graVestone

NC-17 — Люблю, — поцелуй. — Люблю, — поцелуй. — Так люблю, — и сердце почти перестает биться. Ну нельзя кого-то любить настолько сильно. Обнимая Тимофея и лаская его тело, как мантру повторял Богдан свое признание, пять букв, слишком долго томившихся в груди, не имея сил больше сдерживать внутри. — Люблю, — вторил Тима, хватаясь за Богдана руками и целуя его в ответ. Они лежали на полу, на измятом уже покрывале, обнимали и ласкали друг друга, тихим шепотом взаимного признания сопровождая каждое движение навстречу. Такие открытые и доверчивые, с хриплым дыханием и протяжными стонами, они вновь и вновь друг перед другом открывались, заботливым рукам, обнимающим обнаженное тело, в вечное пользование передавая свои души и сердца. И так отчаянно нуждались в этом моменте, что молчать было сложно. — Люблю, — в приоткрытый рот Тимофея почти плакал Богдан, через короткий вдох в легкие своего парня впуская то чувство, что рвалось из груди. — Люблю, — на выдохе шептал Кот, возвращая блондину его признание, многократно усилившееся благодаря его собственным чувствам. В доме стало заметно прохладней, и рядом стояли две кровати, но, не имея сил подняться, они дрожали на полу в объятиях друг друга, обнаженные тела согревая лаской и нежностью, падая в пропасть, несмотря на твердость пола под спиной Грановского. — Тима, мой... — целуя Кота в мягкие губы, никак не мог поверить в реальность происходящего Богдан, решившийся признаться Грановскому в главном, получая взаимный ответ. — Люблю, — а Тимофей все повторял и повторял его снова, все те разы, что глушил он признание это в своей груди, проклиная за упущенное время. Но ожидание окупилось сполна. Сгорая в руках любимого человека, Романовский восставал из пепла подобно маленькому птенцу птицы феникс, редкими глотками кислорода наполняя свою грудь жизненной силой и запахом Тимы, с каждым новым движением навстречу Грановскому себя ему отдавая. Его сердце и тело уже принадлежали Тиме, но, выдыхая между губ того очередное «люблю», он официально передавал себя в его руки, решившегося на риск быть с ним рядом Грановского мысленно нарекая своим хозяином и властелином. И как искусно Кот им управлял. Целуя Богдана в ответ, он обнимал того и жал к себе ближе, две груди с бешено колотящимися внутри сердцами спаивая воедино, на твердой поверхности пола соединяя фигуры, максимально друг с другом срастаясь. И не разобрать уже было, где чьи руки и ноги — путаясь в общих конечностях и давно смешавшейся в двух ртах слюне, ребята друг в друге окончательно растворялись, с полной решимостью и смелостью позволяя сейчас хозяйствовать чувствам. Они были возбуждены и так хотели друг друга, но совсем не спешили, желая насладиться моментом первого контакта двух душ максимально. Руки Богдана сильно дрожали, лаская кожу на животе Кота и сжимая пальцами ребра, окончательно открывшегося перед ним парня изучая будто по новой, в тихом шепоте заветного признания открывая новые грани близости с любимым человеком. Конечно, Романовский не раз уже видел и ласкал обнаженного Тиму, и только вчера еще чувствовал его внутри себя, но, прижимая тихо похныкивающего от избытка эмоций Грановского лопатками к полу, целовал и возбуждал его сегодня совершенно иначе. Будто боясь этот волшебный момент неосторожным движением разрушить. За двоих был смелым Грановский. Разгоняя поцелуй и делая его откровенно глубоким, он ласкал его небо и зубы своим языком, разогревшимися до красна руками сжимая бледную кожу и царапая пальцами спину, такого и нерешительного и опасливо оглядывающегося Богдана заставляя буквально трястись от желания близости. Переворачивая тела в пространстве, он уложил Романовского под себя, беря в руки бразды правления над доверившимся ему