В ней то я и нашел таблетки, в инструкции которых были такие слова как: передозировка от (N-ное количество) таблеток. Высыпал очень много на пол перед собой. Взял стакан воды, но его мне хватило всего лишь на три таблетки. Они очень тяжело сглатывались и царапали глотку. Тогда я принес в свою комнату кувшин с кипяченной водой, открыл крышку и пил из него прямо так. Потерял счет таблеткам. Уже тошнило, скорее всего от воды. Возможно, от переизбытка воды можно умереть даже быстрее, чем от таблеток. Когда таблетки готовы были уже лезть обратно, я встал с пола, лег в постель под одеяло, скрестил руки на груди, закрыл глаза… и был готов умирать, оставив на полу улики моего преступления. Но как же я был не прав… нихрена от передоза умереть не легче. Я потерял счет времени, но в какой-то момент тошнота стала настолько невыносимой, что меня вырвало, лежа на спине. Вырвало какой-то то ли желчью, то ли пеной. Я закашлялся, свесился с постели, и меня вырвало сильнее. А вот тут включился инстинкт выживания. Выживания или ответственности? Я уже не понимал ничего, я просто встал и упал снова. Тело немело, меня вновь и вновь рвало водой вперемешку с таблеточной пеной и желудочным соком. Пополз в туалет, уже заблевав всю комнату. И там меня снова рвало, но уже в унитаз, потом в ванную. Я метался, как змея, отравившая себя своим же ядом. И тогда я понял, что уже умирать совершенно не хочу. По характеру я всегда был спокойным ребенком, но в тот момент меня накрыла истерика, заставившая рыдать сквозь пелену перед глазами и непрекращающиеся приступы рвоты. В голове вертелось все самое страшное. Из этого страшнее всего была мысль о том, что в таком состоянии меня найдет мама. Я впервые подумал о ней за долгое время этой чертовой депрессии. Я не помню, что было дальше. Не потому что был в состоянии шока. В тот момент я умирал и запомнил каждое мгновение в мельчайших деталях. Вкус и запах собственной рвоты, холодный кафель пола, собственные влажные ладони и ледяные губы… Запомнил, что за окном смеркалось, что у соседей играл гранж. Нет, я не помню, что было дальше, потому что отключился. Когда я умирал. Я думал только о том, что, если бы была у меня сейчас возможность все вернуть. Я ни за что бы не повторил это снова. Столько людей, которые совершают попытки суицида несколько раз и безуспешно. А я ведь не могу умереть с первого раза. Это нечестно. Я хотел жить и дышать, запоминать все цвета и звуки вокруг. Я бы никогда больше не тратил свою жизнь на бессмысленные телешоу. Да даже если бы потратил… Эти телешоу я разглядывал бы покадрово и влюбленно, как жених смотрит на свою невесту в момент бракосочетания. Я бы никогда больше не прожигал жизнь и не жаловался бы. Спал бы меньше, чтобы встретить все закаты и рассветы. Но утром я проснулся. Возле унитаза в луже своей же рвоты. Проснулся с дикой слабостью во всем теле, щекой на сидушке унитаза. Глазами обвел комнату, все еще тошнило, и я не мог подняться. Словно вижу все со стороны, но тело мне не принадлежит. «Все. Помер Франсуа. Вот он был и его не стало, - подумал я, - И теперь мне суждено вечность смотреть глазами трупа?» Мне стало страшно. Страшно от того, что меня ни за что не кремируют. Похоронят и я буду вынужден вечность ощущать копошение червей в моем бренном теле, разложение… пока совсем не превращусь в труху. Если бы меня кремировали, я хотя бы стал прахом и летал бы по земле. Но просидев так достаточно долго, я наконец смог пошевелиться и ко мне пришло осознание того, что я жив! Жииив! Более того, скоро я смог встать. И первое, что я сделал - это подошел к раковине и присосался к крану с холодной водой, глотая ее жадно, как младенец первый раз пьет молоко матери. Но я не чувствовал счастья. Все осталось также, как и прежде. Я не чувствовал