Полет надежды

Гилберт до последнего не верил, что брат вышлет его из страны. Угроза скорее походила на обычную попытку Родериха припугнуть — на иное силенок-то нет. Не дойди дело до едва не сбитого полицейского, Байльшмидт даже не чувствовал бы себя виноватым. Он не помнил, из-за чего началась драка в кнайпе, но не сомневался, что те, кого он побил, этого заслуживали. Вот тачка и бык* — это уже серьезно. Полицейских Гил уважал. Даже когда-то сам хотел стать, но провалил психологический тест и теперь в глубине души завидовал, глядя на фото своего приятеля, задорного испанца Тони. В детстве они вместе убивали скуку в международной летней школе, куда их с Родерихом отправляли несколько лет к ряду учить английский язык. Теперь Антонио работал в полиции Мадрида, выглядел в форме как порнозвезда и с удовольствием во время патрулирования делал селфи с туристами. Насколько же невменяемым он был, что не надавил на тормоз, когда фары выхватили из темноты патрульного? Или все же надавил? Мучаясь этим вопросом, Гилберт заставил себя подняться и, опираясь о стену, дойти до кухни. Матушка, женщина мудрая, как великий полководец, всегда поучала: «Берти, никогда не понижай градус и держи антипохмелин под рукой». Он был почтительным сыном — никогда не переходил к «Ягермайстеру» прежде, чем кончится пиво, и держал спасительное средство на почетном месте в аптечке. Заветная таблетка с шипением забегала по дну стакана. Тяжело опершись локтями на столешницу, Байльшмидт безрадостно наблюдал за ее движением, когда раздался звонок. «Ну что еще?» — мрачно подумал он, извлекая непослушными пальцами мобильный из узкого кармана джинс. Имя на дисплее заставило его подобраться. Герман Эберт был семейным адвокатом и фактически правой рукой отца, а после его смерти стал непререкаемым арбитром, всегда знающим, как удержать безумную каравеллу их семейства на плаву. Гилберт не мог сказать, что Герман ему нравится. Адвокат неукоснительно поддерживал порядки, сложившиеся в семье и в компании при отце, а «мироздание» папаши Ульриха ему всегда было не по нутру. Однако он был благодарен Эберту за то, что тот приглядывает за делами Моники и ее ухажера. Нет, Гил не сомневался, что намерения беззаботного итальянца Феличиано чисты, что он в самом деле любит Монику, полюбил Людвига как собственного сына, готов жениться и открыть маленький семейный ресторанчик итальянской кухни, но… У Гила имелись собственные представления, каким должен быть надежный мужчина и достойный отец, и Феличиано Варгас определенно им не соответствовал. Слишком импульсивный, слишком добрый и доверчивый… Высокая мрачноватая фигура семейного адвоката поблизости была как никогда кстати. Спешно откашлявшись, Гилберт постарался ответить как можно менее хриплым голосом: — Алло. Добрый день, герр Эберт. — Уже вечер, герр Байльшмидт, — сухо ответил адвокат. — Полагаю, ваш старший брат уже успел вас посетить? — Да, он… был у меня, — осторожно подтвердил Гил. — В таком случае вам должно быть известно, к какому компромиссу удалось прийти по вашему делу, — заметил Эберт. Гилберт буквально ощутил, как в отравленном алкоголем мозгу мучительно заскрипели извилины. Ему и будучи трезвым иногда было сложно осмыслить сложную, подчеркнуто официальную речь адвоката, а уж в похмелье… К счастью, природная одаренность не покидала его даже в таком состоянии. — Брат спешил и был так краток, — нашелся он. — Боюсь, я не знаю всех деталей. — Ваше присутствие в Берлине в ближайшем будущем нежелательно, — выдержав короткую паузу, сообщил Герман и отрезал: — Прочие детали не для телефонного разговора. — Понимаю, — степенно ответил Байльшмидт. Мысленно он вздохнул с облегчением: оказывается, ему всего лишь нужно исчезнуть