парнем, прогнувшегося в спине блондина целуя с обещанием скорого контакта, и, в последний раз мазнув по его губам языком, спустился лаской на тонкие плечи, острые косточки ключиц смачивая слюной и метя кожу их общим вкусом. Богдан сорвался голосом на новом «люблю». Впитывая в себя Тиму через поры, он гнулся дугой и громко стонал, лежа под ним, медленно спускающемуся по его груди парню отдавая себя без остатка, позволяя целовать его тело так нежно и заботливо. И Грановский, пользуясь моментом, губами ему отвечал, пять букв выцеловывая над его сердцем, отмечая кожу Богдана невидимой взглядом новой тату. Живот тут же свело и пальцы на ногах подогнулись, когда Тимофей, в последний раз поцеловав его душу через слои вибрирующей плоти, вдруг неожиданно над Романовским вырос, чернеющими желанием глазами заглядывая блондину в глаза, чтобы тому признаться. — Я не хочу больше делать тебе больно, — прошептал Грановский Богдану, смущенно опуская глаза на возбужденный член блондина, боясь к нему прикоснуться. И столько заботы и любви было в этой Тиминой фразе, что Романовский не смог даже вдохнуть. — Мне страшно, — почти Тима заплакал, задержавшего дыхание Богдана выворачивая наизнанку горевшей в его карих глазах нерешительностью. И именно в этот момент Романовский вдруг понял. Он осознал, что вчера допустил такую большую ошибку, впервые решившегося на близость Грановского буквально используя, чтобы заглушить прошлую боль. — Тим, — потянулся к Коту он, чтоб перед тем извиниться. — Тима... — но объясниться трусливо не смог. — Я не боюсь того, что происходит, — расценив дрожь его голоса по-своему, решил уточнить Тима. — Я очень боюсь за тебя, — очередным признанием своим напоминая Богдану о том, как вчера он оступился. — Прости, — и Романовский в этих словах нашел так необходимую ему смелость. — Любимый, прости, — двинувшись вперед, он сел напротив шатена, обнимая его лицо трясущимися руками и умоляя того о прощении. — Я должен был подумать о том, что у тебя с парнем это впервые, — осторожно лаская Грановского щеки, заговорил он, не имея возможности остановиться. — И это должно было быть немного иначе... Закончить не дал ему Тим. — Не с парнем впервые, — перебивая Богдана, тому он признался. — Вообще в первый раз. Сердце Романовского в тот момент, кажется, остановилось. — Тима... И лишь начавшая вновь жить душа опять чуть не умерла. — Почему ты не сказал мне? — наполнились слезами разноцветные глаза. — Почему не предупредил? — и задрожали на щеках Грановского пальцы. — Я не думал об этом тогда, — повинно склонил голову перед Богданом шатен. И Романовский сорвался. — Боже, любимый мой, Тима, прости. Двинувшись вперед, он подхватил Тимофея на руки, своего маленького испуганного котенка сажая верхом на себя, соленой влагой смоченными губами целуя лицо Грановского, чтобы вымолить у того прощение за свою глупость, так отчаянно доверившегося ему вчера парня прося за ошибку его не корить. — Я не знал, Тим, не знал, — шептал он, срываясь, меж поцелуев, обнявшему крепко за шею его Грановскому признаваясь в том, как сожалеет. Умоляя вчера его о боли, Богдан не думал о том, как пройдет она через Тиму, в сильных руках своего молодого человека желая найти лишь спасение от растущей в его груди тьмы. Вновь наказать себя за прошлый проступок и почувствовать боль. Настолько сильную и разрывающую его тело снаружи, чтобы хоть на один миг заглушить ту, что долгое время отравляла его изнутри. Ведь не умел никогда Романовский иначе. Никогда не ложился в постель он с любимым человеком, свое тело отдавая на растерзание посторонним, позволяя себя трахать без подготовки и смазки, лишь бы заглушить эту чертову боль. Но с Тимой все было иначе. Столько любви и заботы было в Грановском даже в этом моменте, что