ничего, как и в последние дни своей жизни. Зашел в комнату. Упал на заблеванную постель. Долго пялился в потолок. Вот так просто? Второй шанс был дан мне так просто? Без больниц, скорых и психушек? Эй, между прочим вчера я сильно накосячил, и могу вообще-то понести за это ответственность. Слышишь, Бог? Но я еще не знал на тот момент, что действительно понес за это ответственность. Моя мама была медсестрой. Оказалось, что по случайному стечению обстоятельств она осталась в день моего самоубийства в ночную смену, поэтому она не могла меня ни спасти, ни увидеть в таком состоянии. Слишком гладко, не правда ли? До ее прихода я успел оклематься, привести в порядок комнату, но меня все еще трясло и тошнило. От чувства апатии и дыры внутри, хотелось разодрать себе грудь и заткнуть эту брешь чем-нибудь. А дыра в душе становилась все больше. Я смотрел в глаза мамы, а они перестали быть такими глубокими и большими. Она воспитывала меня одна. Я понимал, что ей тяжело и все такое, но я уже не хотел ощущать рядом с собой ее присутствие. Ничье присутствие. Все чаще начал закрываться в своей комнате и совсем не видел ее, даже когда она приходила со смен и находилась дома. Тогда я впервые увидел безликого человека. И уже не хотел больше идти в школу. Эти ледяные коридоры казались чужими и будто во сне. Лица одноклассников остались на месте, но другие дети… Нет-нет, на самом деле лица у них были, но только пока я смотрел на них. Стоило мне отвести взгляд даже на секунду, и я забывал, как они выглядят, как и что они говорят. В такие моменты кажется, что ты просто сходишь с ума. Но больше всего меня удивило то, что буквально через несколько дней после моего преступления, я вновь увидел фиолетовые волосы, мелькнувшие в стенах моей школы. Но на этот раз я был уверен, что этот загадочный тип что-то вроде плода моего воображения. Если его вижу только я, то это действительно так. И я решил следить за ним и дальше. Это обуславливалось не только тем, что мне хотелось его разоблачить. Но и тем что, когда я смотрел на него, растущая дыра в моей душе словно переставала расти на какое-то время. И вот наступил момент истины. Я увидел, как этот самозванец заходит в учительскую, и в этот же момент, собрав в кулак яйца, я зашел следом за ним. Якобы для того, чтобы что-то спросить у своего классного руководителя. Заодно и убедиться, что мистера ананаса либо же нет совсем в кабинете, либо он есть, и его видят все присутствующие, кроме меня. Я ведь не сошел с ума, правильно? Открываю я, значит, дверь, набрав полную грудь воздуха, чтобы громко озвучить фамилию классного руководителя, но стол месьё Бриса был занят не им. В учительской звенел женский смех преподавательниц, которых рассмешила, по всей видимости, шутка месьё Рокудо. И который и занял место месьё Бриса. - Ам… - все, что смог я произнести. - Вы что-то хотели, Франсуа? – добродушно улыбаясь спросила у меня мадам Джули. - Ам… - снова глубокомысленно произнес я, не имея власти отвести взгляд от фиолетоголового ананаса. А он смотрел на меня. Улыбался простодушно. Так улыбаются только миролюбивые дураки, которых все вокруг обманывают. Но глаза его… глаза его были страшно осмысленные. Будто он думает совсем не о том, что от него ожидают. - Месьё Брис… - наконец сказал я хоть что-то. - Ооо, мальчик мой. Месьё Брис, к сожалению, ушел от нас, - мадам Джули прижала руку к груди с каким-то скорбным видом. И я испугался, даже руки задрожали. Месьё Брис… он… он что? Но тут в диалог вмешалась мадам Колет: - Господи, Джули, как ты страшно говоришь. Франсуа, ваш учитель просто ушел работать в другую школу. Вот и все. А вашим классным руководителем теперь будет месьё Рокудо, - она произнесла его имя с ударением на последнем слоге, что свойственно французскому языку. Хотя я точно