***
1999 Триш было уже шестнадцать, и она давно перестала ходить и подслушивать тех, что давал клятвы верности её отцу. В самом начале, это было даже интересно, и она помнила каждого, кто зачитывал ту молитву, которую она считала несколько страшной, но только такое богоподобное обещание могло утолить безграничное самолюбие её отца. Буччеллати был одним из немногих, кто ещё пока не принял ту самую смерть, которой обещал не бояться тогда, стоя в пустом зале на первом этаже их громадного особняка. В Пассионе было сложно выживать, и минуло уже семь лет, а он всё ещё оставался цел и невредим, из-за чего заслуживал особого положения в мафии, но до статуса капо пока ещё не поднялся. Триш думала, что это только вопрос времени. Лично она с ним никогда не встречалась, да и он её никогда не видел. Триш видела его лишь иногда, когда он приходил вместо Польпо, чтобы получить очередное особо важное поручение от Дона. Иногда ей казалось, что их с отцом жизнь слишком лживо открытая для всех. Все знали как выглядит босс и его имя. Знали о существовании дочери, но саму её видели очень и очень редко, и то с большого расстояния. Ещё знали, на какие зверства способен Дьяволо, но никогда при них лично не присутствовали, а если и находились рядом, то в конечном счёте все равно погибали от его рук. Всегда был только один свидетель его злодеяний — Триш. Он всегда заставлял дочь наблюдать за всем процессом, аргументируя это тем, что у них не должно быть никаких секретов. Не то, чтобы она с малых лет наблюдала за насилием, совершаемым Диаволо, тогда тот ещё считал её возраст слишком несознательным, чтобы понимать действительность. Но начиная с двенадцати лет всё в жизни Триш пошло по наклонной, а началось оно с того, что её отец собственноручно решил наказать одного из предателей — гувернантку своей дочери, которая, как оказалось, работала у них не для того, чтобы обучать маленькую девочку, а чтобы выпытать из неё слабые места Дьяволо. Сам Дон хоть и показывался на глаза, но делал это крайне редко, а с прислугой и вовсе никак не контактировал. Главным слабым местом Дьяволо, как все считали — была Триш, но на самом деле таких мест у Дона Пассионе и не было вовсе. Триш всегда была и оставалась лишь удобным аксессуаром, к которому он относился бережно лишь для того, чтобы можно им было потом блистать перед другими. Дьяволо хотел, чтобы дочь была похожа на него, поэтому с детства приучал её не бояться ничего, кроме себя самого. Мать Триш погибла спустя год после её рождения. Она её не помнила, и даже фамилии не знала, Дьяволо приучил её думать так, словно никакой матери никогда и не было, а на любые вопросы каждый раз отвечал по-разному, так что Триш уже сбилась со счёта, перестала понимать, где ложь, а где может прятаться реальность, и окончательно и бесповоротно приняла свое настоящее, перестав для самой себя быть девочкой-без-имени. И со временем стала известной всем, но недоступной ни для кого — Триш Винегар. В тот день к Триш впервые в руки попала та видеокамера — ещё один подарок отца. Ещё, в тот злосчастный день она впервые побывала в камере пыток, на их подвальном этаже, к которому раньше для неё доступ был всегда закрыт. Гувернантка, женщина тридцати лет, с приятной европейской внешностью и густыми русыми волосами, ещё в самом начале поняла, что с ней собираются делать. Любой из предателей Пассионе всегда должен был быть готов к тому, что его просто возьмут и убьют одним из самых ужасных способов, пришедших в голову к их Дону. — Что мы будем делать с синьорой Пеларитти, отец? — наивно задала свой вопрос Триш, совсем ещё не подозревая о том, что этот день в её жизни станет переломным, и от увиденного она больше никогда не оправится, постоянно будет винить себя за то, что не препятствовала процессу, а просто молча держала камеру, боясь даже