наказанием Богдан произошедшее не считал. Столько нежности вложил в близость Тима, что, ощущая, как сильно горит он сзади, блондин больше чувствовал в этой боли спасение. Он не наказывал себя. Он Тимой себя исцелял, обычно используемую лишь по одному назначению близость переводя на совершенно новый уровень чувств. И не знал Романовский, что у Тимы это было впервые, теперь за свою слабость себя ненавидя и не зная, как смотреть в доверчиво глядящие на него глаза Кота. — Мальчик мой, прости, умоляю, — лишь шептал он Грановскому в губы, приговоренным к смертной казни заключенным прося о пощаде своего палача. — Все должно было быть не так, — и сам был готов снять голову с плеч, лишь бы прижавшемуся к нему парню больше никогда этого делать не пришлось. — Не так... Совершенно иначе. — Покажи, — вдруг неожиданно выдохнул Тим. И сердце смертника снова забилось. — Научи меня... Как? — стирая с щек Романовского слезы, уронил палач свой топор, сгорающему от сожалений Богдану давая второй шанс, полным желания и необходимости реабилитации поцелуем впиваясь в его губы. Как? Ах, если бы только Богдан сам мог узнать. Ведь раньше он знал лишь одно слово «больно», второе, «люблю», испытав лишь сейчас. Но, чувствуя ответственность за допущенную ошибку, решил он рискнуть, протянувшему ему руку молодому человеку желая подарить свое тело и душу без оглядки на прошлое. — Пожалуйста, — вновь попросил его Тим. И Богдан себя отпустил. Вновь опускаясь на пол, он уложил Грановского под себя, возвращая губам его губы и рукам твердую плоть, совершенно другими, чем вчера, прикосновениями возбуждая обнаженное тело напротив, с такой нежностью и заботой лаская Кота, что внутри все трепетало. Целуя Тимофея и обнимая так крепко, он вкладывал в каждое движение всю свою любовь и заботу, неумелого любовника желая научить тому, что сам едва ли умел, вместе с отдавшимся ему Грановским делая первые шаги навстречу настоящей близости. И теперь Богдан не боялся. Он слишком сильно любил Тимофея, чтобы испытывать это ужасное чувство, за двоих пытаясь быть смелым, уверенно двигаясь вперед к намеченной цели. — Забудь обо всем, — шепотом попросил он Грановского, делая рваные вдохи, медленно расслабляющегося в его руках парня лаская и возбуждая иначе. И сам Романовский забыл. О темном прошлом и страшной потере, в которой Тимофею он так и не нашел в себе сил признаться, ответившему взаимностью на его чувства парню желая подарить самую волшебную ночь любви. С каждым поцелуем тьма отступала, ярким лучом прекрасного чувства согревая душу Богдана и возвращая тому веру в чудо, доверчиво отдавшего свое сердце ему Грановского позволяя ласкать и обнимать, как самое дорогое во всем мире создание. Тима в его руках плавился, сгорая, словно свеча. Выгибаясь в руках Богдана и подставляя свои губы его губам, он почти не дышал, протяжными стонами и хриплыми признаниями подбадривая своего любимого, открываясь блондину и вверяя себя в его заботливые руки. И Романовский от этой доверчивости Тимы почти умирал. Облизывая его губы и целуя едва подсохшие щеки, он шептал «люблю», пропитывая Тимофея своим запахом через поры, трясущимися пальцами осторожно гладя горячую кожу его живота, медленно спускаясь прикосновениями ниже, чувствуя, как его мальчик сейчас возбужден. И сам Богдан уже был на грани. Желание, совершенно другое и незнакомое одинокому парню раньше, горело в животе, тугим узлом скручиваясь в районе напряженного до предела паха, медленно опускающегося поцелуями по груди Грановского блондина подгоняя и торопя, выгнувшемуся навстречу губам Богдана Тиме обещая исключительное наслаждение. Целуя плоский живот Кота и облизывая его горячую кожу, Романовский дышал и жил Тимофеем, полностью в нем растворяясь, молодому человеку, что