помню, что мужчина представился мне с другим ударением. Ушел? И нам никто ничего не сказал? Но… он не мог, не сказать нам о своем уходе. Я перевел недоверчивый взгляд на новоиспеченного классного руководителя, а он раскладывал на столе какие-то книги. Книга! Точно! С того дня я не вытаскивал Данте из портфеля. Мне противно было даже прикасаться к нему, как к чему-то мертвому. Но сейчас я быстро ее достал. Если этот придурок не плод моего воображения, тогда как он объяснит мое имя на талоне? Я прошествовал к его столу с гордым видом и с громким хлопком положил книгу на край стола. - Ничего не хотите мне сказать? – мне все тяжелее становилось говорить. И я начал растягивать слова раздражающе даже для самого себя. Он поднял на меня глаза, снова улыбаясь своей дежурной улыбкой. - Что такое, Фран? Фран? Меня немного передернуло, словно облили из ведра ледяной водой. Раньше меня так не называли. Кажется, возможно только… отец, которого я не помню. Я сглотнул ком в горле, открыл книгу на странице с кармашком для бланка. Однако, уже по обрывку слов, выглядывающих из кармашка, я понял, что что-то не так. И в бланке уже не мое имя. Совсем нет. Дрожащими руками, не веря собственным глазам, я достал его и пристально посмотрел: Рокудо Мукуро (дата). Неверующе я уставился на учителя. А тот вопросительно вскинул одну бровь. И легкая усмешка на его лице больше не была добродушной. Он словно насмехался надо мной. Видимо, молчание между мной и им затянулось. Потому что ко мне обратилась одна из преподавательниц: - Франсуа, вам разве не пора на урок? А я даже не слышал звонка. Не слышал, как затих гул голосов учеников в коридоре. Просто оставил книгу на краю его стола, осторожно попятился, не открывая взгляд от его глаз. Затем обвел учительскую взглядом, и осознал… что часть учителей – безликие и я не помню, кто они. Быстро развернулся и чуть ли не выбежал. Пробежал по коридорам, остановился перед классом, а затем плюнул и ушел со школы. Я уже забыл, как молил всех богов оставить меня в живых. И снова задумывался над способом суицида, но уже более щадящим, чтобы не было все настолько страшно. Для этого я решил привыкнуть к боли. Болезненный способ суицида на то и хорош, что больно, но быстро. Поэтому решил сделать себе тату. День сменял другой день. Я стал больше времени проводить дома и пропускать школу. Но когда не пропускал, то выслеживал средь толпы и коридоров фиолетовые волосы своего нового учителя. Мне казалось, что я хищник, выслеживающий жертву. Однако, иногда я сталкивался с ним в толпе взглядами. И тогда понимал, что он сам замечает меня, что он всегда видит и сам позволяет мне находить его. Тогда я понял, что сам являюсь в этой незамысловатой игре жертвой. Мне исполнилось пятнадцать. Я провел свой день рождения в одиночестве. Мама была на смене, но она подарила мне деньги. И именно эти деньги я решил потратить на татуировку. У одного из моих одноклассников был старший брат, который работал татуировщиком. И после долгих уговоров, этот человек согласился сделать мне тату. Типичные вопросы, типа что бы я хотел. Но я даже не знал. Бесцельно листал альбом с эскизами, пока не увидел фото уже сделанного тату на скуле какой-то девушки. Тату в виде ромба? Сначала я подумал, что это безумно глупо и бессмысленно, однако потом решил сделать тату, которое олицетворит мое душевное состояние. И сделал тату прямо под глазами в виде длинных треугольников, похожих на следы от слез. Я не плакал после своего самоубийства больше никогда, но в душе мне очень хотелось плакать. Особенно, когда дыру в моей душе жрали черви. Дома мама на меня накричала. Впервые ударила по лицу. Плакала навзрыд. А я пошел в ванную и долго рассматривал свое бледное лицо и обновлённое тату. Волосы у меня были как у мамы. Такого же