дышать, не то, чтобы говорить что-то отцу или пытаться защитить невинную в её глазах женщину. Это было ничем иным, как ритуалом посвящения в, уже настоящую, «семью». — Наказывать за предательство, дорогая, — невозмутимо ответит Дьяволо, приковывая Пеларитти к железному стулу, фиксируя её руки в кандалы по его бортикам, — Она хотела нам с тобой навредить, поэтому должна «принять все ниспосланные мной испытания», чтобы искупить свою вину. У неё был завязан рот, поэтому женщина не могла ничего ответить, только переводила яростные взгляды с одного присутствующего на другого. — «Даже Смерть, какой бы мучительной она не была», — шёпотом повторила Винегар, а затем чуть громче спросила, — Ты правда собираешься её убить? — тогда она ещё искренне не верила, что её отец способен на ту жестокость, как о нём говорят другие люди, но, в конечном итоге, все оказывалось ужасной правдой. — Искупление кровью, — констатировал Дьяволо, и у Триш задрожали руки. Она испуганно смотрела то на отца, то на гувернантку и не могла поверить в реальность происходящего, всё до сих пор казалось просто какой-то жестокой шуткой, не смешным розыгрышем, который вот-вот должен был оборваться. Винегар развязал Пеларитти рот и с снисходительной улыбкой посмотрел на неё. Окровавленная тряпка была отброшена в сторону. Видимо, та пыталась откусить себе язык, чтобы захлебнуться кровью, но из-за вовремя завязанного Дьяволо кляпа, совершить задуманное не получилось. Ткань была завязана с такой силой, что её напор точно мог бы задушить, но предательница отделалась лишь отчетливо видимыми синяками на щеках, показывающими, что кляп был на ней слишком долго, из-за чего нижняя челюсть начала неметь, не имея нормального доступа к кровотоку. Со стороны женщины послышалось хриплое: — Да пошёл ты, и твоя маленькая сучка, которая даже не понимает, с каким монстром живёт, — слова отчаявшейся Пеларитти были пропитаны злостью, но Дьяволо никак на них сейчас не реагировал, продолжая таким же дураком улыбаться, и позволяя ей выговориться. Но надышаться перед смертью у неё всё равно не получилось бы. Её рот еле двигался, но она все равно до боли желала высказать всё то, что очень долго было у неё на уме. И, если она всё равно умрет, то лучше не упускать возможности облить грязью своего мучителя, пусть только и в глазах его дочери, не до конца понимавшей происходящего. Даже если она своими словами раззадорит его только сильнее, то это потому что они могут задеть какие-то нервные струнки его нарцисской души. Дьяволо присел перед ней на корточки и смотрел снизу вверх на отчаянные попытки Пеларитти сделать хоть что-нибудь, но у женщины не было ни оружия, ни станда, ни, в тем более, свободы. Она была обречена и прекрасно это понимала, хоть и пыталась цепляться за жизнь. — И мне совершенно плевать, что ты там собираешься сделать, потому что я верю, что возмездие однажды тебя застанет в тот момент, когда ты совсем не будешь этого ждать. И ты, чёртов Дон, сдохнешь как какая-нибудь крыса… — Кстати, о крысах, — прервал её Дьяволо, — Пеларитти ведь значит «снимать шкуру с крыс», насколько я правильно это помню. Не поверишь, душа моя, прочитал об этом только недавно, когда думал о твоём наказании, а оказалось, что разгадка была передо мной всё это время. Ну же, синьора Пеларитти, не нужно так на меня смотреть, лучше вините своих родителей, за столь пагубную для вас фамилию. Я мог бы не тратить время и пустить пулю в ваш прекрасный лоб, но вы сами подсказали мне, что незачем портить такую красоту, — он провел кончинами пальцев по щеке женщины, задерживая их у нижнего века и слегка надавливая, — Ведь можно её сохранить. — Отец? — Триш с трудом держала в руках камеру, боясь выпустить её из рук и случайно уронить. — Всё хорошо, моя девочка, ты ведь знаешь, как пользоваться камерой, поэтому просто