научил Богдана любить, желая показать, насколько тот был для него уникальным. Его идеальным мальчиком, с такими живыми каштановыми глазами и самой красивой на всем белом свете улыбкой. И Тимофей вновь улыбался. Запрокидывая голову и царапая затылок о пол, он тихо постанывал от такой откровенной ласки, едва подсохшие губы растягивая в улыбке, признаваясь себе в том, насколько сейчас ему хорошо. С Богданом. И ни с кем никогда иначе. Отдавая свое тело во власть блондина, Грановский тому полностью доверился и открылся, решительно разводя ноги в стороны, когда Богдан поцелуями устремился в его пах. Возбужденный член Тимы дернулся навстречу губам блондина, предлагая тем к себе прикоснуться, смачивая головку полупрозрачной капелькой желания и в свете луны так заманчиво блестя, в предвкушении облизнувшемуся Богдану позволяя почувствовать вкус любимого человека на своем языке. Облизнув головку по контуру, Романовский погрузил ее в свой рот, выгнувшегося под ним дугой Тимофея разогревая мягким скольжением губ по стволу, смачивая его член своей слюной и начиная медленно опускаться. Шатен задрожал на полу. Срастаясь лопатками с покрывалом, он качнул бедра навстречу Богдану, погружаясь в его рот глубоко и так откровенно, мягкой кожицей напряженных яичек щекоча его подбородок и позволяя вдохнуть запах окутавшего его желания. Романовский, сглотнув, вобрал его глубже, горячую головку пропуская в свое горло под громкий протяжный стон Тимофея. Поднимая голову и вновь ныряя вниз, Богдан собирал со ствола члена свою слюну, осторожной лаской расслабляя любовника под собой, незаметно для Тимы потянувшись рукой к лежавшему неподалеку пузырьку смазки. Презервативы и лубрикант он прихватил с собой из дома, не рассчитывая на повторение вчерашней близости, но всем своим естеством на нее надеясь. И Тима, смущаясь, попросил сестру поделиться упаковкой кондомов, под насмешливым взглядом любимой близняшки сгорая от стыда, в близости с Богданом той признаваясь. Но не понадобилось Грановскому доставать из сумки эти презервативы — решившийся взять на себя ответственность за смелый шаг навстречу Богдан сегодня о защите позаботится сам. Продолжая ласкать член Тимофея губами и с каждым разом все глубже заглатывая головку в свое горло, Романовский откинул крышку с пузырька и выдавил небольшую полоску геля на пальцы, грея смазку в своей ладони, с трепетом в сердце прося Тиму развести ноги шире. Сгибая колени, Кот просьбам любимого внял, раскрываясь перед Богданом максимально и позволяя тому делать с собой все, что угодно, от первого прикосновения скользких пальцев к анальному колечку дергаясь вверх, в горло едва успевшего сделать вдох блондина врываясь своим твердым членом. Но Богдан за это его лишь поблагодарил. Чувствуя, как сильно трясутся в страхе причинить Тиме боль его пальцы, он несмело погладил крохотные складочки вокруг сжатого входа шатена, осторожно нажимая одним на невинную дырочку, чтобы ту для себя чуть приоткрыть. Грановский буквально завыл в потолок — Богдан испугался. Никогда Романовский не брал на себя роль актива, но сегодня Тиме он обещал. Он сделает все, что только будет в его силах, чтобы доверившему ему свое тело молодому человеку подарить как можно больше нежности и заботы, вместе с Тимой теряя девственность и узнавая, что такое по-настоящему кого-то в постели любить. Для обоих сегодня это будет впервые. И, качнувшись вверх, чтобы вкус Грановского проглотить, Богдан решился. Сделав глубокий вдох через нос, он нырнул головой максимально низко, горячей головкой члена шатена раскрывая свое горло, и его — своим первым пальцем. Медленно и так осторожно, он погружался в Тиму, чувствуя, как тот под ним сильно дрожит, сжавшееся от волнения и страха колечко анального отверстия