цвета. Она с детства мне их немного отращивала, из-за чего меня дразнили девчонкой. Поэтому в старших классах я начал стричься короче. Но сейчас я уже оброс вновь, ведь мне было чисто все равно на свой внешний вид. А учителя в школе ничего против этого не имели. Они все стали какими-то безликими. Все, кроме этого ананаса, который так и не зашел ни разу в наш класс. Было ли мне больно, когда я делал тату? Охохо… больно было просто ужас. Поэтому я снова решил, что болезненное самоубийство это не по мне. Я знал, что одноклассники курят за школой. Я никогда не принимал эту привычку и презирал курящих людей. Но почему-то сам захотел это попробовать. Пошел в магазин, мне не продали. Попросил мужчину, стоящего у магазина, купить мне сигареты. Он мне отказал. С одноклассниками я и раньше не горел желанием общаться, а тут еще и дети из параллели. Однако, я все же решил пойти за школу. Там стояла небольшая толпа самых отбитых. Школа ведь у нас приличная, и в ней вообще-то не приняты вредные привычки. Все дети безликие, но один из них не отказал мне. Дал одну, прикурил. Я втянул дым в рот, как и представлял себе курение, и тут же закашлялся. Глотку обожгло терпким дымом. Безликий засмеялся. Он даже не знакомился со мной. И я был уверен, что больше никогда его не встречу. Ни здесь, ни где бы то ни было еще. Снова попытался вдохнуть немного дыма в рот, подождал пока он остынет и словно проглотил. Снова закашлялся. Меня мутило от этого запаха, думал, что меня вырвет. Но уже со следующей затяжкой стало немного легче, хотя полностью сигарету я так и не выкурил, затушил и выкинул уже на середине. Но с того дня я начал курить. Покупал сигареты мне какой-то безликий старшеклассник, а курил я за школой и даже дома. Со временем все больше наглел. Тушил окурки о подоконник и оставлял так, чтобы мама заметила. А мне ее не было жаль. Я замечал, что ее лицо испещрили новые морщины. Они прибавлялись стремительно. Она часто плакала, когда была дома. Тихо, но слышно. Но я не чувствовал ничего. В школу я ходил уже просто для себя, чтобы послушать бред из несвязных слов своих учителей. Сидеть в полном одиночестве дома было подобно аду. С месьё Рокудо мы встречались глазами все чаще. И мне хотелось, чтобы этот человек подошел и заговорил со мной. Хотя бы на пять минут. О каком-нибудь Данте, о каком-нибудь Боге. Он казался единственным живым человеком. Я тянулся к этому теплу его души. Но подойти к нему самому - не позволяла гордость. Я терял счет времени, счет дням и неделям. Долго ждал Ананаса, сидя на крыльце школы. Ждал, пока тот закончит с работой и пойдет домой. И когда он, наконец, выходил и устремлялся к выходу, не обращая на меня внимание. Мурашки бежали по моему телу, и дыхание перехватывало. Он садился в свою машину, которая также казалась единственной настоящей машиной во всем мире. Я продолжал видеть его сквозь прозрачные передние стекла, затонированные лишь частично. И он никогда не замечал меня, хотя все ученики уже давно расходились по домам. Я ждал его, чтобы ощутить хоть что-то. Эти настойчивые мурашки - этот жар внутри. В школе никто даже не заметил мои тату. И я решил сделать себя еще более ярким, чтобы месьё наконец заметил меня. Я поднакопил денег и пошел в парикмахерскую. Выбирал цвет волос такой, чтобы не быть больше похожим на свою мать. Все это людское вызывало во мне отвращение. Я хотел уединиться и раствориться во всем этом мире… И одновременно хотел, чтобы меня заметил он. И я покрасил подросшие почти до плеч волосы в салатовый. А что? Красивый цвет. И подходит моим глазам. Пришел домой и она снова меня била. Жестоко… И я видел ненависть в ее быстро постаревших глазах. Но один плюс все-таки есть. Меня начали замечать безликие вокруг. Учителя на уроках начали меня гнобить. Говорили странные