на время из Берлина! Ерунда. Родерих еще пару раз припугнет Сибирью для профилактики, да и прикажет нерадивому братцу убираться из города. Можно будет смотаться к матушке в Бранденбург. Старушка Юльхен (совершенно на старуху, вообще-то, не похожая) будет рада компании на летнем фестивале. В прошлом году они отлично провели время — прокатились на лодке по Шпревальду под музыку оркестра Гевандхауза, выпили за неделю ящик шнапса вприкуску с фирменными матушкиными колбасками… Эберт резко прервал его размышления: — Надеюсь, вы так же понимаете, что после всего произошедшего герр Эдельштайн глубоко сомневается, что вам пойдет на пользу обычное путешествие. — И какое, по его мнению, пойдет? — скептически уточнил Гилберт. — В Окский заповедник. Рязанская область, Россия, — ни разу не запнувшись, отчеканил адвокат. С такими новостями даже почти детский страх перед герром Эбертом был бессилен его сдержать. Гил взорвался. — Этот подонок все-таки решил услать меня в Сибирь?! — стиснув мобильный, взъярился он. — Рязань находится в европейской части России, — хладнокровно возразил адвокат. — А вам стоило бы следить за выражениями, герр Байльшмидт. — Простите, — осекшись, выдавил из себя Гилберт. — Извинения приняты, — этим тоном Герман запросто мог бы осушать болота и сколотить состояние где-нибудь в Англии. — Ваша виза будет готова через неделю. Настоятельно рекомендую потратить это время с умом. Сигнал в динамике дал понять, что герр Эберт бросил трубку. Гил обреченно вздохнул. Даже по меркам их пришибленного семейства нужно было быть исключительно некорректным, чтобы титановые нервы семейного адвоката не выдержали, и он прервал разговор, не попрощавшись. Но что он такого сказал? Назвал Родериха подонком? А разве нормальные братья так поступают? Даже конченных рецидивистов не высылают в Россию, неважно, в Сибирь или нет! — Дерьмо, — рыкнул он и метнул взгляд в полет по кухне. Глаза в поисках хоть какого-то отвлечения наткнулись на стакан с антипохмелином. Гилберт выпил химозное пойло почти залпом. После этого раздражение как-то поутихло. Герман посоветовал потратить время с умом. Наверняка имел в виду, что нужно уладить дела, собрать вещи, попрощаться со всеми, с кем хочется проститься… Вряд ли поездка будет короткой. Первым на ум пришло лицо Людвига — узкое светлое лицо славного мальчишки, обещающее в будущем стать красивым мужественным лицом юноши. Когда он приедет, братишка повиснет у него на талии, обняв так крепко, как только сможет. А когда узнает, что он скоро уедет в другую страну, поднимет на него чистые голубые глаза и спросит, куда и зачем. И что он ответит? «А хер его знает, Люди. Герман и Роди что-то говорили, но я забыл эти гребанные русские названия»? — Черт… — процедил Гил и, разблокировав телефон, напряженно уставился на экран, думая, какое из зол будет меньшим — позвонить Родериху или попытаться возобновить разговор с адвокатом. К счастью, герр Эберт знал его как облупленного, и звонить никому не пришлось: мобильник звякнул, оповещая о новом сообщении. Писал Герман: Окский биосферный государственный заповедник. Рязанская область, Россия. Программа «Полет надежды». P.S. В ваших же интересах к следующему разговору с братом знать, какое отношение ко всему этому и к нашей компании имеет компания «Итера». Гилберт таращился на сообщение по меньшей мере минуту, прежде чем в полной мере осознал, что ему написал адвокат. Губы невольно растянулись в глупой счастливой улыбке. — Ах ты, старый сноб… Как бы Эберт ни закатывал глаза и ни ворчал насчет его выходок, в «противостоянии венских порядков и прусского духа» он, берлинец до мозга костей, никогда не допускал, чтобы он, Гилберт, ударил перед Родерихом лицом в грязь.