заботливо растягивая и смазывая мягким гелем, в тут же раздавшихся в ответ громких стонах Грановского узнавая поддержку. Ноги Кота по бокам от Богдана затряслись и горячие пальцы обожгли его белокурую макушку — впиваясь ногтями в кожу головы блондина, Тима сам качнул его лицо навстречу паху, в широко раскрытый рот Романовского погружаясь так глубоко и страстно. А Богдан уже мог свободно рукой шевелить. Растягивая Кота своим пальцем, он прокручивал ладонь и рисовал внутри Тимы восьмерки, медленно расслабляющийся вход смазывая для себя и прося тот раскрыться, через несколько движений головы вверх-вниз и руки навстречу яичкам добавляя второй палец. Тима завыл в потолок. И член его так сильно напрягся, увлекшемуся своим занятием Богдану грозя вот-вот выстрелить в горло горячей струей спермы, рассчитывающего на совершенно другое окончание ночи блондина вынуждая замедлиться и подрагивающий в предвкушении ствол отпустить. Целуя напряженные яички Грановского, Богдан продолжил его растягивать осторожно, два пальца, погруженные в Тиму сзади, разводя и вновь крепко сжимая, вспотевшего и громко хрипевшего в прохладный воздух Кота подводя к краю каждым новым скольжением внутрь. — Люблю, — подбадривал Романовского Тим, тому себя подставляя, через несколько секунд начиная двигаться навстречу его ладони, на смазанные пальцы блондина насаживаясь самостоятельно. — Люблю, — признался в ответ Богдан, выскальзывая из Грановского и толкаясь обратно уже тремя пальцами. — Агрх, — почти закричал шатен. И, чувствуя, как вокруг его пальцев тот сильно сжался, Романовский замер, не желая заканчивать свой первый раз с любимым человеком так скоро. Позволяя Тиме привыкнуть к своим рукам, он нежно целовал его живот и облизывал косточки таза, через несколько секунд, показавшихся вечностью для обоих, вновь начиная двигаться внутри него, доверчиво раскрывающийся перед ним вход растягивая максимально возможно, чтобы не причинить любимому боль. О ней прошлых любовников умолял Богдан, тем отдаваясь, и Тиму только вчера о ней он просил, но сегодня, лежа в импровизированной постели с идеальным своим человеком, Романовский о ней напрочь забыл, боясь испортить момент настоящего откровения и сделать что-то не так. Сегодня Богдан не позволял себя трахать. Сегодня Романовский так Тиму любил. Обещая научить Кота, как делать все правильно, блондин учился и сам. Три пальца уже свободно скользили в Грановском, и голос его уже почти охрип, раз за разом раздававшиеся в темноте комнаты признания делая все тише и честнее, в пяти буквах, что рвались из Тиминой груди, позволяя Богдану узнать долгожданное «да». — Пожалуйста, — последние сомнения разрушил Кот, насаживаясь на руку Романовского с просьбой о главном, тут же поспешившему подняться на колени Богдану предлагая заменить пальцы членом и наконец заполнить его собой. Романовский, сглотнув, согласно кивнул и, потянувшись за ожидающим своего часа презервативом второй рукой, смазанную ладонь прокрутил в Тиме, остатки геля размазывая по отверстию, чтобы вновь к тому вернуться уже другим. Раскатав латекс по стволу и хорошо смазав член лубрикантом, Богдан вытер руку о лежавшую неподалеку свою футболку, на тяжело дышащего и сгорающего от предвкушения Тиму ложась, чтобы того перед первым проникновением поцеловать. Признаться тому, как для него это важно. — Малыш, я делаю это впервые, — выдохнул Богдан в раскрытые губы Тимофея, деля на двоих последние страхи и открывая Коту свою душу максимально. — Я постараюсь... Грановский не позволил договорить: — Я тебе доверяю, — прошептал он, подаваясь навстречу, губами собирая с губ блондина неуверенность и ненужные сейчас остатки сомнений, обнимая его бока своими ногами, прижимая Романовского к себе. — Я тебя люблю... Признание