вещи, несвязные слова, среди которых я разбирал только, что я клоун, что я изуродовал себя. Как говорится, за что боролся, на то и напоролся. А потом произошло, что-то действительно необычное. Я, как обычно, сидел на крыльце школы в ожидание месьё, который как обычно, должен уезжать в это время домой. Но не дождался… Из школы вышло пятеро безликих старшеклассников. Сначала я их даже не заметил, пока меня не схватили за шкирку и не поволокли за школу. Если бы кто-то так сделал, когда я был еще жив, я бы даже не сопротивлялся. Но я уже тогда был мертв. И я хотел увидеть снова месьё, чтобы зарядиться его энергией жизни, чтобы снова почувствовать себя живым. Поэтому я сопротивлялся, пинался, рычал, как маленький зеленый звереныш. Но они все равно увели меня. Я продолжал брыкаться, даже когда меня сбили с ног и избивали ногами по спине, животу, голове. Не помню даже, как это прекратилось. Все это время, кроме боли, меня грызло отчаянное чувство несправедливости к себе и обиды. Что сегодня я не почувствую себя живым. Они ушли, оставив мою тушку дрожать на холодной и влажной от дождя земле. Чувствовать себя беззащитным идиотом - не самое приятное занятие, зато теперь я был больше всего похож на мусор. Джинсы были мокрыми от влажной травы. Собрал на себе все капли дождя, но мне уже было безразлично. Потом я все же встал. Больно, значит, живой? Одна рука практически не двигалась, кисть полностью онемела, на правую ногу я неудачно упал и теперь тупо хромал к воротам школы. На ходу безразлично закурил. Даже если бы меня сейчас запалил учитель, мне было бы глубоко все равно. Это я еще не видел своего лица. Чувствовал вкус крови во рту и представлял, что губа разбитая. Один глаз немного заплыл, значит, и синяк мне набили, но я еще не знал, что у меня почти все лицо - кровавое месиво. Но я видел его машину за забором, хотя он точно должен был уехать уже давно. Через передние затонированные, лишь частично, стекла, он смотрел на меня, поглаживая руль большими пальцами. Он что, знал? Я даже забыл, что курю в тот момент, а потом просто свернул и пошел другой дорогой, чтобы его обойти. На спине ощущал его пристальный змеиный взгляд, потому и поторопился, затягиваясь сигаретой так сильно, что в глазах немного темнело. Выскочил с территории школы и просто побежал уже на автомате окольными путями, пока не вышел к дороге, ведущей к моему дому. На тот момент я уже выбросил окурок и пошел спокойнее. Глаз заплыл еще сильнее. Из него текли слезы, я им ничего не видел. По подбородку все время пыталась бежать кровь, которую я вытирал тыльной стороной онемевшей руки. Хотел надеть наушники, но из-за угла спереди, словно из ниоткуда выскользнула машина учителя. Выскользнула как призрак, как черная змея из травы. Постарался ее игнорировать, хоть и был уверен, что это именно она. Подъехала быстро, и остановилась, чуть не доезжая до меня. Я видел его через лобовое стекло. И был удивлен. Месьё курил. Он склонился к двери пассажирского места спереди и открыл ее для меня, когда я уже подошел, растерянно на него глядя. - Садись, - голос у него был уже спокойный, но не такой глуповато-альтруистичный какой был раньше, словно он главный герой «Идиота» Достоевского. - Я не сажусь в машины к незнакомцам, - независимо гордо сказал я, вновь поправляя лямку рюкзака на плече. Он усмехнулся. Мне та усмешка не понравилась. - Ну вот и познакомимся, - он вновь указал мне на место в машине рядом с собой взглядом, и я уже упираться не стал. Послушно сел, ежась от какого-то неизвестного даже мне волнения. Я так долго следил за ним и желал его внимания, но сейчас оно было мне совершенно не нужно. Словно меня насильно кормят жаром живой души, когда мне это уже помочь не может. Машина резко развернулась. По этому пути редко кто ездил. - Где