Глобальное потепление

Мирон не фанат долгих перелетов. После самолета всегда подташнивает, хочется курить, и если есть возможность избежать этого наказания, то он ей воспользуется. К сожалению, времена, когда переплывать океаны было модно, давно канули в лету, и сейчас приходится терпеть, есть кактус и улыбаться вежливым вообще-то стюардессам. Ну не виноваты девочки в униформе в его отношении к полетам. Дома он оказывается двадцатого вечером. Потрепанный, голодный, уставший и порядком взъерошенный. То, что по-хорошему должно было быть его отпуском, Мирона скорее вымотало, и даже впечатления от отличного баттла не могут до конца скрасить картину мира. Хуже, оказывается, есть куда. Когда Мирон поднимается на свой этаж, не дождавшись лифта, по лестнице, то с площадки между двух дверей его маяком выцепляет неласковый взгляд сидящего на холодном полу Славы. Неласковый, потому что ждал долго, наверно. Неласковый, потому что старался, а впустую все. Неласковый, потому что не очень-то трезвый, и Мирон честно до последнего надеется, что дело не дойдет до нелепых воплей на весь подъезд. Такого ему хватило уже, спасибо, выходите на следущей. — Слав, это не смешно, правда, — говорит Мирон и позвякивает ключами в руке, но открывать не спешит. — А очень похоже, что я тут уссываюсь от смеха, да? — Слава салютует ему жестяной банкой какой-то новомодной дряни, в которой Мирон не признает ничего знакомого. Мирону требуется десять секунд последовательных вдохов и выдохов, чтобы успокоиться. Еще десять он отводит себе прозапас. — Слав, я… — Да я понял, Мирон Янович, понял я про вас все, — Слава хмыкает по-своему насмешливо и затылком прижимается к спасительной прохладе белокрашеной стены. — Вы, Мирон Янович, добрый сын, до пизды правильный еврейский мальчик, трушный рэпер и баттл-эмси. Мирон осторожно подходит к Славе ближе и присаживается рядом. Он держит зрительный контакт, как учили в школе, он следит за противником и старается не обидеть опасного зверя своим пренебрежением. Чем Слава опасен? Да ничем. Слава даже если и пьян, то крупнее конечно, если и ослаблен таблетками своими, то на чистом адреналине вынесет его влегкую, но боится Мирон не этого. Что ему синяки и царапины, когда человек своими же собственными руками себя заживо закапывает? Нет, Мирону за себя не страшно, Мирону за Славу — за Машнова, Карелина, за Сонечку и Валентина Дядьку, за Птичьего Пепла да за других — страшно ему. Мирон же видит их. Видит фанов на концертах, видит истории в интернете, видит девочек и мальчиков вроде парня с татуировкой на бедре или девчонки из дневников Империума. Мирону поначалу по кайфу это все было, а сейчас он смотрит в глаза этим людям, и ему нечего сказать. Нет слов, которыми он смог бы попросить прощения. Нет слов, которыми он смог бы объяснить другим, какой это ужас — когда из-за слепой любви к тебе люди гробят свои жизни. И нет, Мирон не станет оправдывать себя тем, что надо быть сильнее. Как он сам может обвинять людей в слабости? Как он может смотреть им в глаза и убеждать стать сильнее? Спасение утопающих — не конек Мирона Яновича, а пожизненный крест. И он смотрит Славе в глаза с опаской, надеясь, что Карелину хватит сил остановить собственное прогрессирующее безумие. — Вы, Мирон Янович, тот, по чьему желанию воды Чермного моря разойдутся в стороны, и ради кого изменится температура воздуха. Божок недоделанный и икона для слабых духом. Я же хотел тебя в пух и прах разнести, а в итоге сам же разъебался, как сопливая школьница. Мирон вздыхает тяжело и хлопает Славу по предплечью. — Пойдем, чаю тебе налью и объясню, почему хуевая идея — об меня разъебываться. Слава усмехается криво и качает головой. — Нетушки, вы меня своими сказками лечить не станете, Мирон Янович. Скорее ад замерзнет, и я куплю коньки, чтобы покататься там вдоволь, чем я зайду в вашу чертову квартиру и сотворю еще черт знает что. Слава смотрит мимо Мирона, смотрит на серый морозный Питер за подъездным окном и думает о том, что для любого изменения климата есть серьезная причина. А еще о том, что такие изменения всегда временны. Слава кивает своим мыслям, улыбается так, словно увидел, как мама машет рукой у ворот детского сада, переводит взгляд на Мирона и еще раз насмешливо хмыкает. — Да будь ты хоть трижды ебучим цунами, тебе меня не свалить с ног. Мирон смотрит на Славу все еще слегка обеспокоенно, но теперь уже со все нарастающим охуеванием. О природных явлениях катастрофической мощи заговорили? А дальше что? Партия Лайзы Минелли из «Кабаре»? — Слав, я ничего не утверждаю, но ты бы проверился, а? А то всякое бывает, знаешь, после перелетов. Слава смешно, как-то по-кукольному качает головой и ставит пустую банку на пол. — Все у меня будет охуенно, Мирон Янович, а знаете почему? Мне сам Оксимирон предсказал. — Слава смеется надломленно и хрипло, зрачки огромные то фокусируются на лице Мирона, то вообще как будто не реагируют на раздражители. Мирон бросает мешающиеся ключи на пол и одной рукой вытаскивает телефон из заднего кармана, а второй придерживает Славу, который похоже пытается съехать прямо по стеночке на бок. — Славочка-пиздец, — шипит Мирон через зубы, пока сердобольная тетенька лет шестидесяти от роду не отвечает на том конце провода.