это придало Богдану сил. Скользнув рукой между напряженными животами, он обхватил дрожавшей ладошкой свой член, облаченную в защитный кожух головку приставляя к мягкому входу Тимофея, осторожно двигаясь бедрами вперед, своим членом Грановского раскрывая. — Так люблю... — заплакал в губы блондина Тим. Богдан вошел в него мягким толчком. Чувствуя, как тут же Кот вокруг него сжался, Романовский замер в нерешительном движении, позволяя Тиме привыкнуть к неожиданному давлению и чувству наполненности, задрожавшие губы любимого человека целуя с такой нежностью и трепетом в сердце. — Люблю, — шептал Богдан между поцелуев, едва имея силы стоять на локте и гладить лицо Тимофея, второй рукой, задавшей направление близости, опираясь о пол, чтобы Грановского своим весом не раздавить. Нескольких секунд хватило Коту, чтобы расслабиться, в заботливых руках своего парня полностью раствориться и попросить того продолжать, покорно кивнувшему его просьбам Богдану позволяя совершить первое движение бедрами навстречу, входя глубже и растягивая его максимально. Романовский толкнулся вперед. Со спины его крепко обнимали Тимины ноги, осторожные скольжения внутрь контролируя и задавая тем ритм. Медленно Грановский под Богданом расслаблялся и раскрывался перед ним все сильнее, с каждым движением Романовского внутри него совершая шаги к краю сознания, позволяя любить себя так откровенно и погружаться все глубже с каждым толчком. Богдан, качнувшись, вошел в Тиму на всю длину. И задрожали на его плечах руки, и ноги на спине затряслись — чувствуя, что Грановский для него максимально открылся, блондин себя отпустил. Вырастая над Тимой на прямых руках, он начал двигать бедрами смелее, проникая в шатена глубже и растягивая его сильнее, закричавшего в недавней поцелуй молодого человека подводя к краю пропасти наслаждения и жаждя упасть в нее вместе с ним. Обняв ноги Тимы предплечьями, Богдан согнул того пополам, скользя в любимого человека и ища нужный угол, тут же громко застонавшего Грановского доводя до экстаза каждым новым движением и ударом головки члена о голодную до прикосновений простату. Кот в потолок уже почти выл. Чувствуя, как с каждым движением члена внутри, тот попадает куда-то, разрушая его, Тимофей терял над своим разумом и телом контроль, отдавая всего себя Богдану и исключительной форме наслаждения с ним, погруженный в него до самого основания член Романовского умоляя о так необходимом экстазе. И почти уже летел в темноту Тимофей. Цепляясь за Богдана руками и ногами, он сам двигался тому навстречу, вскидывая вверх зад и прижимая к груди свои бедра, вспотевшего и смотревшего прямо в душу его Романовского толкая в пучину истинного наслаждения. — Тима... мой... — хрипел Богдан, себя в любимом теряя. — Люблю... — вторил шатен. И двигаться становилось сложнее. Скользя в Грановского своим членом и растворяясь в его глазах, Богдан из последних сил толкался вперед, лишаясь чувств и контроля над телом, в раскрытого перед ним Кота проникая так глубоко и влажно, в обнявшей его ствол горячей плоти теряя остатки своего я, с Тимой окончательно срастаясь. И, чувствуя, как с новым «люблю» шатен вокруг него сильно сжался, себя отпустил, наполняя презерватив семенем и воздух ответным признанием, с выгнувшимся в оргазме Грановским кончая в один общий миг. — Люблю. — Так сильно. Бесстрашно, безоглядно и навсегда. Обессилив, Романовский упал, теплую сперму Кота размазывая меж двух животов, вибрирующего в экстазе Тиму целуя в раскрытые губы, в моменте абсолютной близости находя последнюю мысль. Так вот каково это кого-то по-настоящему любить. Забыв о боли, забыв о тьме, что отравляли душу и жгли изнутри. Обещая научить этому Тиму, Богдан научился сам.

Tbc…

With love from my heart, for Di ♥