...

Прикосновение кожаной обивки дивана холодит даже сквозь одежду — или так только кажется? В любом случае это отрезвляет. Ощущение медленно сползающей с плеч толстовки и тёплого дыхания на собственной коже заставляет упереться ладонями в грудь напротив, поймав ровный ритм чужого сердца, но вовсе не для того, чтобы кокетливо промурлыкать «Ну, не здесь же…» — Я не могу, — качает головой Шепард и выпрямляется, отстраняя Кайдана. — Прости. Глядя в его спокойное лицо, ей хочется впиться ногтями в обивку и как следует рвануть. Ей не нужно его безграничное понимание, оно не к месту, от него только сложнее сглатывать горький ком в горле и отгонять мысли о том, что болезненная тяжесть в груди — отражение причинённой ей самой боли. Отодвинувшись, она трёт лоб, поднимается и покидает смотровой мостик. Хочется бежать, но она выдерживает спокойный шаг, с удивительной холодностью понимая, что сейчас как никогда близка к тому, чтобы возненавидеть саму себя. Кто-то назвал бы её поведение отчаянием, Шепард же, поразмыслив, считает это глупостью. Ей страшно, но отнюдь не потому, что Жатва, выкашивающая планету за планетой, может увенчаться окончательным и бесповоротным успехом. Не потому, что все усилия и жертвы могут оказаться напрасными. И не потому, что она с трудом выдерживает ответственность, взваленную на её плечи. Ей страшно потому, что порой кажется, будто она висит в пустоте, раскинув руки, растопырив пальцы в бесплодных попытках нащупать ориентиры в окружающей её темноте, до боли вытянув ноги, стремясь коснуться хоть какого-то подобия опоры. Ещё недавно такой опорой был Гаррус. Она держалась его, и всё было хорошо настолько, насколько возможно. Привыкание друг к другу и к новому статусу отношений было медленным и болезненным: они учились быть рядом и вместе, неловко проверяя границы дозволенного. Не успели. Шепард не чувствует в себе сил строить мост через трещину, которая легла между ними за полгода разлуки. Она не хочет делать первые шаги, добиваться, объяснять и доказывать. Ей надоело — всё и вся. Она хочет просто залезть под одеяло, уткнуться в жёсткое плечо и почувствовать, как сильные руки обнимают её, маленькую и слабую против армады Жнецов. Услышать тихое «Шшш, расслабься, отдохни» — и подчиниться. Не потому, что она призналась, как ей тяжело, или потому, что последняя высадка прошла из рук вон плохо и съела последние нервы. Просто потому, что… о ней хотят заботиться? Наверное, так. Вместо этого она получила невесть кому нужную дистанцию. Вместо этого она получила… Кайдана. Негромкие шаги, сонный взгляд, мягкий укор во вздохе — «Эй, Шепард, пять утра, сколько можно работать?», — тёмные потёки на чашке кофе, аккуратно поставленной слева от неё. Кайдан всегда проливает кофе. И чай тоже. И что угодно, налитое в чашку и попавшее в его руки. Спасибо, что перестал ставить напитки под локоть — помнится, давно, ещё на первой «Нормандии», его неловкая забота не раз и не два оборачивалась лужами и осколками на полу: отчего-то все его способности как биотика, так и просто солдата пасовали перед посудой, нечаянно сброшенной Шепард со стола.

***

Простой разговор ни о чем обрывается тишиной. У Кайдана шершавые кончики пальцев; потянувшись через стол, он приподнимает лицо Шепард за подбородок и целует. Никакой порывистой страсти, никакого сбитого дыхания, никакого острого желания — только тепло и нежность. Просто для того, чтобы сказать «Я с тобой», он выбрал именно этот способ. Шепард слушает и слышит, приоткрывая рот и принимая поцелуй. Застывший в дверях Гаррус молча разворачивается и уходит, до боли сжав кулаки. Трещина растет. Шепард сама целует Кайдена. Позже они сталкиваются в коридоре, и она невольно стискивает зубы, замечая, как дрожат жвалы Гарруса. — Добрый вечер, коммандер. — Как обстоят дела на Палавене? — спрашивает Шепард, не придумав ничего лучше. От сдержанного официального тона у неё сводит челюсти. — Плохо, — отзывается Гаррус. Она кивает в ответ. Он подается в сторону, намереваясь уступить дорогу,и они снова и снова замирают друг напротив друга в каком-то нелепом подобии танца. Когда Шепард наконец удаётся проскользнуть мимо, пальцы Гарруса больно впиваются в её локоть, рывком разворачивают на месте, заставляя почти прижаться к его груди. Поджав губы, она смотрит в его глаза, чувствуя, как пересохло во рту. Смыкает веки. Делает шаг назад, аккуратно высвобождая руку из ослабевшей хватки — его пальцы соскальзывают по её ладони — и уходит. Ей вдруг хочется окатить Гарруса ледяной водой из ведра: его взгляд совершенно определённо выжигает дыры в её спине. Пожалуй, стоит предложить ему оформить патент — при должном старании эффект от данного оружия может быть похлеще, чем от «Каина». Она смеётся, потом, позже, прижимаясь взмокшим лбом к зеркалу в уборной. Минуту назад тени во сне говорили ей знакомым, будто вибрирующим голосом: «Вот так, да? Ничего иного я от тебя и не ждал». Она смеётся — тихо и устало, не в силах остановиться и до слёз желая прямо сейчас оказаться в его объятиях. И чтобы Кайдан молча гладил её по спине.