снимай, и не вздумай её выключить или перестать смотреть, — хоть он и говорил это мягким и ласковым голосом, но в интонации слышалась хорошо ощутимая угроза, — Всё, что будет на этой камере, тебе пригодится для того, чтобы вырасти сильной женщиной, — он бросил взгляд на Пеларитти, — Потому что мясная дырка у тебя между ног, не всегда может спасти тебе жизнь, и защитить только своим наличием. Открой глаза пошире и слушай, не упусти ничего, моя дорогая Триш, я ведь потом проверю. Умирала Пелагитти долго и болезненно, Дьяволо, в самом деле, решил «снять шкуру с крысы», ни в коем случае не повредив её. В самом начале он подумал снять кожу с лица, ему показалось, что так жертва будет жить дольше, хотя это всё было делом непроверенным и глупо им выдуманным в процессе. Раньше он никогда не сдирал с людей кожу, поэтому решил подойти к делу с хирургическим профессионализмом, которым никогда не владел. Он предварительно дал ей большую дозировку опиума, чтобы она не сильно дергалась, пока он будет исполнять задуманное. Наркотик подействовал, и у Пелагитти оставались силы только на то, чтобы неразборчиво мычать. Дьяволо надрезал кожу скальпелем по форме её лица, и, начиная со лба, начал медленно стягивать её вниз, предварительно надрезая мясо, к которому она крепилась. Кровь несколько мешала процессу, но мужчину вполне удовлетворял её вид. Когда он стянул кожаный ошмёток, до скул, то не смог сдержать своего маниакального желания и лизнул оголённые кровавые мышцы на лбу. Пелагитти тихо заскулила от боли. — Так же гораздо лучше, — с наслаждением произнес он, — Никаких дурно пахнущих кремов и пудры. Без кожи лицо выглядит гораздо лучше, вы со мной согласны, синьора? Впрочем, лучше ничего не говорите, пока я не закончу, боюсь, что вы можете повредить срез у губ, а кожаная маска должна быть идеальна, верите мне? Пелагитти не отвечала ни на один вопрос, казалось, что она даже не дышала, но в её венах ещё отчитывался слабый сердечный ритм. Дьяволо перестарался с дозировкой и довел женщину до состояния «овоща» слишком быстро. Пелагитти, разве что, мычала каждый раз, когда до неё дотрагивалось лезвие скальпеля. Из её рта вытекала пена вперемешку с кровью, и стекая по подбородку капала на блузку. Ещё, по пока целым щекам, стекали слезы, но этого было не видно, из-за ошметка кожи, нависающего над носом и чуть скрывающего губы. В помещении стоял мерзкий запах рвоты, и Триш еле сдерживалась, чтобы не убежать, она продолжала стоять с трясущейся в руках камерой, направленной на жертву, а другой закрывала рот, чтобы не закричать. Пальцы женщины были крепко сжаты в кулаки, несмотря на то, что наркотик должен был оказывать расслабляющее действие. Когда Дьяволо закончил с лицом, напоследок не вытерпев и оторвав оставшийся тонкий кусок, а не отрезав, то по комнате пронесся пронзительный женский крик. Жертва, казалось, начала приходить в себя, и стала чувствовать боль в разы сильнее, чем до этого. Дон неодобрительно на неё посмотрел и произнес: — Не надо было выблевывать опиум, синьора. Вам было бы куда лучше, действуй он пока я не закончу. Увы, таким расточительством я заниматься больше не собираюсь, поэтому будем раздевать вас безо всякого обезболивающего.***
Тот день Триш так и не смогла забыть. Даже спустя четыре года, она помнила каждую минуту проведенную в подвале с проклятой видеокамерой. С того дня она уже сбилась со счёта, сколько раз её заставляли присутствовать на казни, по другому это и нельзя было назвать. Со временем, она даже смирилась и просто перестала обращать на крики жертв внимание, и, полностью абстрагировавшись была где-то в своих мыслях, при этом продолжая держать камеру и наблюдать за процессом. Иногда, в камере пыток, оказывались знакомые ей люди, иногда те, кого она видела впервые. Обычно, пытки не повторялись, а Дьяволо всегда