ты живешь? – спросил он тихо. Я чувствовал запах его сигареты. Вишневый. Назвал адрес, хотя ему это, вроде, как было и не нужно вовсе. Он ехал, словно уже знал дорогу. - Кто тебе так мордашку разукрасил? - Не знаю. Я правда не знал, ведь эти люди были безликими. Но он кивнул, словно и это знал тоже. Холод пробирал меня до костей, смешиваясь жаром в животе. Я хотел дышать этим воздухом жизни. Будто в его машине совсем иной мир, независимый от всего остального вокруг. Мы оба молчали. Вслед за одной он закурил еще, пока машина не подплыла к моему дому. Я на него не смотрел. - Спасибо, что подвезли, - сказал нехотя и уже потянулся к ручке, чтобы открыть дверь, но он перехватил мою вторую руку и я замер, непроизвольно повернувшись к нему. Он заглянул пристально в мои глаза без тени улыбки, без тени сочувствия, которое можно ожидать от преподавателя в такой ситуации. - Ты ведь знаешь. Для каждого действия - свое противодействие. У всего есть последствия. Я потупил взгляд в коробку передач. Сердце забилось, как будто собралось сломать внутри мои ребра. Он выглядел угрожающе жутко. Его вторая рука медленно поднялась к моим волосам, медленно пальцами подцепила салатовую прядь, пропуская ее сквозь пальцы, как песок. - Пытаешься казаться живым? – дыхание у меня перехватило. Почему-то его слова задели что-то очень болезненное в моем создании, словно какие-то страшные воспоминания, о которых я даже думать не хотел. - Хочешь быть живым - так живи, а не устраивай клоунаду. - Да пошли вы… - прошептал я, не растягивая слова, хотя это уже входило в привычку. - Я просто хотел тебе помочь. А теперь… - он отпустил мою руку, - До свидания, Фран. Раздался щелчок, и я понял, что до того находился в заблокированной машине с этим загадочным придурком. А если он маньяк убийца какой? А может он сумасшедший? Именно в тот момент, я впервые не хотел умирать за долгое время после собственного суицида. Мама стала появляться дома все реже и реже. Брала дополнительные смены. А я перестал видеть ананасоголового в школе. Совсем. Каждый день я вновь его выслеживал, чтобы забить жаром его жизни брешь в своей отравленной смертью душе, но он не появлялся. И дыра становилась все больше. У меня оставались лишь воспоминания о том, как его горячая рука сжимает мое онемевшее запястье. Как его пальцы касаются моих безжизненных волос, вселяя жизнь в меня самого. Даже его голос и его глаза были более живыми, чем все мое окружение. В тот день, когда все пошло прахом, я узнал, что месьё Рокудо покинул мою школу. Время шло. Я становился все невыносимее для мамы. Мне было настолько все равно, что я не хотел больше дышать. И когда я снова решил себя убить… я нашел ее мёртвой в ее спальне. Она сделала это также, как сделал я – наглоталась таблеток, но более умно. Какие-то снотворные. И она просто уснула, хотя на губах и на постели все же застыла пена рвоты. Но вряд ли она даже почувствовала это, когда уходила. Но проблема была в том, что я, на минуточку, ни черта несовершеннолетний. А других родственников у меня вообще-то не было. Я стоял над ее бездыханным телом. Сердце колотилось так, словно готово выскочить из груди от боли и страха, но я ничего не чувствовал… и лишь продолжал прокручивать в голове мысль о том, как я должен жить дальше, что мне теперь делать. На ее прикроватной тумбочке были таблетки. Те самые, которые приняла она. Баночка, и в ней оставалось их еще порядочно. Я взял их, пошел на кухню. Выпил там же всё, что осталось. Вернулся к холодному телу в спальне, лег к ней под одеяло, обняв, закрыл глаза и снова был готов умереть. Я чувствовал тяжесть неописуемой вины, от которой желудок скручивало. Но на утро я, как и в первый раз, проснулся в своей постели. Я жив? Что я здесь..? Но если я здесь, то возможно, она жива