***
тога, накинув на себя платье и джинсовку урараки, пошла вместе с ними, взявшись под ручку с ураракой и весело щебеча о том, на что потратит вырученные за позирование йены, и изуку помалкивал о том, что совсем недавно она ему написала с вопросом, что больше всего может порадовать урараку. внутри так много людей, что изуку поначалу растерялся, хотя это не было удивительно: в конце концов кофейня открылась на днях, значит, в ближайшее время тут каждый день будет собираться толпа. — что вам взять? — поинтересовался изуку, когда они решили, что девочки пока займут места, чтобы успеть до того, как придётся пить кофе стоя. — раф! малиновый! и сливки попроси добавить, — отозвалась тога. — просто латте, о, и, деку, захвати что-нибудь перекусить для ииды, а то он ещё должен подойти к айзаве-сенсею, чтобы спросить насчёт наших должников. изуку кивнул, прокручивая в голове ещё раз: малиновый раф со сливками, латте, что-нибудь перекусить и эспрессо. тройной. без сахара. это точно должно помочь проснуться. на бейдже милой бариста аккуратным почерком значилось: «яойорозу». изуку чудом не запутался и не забыл ничего, когда озвучивал заказ, и он уже думал, что оставшийся день пройдёт так же, как и остальные до этого, но вот он сел за столик к урараке и тоге — и подошёл он. официант. во-первых? его сплит. красный и белый на контрасте смотрелись восхитительно, в чем не было никакого секрета, ведь белый, помимо того, что и так сочетался с остальными цветами, вместе с красным или чёрным создавал что-то совершенно волшебное. изуку, будучи учащимся худфака, знал об этом как никто другой, но всё равно застыл в изумлении. во-вторых? ладно, волосы ещё можно покрасить, ничего такого (ну… почти), но глаза! линзы делали глаза неестественно большими, а у тодороки — судя по бейджу — они выглядели нормальными, да и линзы всё равно заметно, особенно цветные, значит, гетерохромия у него врожденная. и в-третьих. шрам. боже. прошли секунду — а ощущались они вечностью. официант — тодороки — расставил на столе кофе, пока изуку ловил первый в жизни инсульт. пускай на его надгробии напишут, что он умер во имя красоты. изуку с волнением попытался схватиться за свой стаканчик с кофе, и тодороки как раз начал отходить, вот начал бы он шагать чутка пораньше, но… — простите! — округляет глаза изуку в панике, потому что он случайно смахнул свой эспрессо на тодороки, который, не выдав ни одной эмоции, пожал плечами. — я-я-я..! — всё в порядке, — его голос, ну нетнетнет, что же это такое, — но, к сожалению, на кофе нет гарантии. придётся брать новый. его форменный фартук теперь был весь промокший с растекающимся тёмным пятном, и изуку застонал от отчаяния, потому что — подумать только! — ему впервые за долгое время понравился кто-то настолько сильно, а он просто… — позвольте мне хотя бы заплатить за химчистку, — дрожащим голосом попытался изуку, подрываясь с места. кто-то из посетителей уже поднял на них глаза, и оставалось только умереть на месте, чтобы опозориться окончательно. — тут даже химчистка не понадобится, — покачал головой официант, тоже опуская взгляд на пятно, — застираю — и дело с концом. — но я! — тодороки был прав. однако желание изуку извиниться хоть как-то оказалось сильнее. — давайте я вам куплю кофе в качестве компенсации… тога впилась в них особенно пытливо, будто наблюдала за сценой в пьесе. тодороки зачем-то обернулся, а затем начал что-то говорить, но вдруг… — так уж быть, — он слабо улыбнулся, — я предпочитаю холодный чай. урарака схватилась за их стаканчики и чизкейк, заботливо уложенный в бумажный пакет, чтобы, прошептав что-то тоге, сказать: — эм, надо ииде как можно скорее отдать завтрак, а то ведь он не станет тратить ни секунды от пары, чтобы перекусить! предательница. — к-конечно, — пробормотал изуку ей в спину, а затем снова столкнулся взглядами с тодороки, — так, хах. официанты у вас принимают заказы? тодороки кивнул. — тогда, пожалуйста, тройной эспрессо без сахара и… а какой именно чай предпочитают официанты? улыбка снова была слабой, но такой красивой. — зелёный, — тодороки внимательно зацепился за взъерошенные кудри изуку, — со льдом. — тройной эспрессо и зелёный чай со льдом! пожалуйста…***
— как прошло свидание? — лукаво спросила урарака, и по её голосу изуку понял, что она сразу заметила, как он пялился на тодороки. — это не свидание! — прошипел изуку так громко, что почувствовал осуждающий взгляд ииды. — прости. он покачал головой, но замечание делать не стал: наверное, после чизкейка настроение поднялось. — ну конечно, — урарака закатывает глаза. тога, прикрывающая грудь и паховую область белой простынёй, смотрела с понимающей улыбкой; в такие моменты изуку особенно сильно не любил женскую проницательность.***