старался принести в их уютную семейную идиллию что-то новое, непохожее на предыдущее. Бывали случаи, когда жертв было несколько. Они могли быть друзьями, любовниками, или же просто членами одной группировки. В такие дни у Дона было два зрителя. Наугад выбирая, он сначала калечил и убивал кого-то одного, заставляя второго на это смотреть. Иногда, его пытки длились несколько дней, или даже недель. Он нарочито оставлял жертв живыми, чтобы продолжить развлечение другим вечером. Дьяволо находил в пытках и своем садизме особое для себя удовольствие, которое, к тому же, позволяло ему нагонять страх на врагов и держать в узде всех своих подчинённых. Сейчас Триш было шестнадцать, и она упорно заставляла себя не бояться отца, и делать вид, что всё правильно, что так оно и должно быть. А всё потому что до ужаса его боялась. Одно нахождение рядом с этим монстром заставляло её колени прогибаться, а птичье сердце буквально выпрыгивать из груди. В горле стоял комок, и слезы были готовы политься в любой момент, стоит юной Винегар хоть немного дать слабину. На самом деле, Дьяволо никогда не причинял ей физического вреда, и даже не угрожал за непослушание какой-нибудь расправой. Заместо этого насиловал её психологически, и не только во время казней. Он был паршивым отцом по ещё одной простой, но достаточно нелицеприятной причине. Дочь ему нравилась, и раньше он просто бросал на неё неоднозначные взгляды, но стоило пройти её шестнадцатому дню рождению, как положение в разы ухудшилось. Триш была не глупой, и подозревала о мыслях Дьяволо, отчего боялась его ещё сильнее, но в те моменты вновь пыталась перестать существовать, научила себя почти не реагировать, потому что страшно и опасно, потому что однажды он может захотеть сохранить её кожу или голову в формалиновой банке, изнасиловать её обезглавленный труп, или пропустить железный прут через задницу до самого горла. Начались его приставания с навязчивых предложений однажды вместе, «как в детстве» принять вместе ванну, перерастали в неприятные и болезненные объятия, где Дьяволо не стеснялся касаться её где заблагорассудится. Он хватал её за подбородок и грубо целовал, покусывая нежные девичьи губы, при этом до синяков сжимал бедра и прижимал к стене, напирал всем весом, из-за чего Триш начинала задыхаться. Было не так страшно, когда он грубыми движениями мял её грудь, которая едва помещалась в ладонь, настоящий ужас приходил, когда этот больной ублюдок лез своей лапой к ней между ног. Было больно и неприятно от каждого касания. Хотелось убежать или провалиться под землю, но Триш изо всех сил держалась, чтобы не закричать. Она не сопротивлялась сильно, в начале просто легко пыталась от себя оттолкнуть, потому что видела и знает, как загораются у её отца глаза, стоит кому-то начать вырываться, кричать или плакать. Такое удовольствие она ему приносить не хотела, поэтому сквозь сжатые зубы и зажмуренные глаза, смиренно терпела, мечтая, что однажды Дьяволо, как говорили почти все его жертвы, тоже настигнет ужасная расправа за содеянное.***
Буччеллати был доверенным лицом Польпо, и только он, с недавнего времени, имел право приходить на встречи с боссом вместо него. Жирное и потное тело Польпо сейчас отлеживалось в тюрьме, хотя раньше его с большими усилиями всё же могли доставить в особняк Дона. Отец Бруно умер несколько лет назад, но он всё ещё работал на Пассионе, потому что дезертирство означало смерть, и сейчас, хоть и будучи мелкой шестеркой, Буччеллати уже не мог просто так взять и начать мирную жизнь, хоть и желал этого всем сердцем. С одной стороны он не хотел просто так умирать, а с другой — у него уже была банда, которую он ни в коем случае не мог бросить на произвол судьбы. Понимал, что эти олухи без него или сопьются, или переубивают друг друга, в очередной вспышке беспричинной