тоже? И она меня сюда перенесла? Я все же не врач, мог что-то напортачить и не понять? Но ее нигде не было. Я позвонил, и телефон молчал. В школу тогда не пошел. Остался и ждал. Но она не пришла. Я залипал в бессмысленные телешоу сутками, даже не ел, хотя желудок выл от боли. Она не пришла и на следующий день. И я снова звонил, оборвал ей телефон. Я не знаю куда нужно звонить в таких ситуациях, наверное, в полицию? И я позвонил. Ждал очень долго. С каждой минутой ожидания, волнения становилось все сильнее. Ее постель чистая, застеленная, словно и не было ее там никогда. Приехали два очень странных парня. Я не думал, что таких в принципе берут в полицию. Блондин и какой-то… синеволосый? Фиолетоволосый? Они торчали из-под серой шапки, поэтому разглядеть было тяжело. Оба явно крашенные. У блондина шрам поперек лица, у синего-фиолетового-серобурмалинового очки, за которыми глаз не видно. Оба в военной форме. Какие же они к черту полицейские? Сначала я даже не хотел пускать их на порог дома. - Добрый день, - блондин заулыбался как-то дико и едко. - Я... – протянул я, ничего не соображая и лихорадочно сверля взглядом их подозрительные лица. – Как вас зовут? – первый логичный вопрос, который пришел мне на ум. - Не важно! – блондин закатил глаза, толкнул меня в плечо, отодвигая от выхода, и бесцеремонно вошел. Ну точно не полицейские. Но мне ничего не оставалось. Цветной вошел за блондином следом. Он, в отличие от товарища, был в таком спокойствии, в такой апатии, или в космосе где-то там, что даже я по сравнению с ним казался сейчас более дерганным и истеричным. - Так что у вас случилось? – блондин уже зашел на кухню. Я услышал звук открывающегося холодильника. Только еды в нем не было. У меня не было денег на это, а шариться по ее вещам… было как-то странно. Поэтому, как холодильник открылся, также он и закрылся. Цветной же, бездумно бродил по коридору, заглядывая в каждую дверь. - Моя мама… - я тянул слова очень медленно, пытаясь все сформулировать в голове, хотя… я давно уже ни с кем не общаюсь, привык, наверное, даже в речи проявлять свою депрессивную апатичность. – Она пропала. Я не стал говорить о том, что видел ее бездыханное тело, что пытался покончить жизнь самоубийством и сам. - Такое бывает, люди пропадают, - блондин вышел с кухни, разводя руками с таким безмятежным видом, словно на самом деле это пустяки. – Сколько тебе лет и сколько часов нет твоей мамы? Он шутит что ли? Разве я похож на ребенка. - Мне скоро семнадцать и ее нет три дня… - я снова тянул каждое слово, боясь, что эти идиоты не поймут, наверное. Цветноволосый ударил себя ладонью по лицу. Я даже услышал, как тихонечко треснули очки. - Ой… это реально дохрена… - блондин растерялся. По нему это было прям видно. - Ну... типа… Чикуса, надо звонить крыше и все такое. Это не в нашей компетенции, это же их косяк. - Слишком много косяков в последнее время, - заключил цветноволосый, которого судя по всему, звали Чикуса, и поправил на носу очки. А дальше все произошло совершенно странно. Я не помню, как нашли тело, помню только себя слабого и дрожащего на похоронах. Словно меня пожалели и не показали самое страшное. Будто сбой в системе и бегущая строка жизни. Рядом со мной стоял черный человек без лица, который казался мне ледяной скульптурой. Я осторожно прижимался к нему боком, осознавая, что завтра меня отвезут в интернат. В тот день я стал догадываться, что кто-то управляет всем происходящим. Нажал на кнопку перемотки, не дописал сценарий где-то. Только вот почему в центре этого сценария я, и за что я должен страдать? Похороны, как в тумане, изображение мира становилось серым. А черные люди… безликие люди… все больше походили на массовку, на людей, которых не существует в масштабах вселенной, в которой я теперь обитаю.