***

С каждым прошедшим днём Шепард всё сильнее кажется, будто кто-то невидимый раскачивает её на качелях. Жнецы косят колонию за колонией, бьёт под дых «Цербер», а на фоне этого — Кайдан ласково касается руки, Гаррус порывисто придавливает к стене, а она после очередного кошмара смотрит в потолок и думает о том, что… вот нашла же повод для страданий. Все её терзания, весь страх, вся усталость кажутся такой ничтожной мелочью, стоит только вспомнить о том, что происходит хотя бы на Земле. А потом Кайдан приходит к ней, сидящей на полу у галактической карты, и разминает ей плечи, пробираясь пальцами под ворот футболки. А Гаррус, прижимая её к консоли, смотрит, стискивая ладонями талию, и один его взгляд стоит тысячи слов. Наверное, когда он скажет хоть что-нибудь дельное, качели кувыркнутся «солнышком», а её сердце оборвётся и сделает сальто. К тому моменту, когда Гаррус пишет ей — пишет, чтоб его! — приглашая прогуляться, ей начинает казаться, будто сквозь неё перманентно проходит ток. Будто одна огромная, бесконечная электрическая жила тянется, куда бы она ни ступила, пробивая мелкой, невидимой глазу дрожью. Закрывая письмо, Шепард смыкает веки, делает глубокий вдох и покидает каюту. Она придёт. Конечно, она придёт. Интересно, знает ли он об этом, или, как всегда, закинул удочку в никуда, не надеясь на отклик? Он встречает её недалеко от доков. Арендованный аэрокар тускло блестит боками; Гаррус говорит, как ни в чем ни бывало. Рад, что она пришла… Ещё бы она не пришла. Шепард принимает заданный им тон, соглашается ехать — куда угодно. Даже улыбается и шутит, отстранённо размышляя о том, догадывается ли Гаррус, как ей хочется сперва врезать ему прикладом в челюсть, а потом поцеловать. На какой-то миг, стоя на крыше Президиума, она забывает о том, что происходит за пределами Цитадели вообще и на борту одного отдельно взятого корабля в частности. На какой-то миг ей становится легко и спокойно. Гаррус чертыхается: со звоном разлетается бутылка, которую он не удержал. Шепард оборачивается. — Это было любимое вино Кайдана, — замечает она и прикусывает язык. Коротко взглянув на неё, Гаррус с показной печалью качает головой. — Какая досада. Это была последняя бутылка на «Нормандии». Когда нарыв вызревает достаточно долго, его не требуется ни прокалывать, ни надрезать — воспалённая истончившаяся кожа прорывается от лёгкого прикосновения, и вся дрянь, скопившаяся под ней, выплёскивается наружу. Гаррус никогда не умел толково говорить о том, что чувствует. Воспоминания о былом даются ему гораздо проще — всё отстоялось, сформировалось и улеглось в соответствующих участках памяти ровными строчками. Говоря о настоящем, он запинается, замолкает, дёргая жвалами, путается в иносказаниях и всплёскивает руками. Он не хочет упрекать, но упрекает. Он не хочет обвинять, но обвиняет. Шепард толкает его в грудь так, что от удара начинают зудеть ладони. Она бы кричала сейчас, топала ногами и бросалась посудой, но она не умеет — так, во-первых. Во-вторых, Гаррус крепко держит её за локти. — Ты закончила рассказывать о том, какой я идиот? — негромко спрашивает он, когда она, запнувшись, переводит дыхание и замирает, больше не пытаясь вырваться. — Я… Мне действительно казалось, что тебе нужно время подумать и… — Я люблю тебя, — перебивает Шепард и, привстав на цыпочки, целует его. Потом она ещё раз выскажет ему всё, что на самом деле думает о его метаниях. Он коротко и ясно пояснит, по какому маршруту Кайдану стоит отправиться в пешее эротическое путешествие. Они снова поссорятся, и в какой-то момент Гаррус просто подхватит её под бёдра и усадит прямо на свою драгоценную консоль, без особой нежности вплетая пальцы в волосы, а Шепард обовьёт ногами его талию и запрокинет голову, подставляя шею губам. Потом она пригладит растрепанные пряди и потянется за одеждой: «Мне нужно было связаться с…» Гаррус молча поднимет её на руки, уложит поверх одеяла, накроет вторым. — Спи, — коротко скажет он и заправит волосы ей за ухо. — Думаю, с Хакеттом вполне сможет переговорить официальный специалист по Жнецам. — Пожалуй, ты прав, — отзовётся она, закрывая глаза, и провалится в глубокий сон без сновидений. Хакетту придётся подождать — Гаррус не сразу решится высвободить ладонь из её пальцев. А сейчас Шепард стреляет мимо летящей вдаль бутылки — почти не специально, у неё и впрямь дрожат руки (о, и этот ветер, конечно, ветер…) — и смеётся, наблюдая за тем, как Гаррус разве что не вприсядку танцует от радости.

FIN