агрессии. Они все были большими детьми, за которыми нужно было следить. А Бруно уже имел глупость привязаться к ним, начать считать своей семьей, и даже, самую малость, влюбиться. Не во всех, разумеется. Хотя нельзя не сказать, что к своим, лично отобранным людям, он питал особую симпатию. Благоверным у Буччеллати был Абаккио, который, казалось, тоже питал к нему те светлые и теплые чувства, именуемые любовью. Только они в силу своего благоразумия, не переходили ни одной из запретных черт, даже никогда не признавались друг другу, и открыто не выражали свои чувства, за исключением вечерних посиделок на общей кухне, за бокалом мадеры и долгими душевными разговорами. Были легкие касания, даже случайные намеки на поцелуи и то, что это когда-нибудь может перерасти в нечто большее. Но. Не перерастало. В их мире любить и привязываться к кому-то сердечно опасно, друзей заводить — тоже. Одни зависимости порождали другие, перетекали в совсем неправильное русло, попадали не в те руки, и гарротой обвиваясь вокруг шеи, начинали скручивать как только вздумается, в конечном итоге или душевно, или физически убивая. Сегодня Бруно был всего во второй раз в особняке Винегар. Первый был много лет назад, когда Буччеллати только вступал в мафию и клялся в верности Дону, которого так в тот вечер и не увидел, но говорили, что в это время он никогда не показывается, а только слушает. Бруно считал это занятие глупым и бесполезным, и не думал, что такая пустая трата времени может быть так необходима их боссу. Но до этого момента всё ещё оставался верен молитве. Их семья была спасена, и хоть отец умер, это случилось не преждевременно, а причина была в том временном промежутке, когда частью банды Буччеллати ещё не был. Особняк Винегар был выполнен в романском стиле, и на фоне нынешнего центра Неаполя, напоминал собой привет из прошлого. Он сильно был похож на средневековый замок, коим в самом деле мог являться. Такой дом, как казалось Буччеллати, не совсем подходил Дону, выглядел он не богато и праздно, а скорее громоздко и мрачно. Слишком выделялся на фоне всеобщем светлом и теплом фоне. Однако, внутри он выглядел много лучше и достойнее. Обставлен был современно, хоть и сохранял в себе средневековые нотки, эхом прошлого оседал на стенах и потолке библейскими фресками, создавая ещё большее ощущение, что ты пришёл не в чье-то жилище, а в церковь или даже музей. Его никто не встретил, поблизости даже не оказалось никого из прислуги, хотя, казалось бы, его вызвал к себе по особо важному поручению сам Дон. Точнее, он вызывал Польпо, но у того других альтернатив не было, а Дьяволо не принимал отказа. Самым удачным вариантом всегда был Буччеллати, который против данной перспективы ничего не имел, его, самую малость смущало, что он простая шестерка, а занимается делами капо, но вспоминая габариты Польпо, он понимал, что да, больше некому. Буччеллати неторопливо шел вперед, к широкой лестнице ведущей на второй этаж, попутно осматривая стены, про себя думая, какая это все безвкусица, а ещё, что она под стать их ебливому, насколько он слышал, невероятно жестокому и поехавшему, Дону. Он не сразу заметил, что за ним кто-то наблюдает, и не придал этому особого значения, считая, что любой шаг в особняке — это своего рода проверка, и она начинается каждый раз, стоит кому-то ступить на порог. Бруно остановился у той самой лестницы, и принялся ждать, не смея двигаться без разрешения дальше. Он не знал, что делали остальные капо в этой ситуации, да и Польпо его не сильно посвящал, сказал разве что, не смотреть на Дона в упор, и ни в коем случае не заглядывать ему в глаза. Буччеллати к совету прислушался, но босса то и не было вовсе. Заместо этого он заметил какую-то девчонку, наблюдающую за ним из-за колонны, и почему-то стесняющуюся показаться полностью. Бруно задержал