Раньше...

      Руки в кровь, все стены дома в отметинах. Не должно быть так больно и все же у Тесея разрывается сердце. Они разные, но братья, даже если Ньют [пусть это не будет правдой] его совсем не любит.       Тесей утешает себя день за днем. Младший уворачивается от объятий или замирает подобно испуганному зверьку, ему неприятно касаться кого-то и Тесу не получается понять причину, отчего все кувырком?       Его хрупкий маленький мальчик больше совсем не ребенок. Его Ньют больше совсем не его, но если бы Тесею пришлось отдать за него жизнь — отдал бы без раздумий. Подставился бы под аваду не мешкая и секунды. Он надеется, что никогда подобного не понадобится и Ньют не будет плакать над его могилой. Ньют просто не будет плакать. Нет-нет, он не сделает больно младшему [любимому, черт бы его побрал] брату.       Больные, плохие мысли в голове кружат, как рой пчелиный из детства. Отогнать их, срочно, иначе потом утянут на глубину и не дадут глубоко вдохнуть.       Выходит под утро, не в силах больше смотреть в потолок. В маленькой квартире они двое и здесь тишина гробовая, потому и на душе не только пресловутые кошки скребутся, там за грудки встряхнул буревестник, проткнув в самое сердце. Тесею абсолютно не нравятся сравнения, но делать нечего, они сами собой в подсознании всплывают...       — Ты чего, всю ночь не спал, глупый? — улыбается мягко, касаясь пальцами непослушных кудряшек.       Ньют сидит на подоконнике, как птичка какая, смотрит, как поднимается солнце. Совсем взрослый, раненный не боем, но реальностью, не желающей отпускать. Тесей понимает, что ничем не может ему помочь и это действительно убивает.       — Я вот думаю, Сеус, почему люди очевидного не замечают? — укажет на первые лучи. — Это же так красиво...       — ...прямо, как ты, — не выдержит, прикусит губу до боли и выдохнет шумно. — Прости, малыш... [...глупость сморозил, как и всегда, знаю]       — Не малыш я больше, Тесей, и хватит со мной носиться. Прошли времена детства...       Не глядя возьмет старшего брата за руки и коснется губами каждой царапины, кровоподтека и шрама. Залечит по-своему, чуть подует на них. Пальцы тонкие, изящные, ему бы пианистом, как у магглов, но он и с палочкой справляется, как с лучшим музыкальным инструментом. Виртуозно, да, как никто другой.       — Болит?       Тесей улыбается, не скрывая [не замечая] слез солеными каплями по своим щекам. Невероятно, он слепец, раз обычные вещи прошли мимо его острого, орлиного взора. Сам себе придумал нерушимые стены, а Ньюти оказался чуть-чуть догадливей, все знавшим задолго до...       — Совсем нет, — всхлипнет и рассмеется негромко.       — А плачешь чего?       — От счастья, наверное.       — Какой же ты неразумный, хоть и старший, — подтянет поближе, свешивая ноги в комнату. — Чего раньше молчал-то? Ты ведь разговаривать не старался, только указывал на мои промахи и обниматься, как маленький, лез.       «Раньше ты не был таким... нежным и осязаемым. Раньше ты был скульптурой каменной, холодной и не читаемой. Раньше...»       — ... ты был не моим.       — Я всегда был твоим, Тесей. И не придумывай, ладно?       Из пепла фениксы восстают, видимо, так же, готовые заново жизнь свою строить.       Нет, все-таки ради младшего старший останется жить. Не каждый герой бы так поступил...       И Тесей, конечно, на какого-то «каждого» не похож...