Болезнь

      Воцарившееся молчание было не просто напряжённым, оно было концентратом, квинтэссенцией всех напряжённых молчаний. Оно могло бы быть ледяным, могло бы прошибать до холодного пота, но Мойст кожей чувствовал тепло, словно от тлеющих в камине угольков, на которых так здорово разогревать какао и... Ох. Пронзительные и без того глаза блестели ещё ярче, чем всегда, и контрастно-красные пятна на скулах придавали этому блеску особой... льдистости, подобрал Мойст слово после секунды панических попыток думать о чём угодно, только не о том, что он только что сделал.       — Мне, наверное, показалось, мистер Липвиг, — медленно проговорил патриций, — но я только что слышал, как вы сказали...       Молчание сгустилось, завиваясь в спирали вопросительных знаков. Это был шанс отступить, шанс невинно хлопнуть глазами, пожать плечами и сделать вид, что ничего не было. Это был шанс избежать чересчур близкого знакомства со скорпионами. Мойст печально проводил этот шанс мысленным взглядом, с трудом удержавшись, чтобы не помахать ему рукой, и снова открыл рот, подозревая, что пожалеть об этом может и не успеть.       — Я сказал, что вы не можете проводить собрание в таком состоянии, Ваша Светлость, — решительно повторил он. — Правда, сэр, от вас жар, как от печки, — понизив голос, добавил он. — И выглядите вы, признаться, так, словно вот-вот свалитесь.       — Значит, — и без того холодный голос понизил температуру ещё на сотню градусов; ещё немного, и двигаться не решился бы даже звук, — вы полагаете, мистер Липвиг, что я не в состоянии трезво оценить своё состояние здоровья?       — Я полагаю, сэр, — решив, что хуже сделать уже попросту не сможет, заявил Мойст, — что вы редкостный трудоголик. И, наверное, бреетесь вслепую, потому что, загляни вы утром в зеркало, вы попросту не вышли бы из комнаты и остались в постели.       Рука в этот момент подчинялась уж точно не мозгу, потому что Мойст уловил паническое сужение зрачков, заметил нервно дёрнувшиеся пальцы, и ему показалось, что между ними сверкнула острая сталь, но это не заставило его остановить движение.       — У вас жар, Ваша Светлость, — собрав остатки мужества, заключил Мойст, убирая ладонь с пылающего лба патриция. — Вам лучше отдохнуть.       Он стоял совсем рядом, так близко, что мог видеть усилие, с которым разлепились облезающие от температуры губы. Слышал тихое болезненное шипение, с которым давалось Ветинари каждое слово; мог проследить дорожку капли пота, сбежавшей по виску. От него ускользал смысл выверенных уничижительных фраз, которые падали тяжёлыми камешками, не достигая цели: плотная пелена уверенности в правильности принятого решения окутала спасительным покрывалом. И не было места страху перед ямой со скорпионами или виселицей, было только искреннее сочувствие к человеку, который едва мог стоять на ногах, но всё равно пытался сделать всё и немного больше для зловонного падкого на зрелища города, ставшего его жизнью.       — Я уверен, собрание будет проведено повторно, когда вам станет лучше, сэр.       Мойст втянул в лёгкие побольше воздуха — на случай, если этот вдох станет его последним — и подхватил патриция на руки. Тот изумлённо замолчал, кажется, даже не закончив фразу.       — Кто-нибудь, пошлите за дворцовым лекарем, — ослепительно улыбнувшись, попросил Мойст. — Его Светлость будет в его комнатах. Вы уже можете убрать кинжал от моих рёбер, сэр, — сообщил он, как только закрылась дверь зала.       — Не раньше, чем вы опустите меня на землю, мистер Липвиг, — процедил Ветинари, но в его взгляде было куда больше удивления, чем раздражения. — А вы действительно любите острые ощущения, господин почтмейстер, — ухмыльнулся он через несколько секунд, которые показались Мойсту вечностью.       — Вы тоже, сэр, — не удержался тот. — Как вы умудрились заболеть? Гуляли по крышам без шапки? Допрашивали Санта-Хрякуса?       — Второе скорее прерогатива командора Ваймса.       Патриций улыбнулся, и вкупе с лихорадочным блеском глаз и болезненным румянцем это смотрелось неожиданно... гармонично. Такого Ветинари, раскрасневшегося от вечернего морозца, вполне можно было представить гуляющим по ночным крышам. И, возможно, его глаза тогда блестели бы от восторга, становясь такими восхитительно синими... Мойст нервно кашлянул и поспешил отвести взгляд.       — Вас проводить, сэр? — предложил он, скрывая неловкость.       Кажется, лорд Ветинари всерьёз задумался над предложением. Во всяком случае, ответил он не сразу. А потому Мойст успел пережить ещё полтора десятка томительных секунд, старательно отмахиваясь от фантомного ощущения верёвки на собственной шее, перед тем как ошарашено моргнуть, услышав ответ.       — Ваше предложение уместно, мистер Липвиг, — степенно кивнул патриций и принял галантно подставленную руку, опираясь на Мойста чуть сильнее, чем было бы необходимо в исключительно декоративных целях.       Мойст поймал себя на мысли, что ладони патриция наверняка сейчас невероятно горячие. А облезающие губы шершавые и с крохотными ворсинками слоящейся кожи. И неровные алые пятна на щеках наверняка можно вызвать не только температурой.       — Не позволяйте мне вас задерживать, мистер Липвиг, — привёл его в чувство чуть насмешливый голос.       Мойст мог лишь надеяться, что не слишком покраснел, уставившись на трескающиеся губы, находящиеся в непривычной близости.       — Пожалуй, я должен сказать спасибо, — вкрадчиво сообщил лорд Ветинари, перед тем как развернуться на сто восемьдесят градусов и степенно удалиться.       — Всегда пожалуйста, сэр! — не сразу сообразив, крикнул вслед Мойст и был поражён, когда патриций обернулся и просто посмотрел ему в глаза.       Это был длительный пристальный изучающий взгляд, под которым не было смысла даже пытаться расчехлять заготовленные улыбки, и глаза Ветинари сверкали ярче небесных огней в очередной раз взрывающейся Гильдии Алхимиков. А потом патриций едва заметно улыбнулся и пошёл дальше, оставив Мойста в самых смешанных чувствах. И, наверное, Мойст и правда не мог без острых ощущений. Потому что ему захотелось как можно скорее проверить, что ещё может окрасить бледные скулы лорда Ветинари пятнами неровного румянца.