это вылилось в традицию: после пар изуку непременно заскакивал в старбакс напротив — иногда с ураракой, тогой, иидой или каччаном, иногда один, но всегда обязательно выискивал тодороки, чтобы помахать ему рукой. тодороки отвечал лёгкой улыбкой и, если заказов было не слишком много, подходил к столику, чтобы послушать болтовню изуку о выходках тоги, а после самому рассказать что-то новое о каминари — особо ленивому менеджеру по персоналу. каждый раз руки чесались достать из рюкзака скетчбук, чтобы хотя бы набросками изобразить тодороки: сначала это было просто… из эстетических соображением, но чем больше изуку привязывался, тем страшнее становилось, что новая встреча окажется последней, и теперь это потаённое желание скрывало в себе жажду сохранить образ тодороки. он давно перерос подростковую влюблённость в каччана, но воспоминания о том, как болезненно сжималось сердце при одном его виде, будут свежи всегда, и проходить через это снова? нет, спасибо. может, в тот период его картины и были одними из лучших на всём курсе, но это того не стоило. изуку беспокойно барабанил пальцами по столешнице, ожидая свой кофе, когда рядом сел тодороки. — этого не было в заказе, но, — он поставил перед изуку тарелку с шоколадным круассаном и стакан карамельного латте, — я подумал, что тебе захочется поесть после пар. сегодня же была история искусств, да? изуку изумлённо угукнул, краснея из-за того, что тодороки помнил не только его особую страсть к круассанам, но и расписание. — спасибо, — это действительно волшебно. айзава-сенсей опять не щадил их, и рука ужасно болела после трех часов конспектирования. — не за что, — пожал плечами тодороки, будто это было мелочью. наверное, для тодороки это действительно так, но для изуку, который не привык к вниманию, всё ощущалось иначе, и он ненавидел своё глупое сердце за то, что оно начинало биться, когда тодороки в очередной раз угощал его выпечкой или позволял жаловаться на жизнь. — вообще-то, — вдруг заговорил тодороки с волнением, хотя, эй, это была фишка изуку, — я заканчиваю сегодня пораньше, и, возможно, если ты не против… я бы хотел показать тебе место, где открывается отличный вид на озеро. тебе ведь надо будет приносить работы с пленэра, да? — тодороки-кун, ты такой замечательный, — изуку оторвался от кофе с горящими глазами, — я не возражаю! спасибо большое, я… — не стоит благодарить, правда, — снова отмахнулся тодороки, — но, м-м… его щёки вдруг запылали в цвет волосам. нарисовать бы. — может ли это быть свиданием? что. изуку открыл рот, но тут же закрыл. он ожидал чего угодно, но это? — конечно! румянец на щеках тодороки загорелся ярче, а улыбка стала шире. — хорошо. подождёшь полчаса? изуку не стал говорить, что подождал бы вечность, зато активно закивал.***
— честно говоря, — начал изуку, раскладывая этюдник; это их третье свидание, и он готов поверить, что оно не станет последним, — для курсовой мне нужно рисовать с натуры. тодороки, устроившийся рядом, открыл термос с лого старбакса и хмыкнул. — я думал, вы уже сдали эти работы. ну, тога ведь была моделью. — ага, но это был рисунок. а мне для живописи, там большую роль играет сочетание цветов, и ты… я очень давно хочу тебя нарисовать, знаешь? тодороки поднял на него внимательный взгляд. — это… ты уверен, что это хорошая идея? изуку ещё давно заметил: тодороки старательно прикрывал шрам чёлкой и старался лишний раз не говорить об этом, но было очевидно, что он чувствует неловкость. — да! тодороки, ты безумно красивый. — да, мне так говорят, — он ухмыльнулся, пытаясь увести тему. — я говорю не только об этом. я художник, а ты — живой арт объект, который так и хочется запечатлеть, потому что этот шрам… — изуку опустился с раскладного стула, на который усаживался, когда писал на открытом воздухе, и осторожно коснулся ладонью обожжённой части лица; тодороки испуганно выдохнул, но не стал отталкивать, наоборот: прижался сильнее, будто прося ласки. совсем как кот. — это часть твоей истории, часть тебя. знаю, что воспоминания ранят, но они сделали из тебя человека, каким ты являешься, и я так сильно… так сильно влюблен в тебя. в каждую частичку тебя, в этот шрам, в глаза, в руки, в… изуку сглотнул, оказываясь ещё ближе; они ни разу не целовались — только держались за руки, и этот момент казался идеальным, чтобы… да-да, вот так… губы тодороки тёплые и мягкие и на вкус как крепкий кофе. — в общем, — неловко покашлял изуку, отстранившись непозволительно рано, — ты понял. тодороки нежно улыбнулся и сам поддался вперёд. — я буду твоей моделью, мидория. и это прозвучало как: «я буду твоим».