Глобальное потепление

Саша от Мирона не в восторге, если честно, но терпит. Как терпят репей на трикотажном сарафане или сахарную вату, налипшую на пальцы. Как терпят мужика, который привез твоего обдолбанного парня в больницу, позвонил тебе и дождался, пока прибудет смена караула. Саша рада, что Слава в порядке. Саша правда рада, но еще Саше очень хочется с досады размазывать слезы и тушь по щекам, когда Слава смотрит на нее первый раз осмысленно и называет ненавистное имя. — Саш, ну это на автомате было просто, я же его последним видел, оно и наложилось. Ты прости идиота, — ласково шепчет ей Слава в выкрашенную розовым макушку. Саша все-таки вытирает слезы и, улыбаясь, пересказывает Славе историю о том, как Коха влезла лапой в краску и заляпала отпечатками все горизонтальные поверхности в доме и два метра атласа, которые должны были стать Сашиной курсовой работой вообще-то. — А ты прямо из такого сшей, — подбивает Слава, — охуенно же будет! Ну, скажешь там, что концепция усовершенствовалась. Саша смеется, чувствуя как комочек в груди расплетается от тепла Славиного голоса.

***

— Ты не идиотничай с ней, Слава, поумней и с родителями познакомься, — говорит Мирон, выпуская дым в окно. Больница старая, датчики дай бог если через палату стоят, а Слава еще и не в платном, уперся как баран. — А ты не полощи мне мозги, — бурчит Слава с кровати, ему-то даже близко к сигаретам нельзя сейчас, а Мирон как-то уж больно аккуратно выдыхает. — Не проеби, Славка. Мирон закрывает окно и улыбается. И бросает это «Славка» — один в один как отец. Тот тоже всегда — строго, но с улыбкой, по-доброму как-то. Любил он Славку. А Мирон вот Славку не любит. Беспокоится, чего-то носится со своими апельсинами и советами про любовь, навещает в палате, ладно, что журналюгам не растрепал, а то плакали его горе-контракты. Слава в принципе замечает, что Мирон — он неплохой так-то. С ебанцой легкой, но адекватный хотя бы. И про чушь эту всю погодную шарит. — Ты ошибся только, Слава, — говорит Мирон, присаживаясь на обитый дермантином стул. И руки в карманах держит, замерзли в окошке-то. — Никакое море и никакие климатические условия мне неподвластны. И не божок я, даже не мессия. Слава кивает ему мол «продолжай, старик», и никак не лезет комментировать. — Я точно такой же человек, у которого если забрать биты и строчки, никого в жизни не останется. Семья и друзья только. Вот я за них и держусь. А биты и строчки, популярность и фанаты, разбирающие каждый мой шаг — какой с них толк, Слав, если когда мне плохо, меня Илюха Мамай в больничку везет или Женька? Мирон улыбается отстраненно и смотрит в окно. Черт знает, когда им в следующий раз улыбнется хоть слабый лучик солнца. Вот у кого с метеорологией плохо-то было — так это у Петра. Не смог для столицы более жизнерадостного места выбрать, а им теперь со статистикой самоубийств бегать. — Поэтому, Слав, — говорит Мирон тихо-тихо, Славе приподняться приходится, чтобы разобрать, — поэтому мне и плевать на твои диссы и треки в мою сторону. Поборолись, Слав, и хватит. Ты получил, что хотел, так иди дальше. Своей дорогой. Хочешь — доебывайся до моей фигуры императорской, хочешь — хуй на нее положи. Но как человек ты с этой историей завязывай. Слава улыбается, глядя в потолок. — Вот я и дожил до того дня, когда меня Оксимирон попросил отъебаться, — качает головой, пробует эту мысль и так, и эдак. Хорошо. Вкусно. Мирон кивает ему и поднимается, чтобы уйти. Уже в дверях, не оборачиваясь, говорит: — Именно, что Оксимирон, Слав. Запомни про расположение фигур на поле. И если погано опять станет, то без дури приходи. Адрес ты знаешь, и лучше заранее позвонить. И пока Слава на кровати с ужасным постельным бельем в бабушкин цветочек хлопает широко распахнутыми как у японской школьницы глазами, Мирон выходит из палаты, придерживая дверь. Мирону конечно хочется быть более многословным, хочется рассказать про цунами, про Славу-телевизор, про внезапную легкость, которая рядом со Славой у Мирона появляется, но Мирон в назидание себе держит перед глазами целый ряд кинопленок лиц, глаз, поз и дат. И осознание того, насколько Слава был близок к последней категории, — надежный якорь для ущемленного самолюбия. Глобальное потепление характеризуется планомерно приближающимся катастрофическим положением для целой планеты. Глобальное потепление внутри отношений между двумя людьми характеризуется временным хаосом, который привносит разнообразие в унылую серость будней. И, пожалуй, во втором случае паника — лишнее.