на ней взгляд и не переставал смотреть в одну точку, давая понять, что мол, заметил — выходи. И она несколько смутившись, неторопливо вышла. Буччеллати издалека показалось, что она несколько младше его, а потом он вспомнил, что у Дона есть дочь, и начал сомневаться, можно ли ему вообще было на неё смотреть. Триш, какое-то время сомневавшаяся в том, что это тот самый мальчишка, которого она в последний раз видела несколько лет назад, и то мельком, на какой-то из праздничных церемоний, не спешила выходить, будучи абсолютно уверенной, что все мафиози такие же ненормальные, как её отец. Только Бруно никогда таким не казался, или это был всего-лишь обман зрения, но она его всегда, когда видела, почему-то опрометчиво считала хорошим, хоть почти ничего и не знала о его жизни. Буччеллати вежливо улыбнулся и поприветствовал дочь Дона полупоклоном, наверняка не зная, часть это какого-то испытания, или его природная учтивость к тем, кто в его понимании не является плохим. Триш, всё ещё сомневаясь, начала неторопливо спускаться вниз по лестнице, ладонью проводя по её перилам, при этом не отрывая взгляда от Бруно. Он лишь ещё раз вежливо склоняет голову, стоит ей оказаться в паре метров от него. — Бруно Буччеллати, — представляется он, — Я прибыл к вам по поручению Польпо, — поясняет он своё присутствие. Триш смущается, и немного боится. Она, за годы своей жизни, привыкла бояться любых мужчин, потому что все встречи с ними, так или иначе заканчивались приставаниями или какими-нибудь зверствами. Не обязательно с ней, но в её присутствии. А жизнь вместе с монстром и без того прочно закрепила в ней то извечное чувство недоверчивости и излишнюю подозрительность. — Триш, — она наконец-то осмелилась подать голос, — Просто Триш, — и добавила, — Отец должен скоро подойти. Она наверняка не знала, станет ли Бруно новой игрушкой её отца, или же он правда здесь только для того, чтобы получить задание, но смотря на приветливое лицо Буччеллати надеялась, что, всё же, второе. Их так и не состоявшийся разговор прервало стучание каблуков, оповещающее о приближении Дьяволо. Триш внутренне вся сжалась и погрустнела. День обещал быть солнечным, и она хотела бы подольше пообщаться с кем-то извне. Её круг общения отец слишком ограничивал, и она могла лишь мечтать о том, чтобы иметь друзей, или хотя бы возможность с кем-то время от времени поговорить. Буччеллати, заметив её реакцию, неслышно прошептал спонтанное обещание, сам не понимая, зачем его дает и как собирается исполнять. И тут же отвел взгляд и выпрямился, ожидая Дьяволо. «Я ещё зайду» — три слова эхом повторяющиеся в голове Триш, подарили какую-то смутную надежду на то, что и в её жизни что-то иногда может быть, если не хорошо, то хотя бы нормально.***
Не сразу, но через несколько дней, Бруно обещание свое исполняет, вначале даже пугая свою новоиспеченную подругу внезапным появлением через расстегнутую молнию в стене в её комнате. Триш от неожиданности пугается, думает, что это снова пришёл отец, но завидев темную макушку на секунду успокаивается, но вскоре паника овладевает ей по новой, и она начинает быстро тараторить, совершенно не формируя ход своих мыслей в цельное предложение. — Убьёт, точно убьёт… Буччеллати, придурок, да как вообще…зачем всё это? Не уйдешь сейчас голова, формалин, плохо же, уходи отсюда, псих несчастный. Буччеллати же, хитрым лисом улыбнулся, щель в стене закрыл и быстро прошмыгнул в комнату, радуясь, что не застал никакого препятствующего фактора на своём пути. — Я держу своё слово, а обещания нужно исполнять, принцесса, — он бегло осматривал её комнату, ни на чём не задерживая своё внимание, чтобы не смущать девушку, — Ты не подумай, я ничего с тобой делать не собираюсь, и пришёл сюда не потому что мне от тебя что-то нужно, — сразу же заверил Бруно, смотря в недоверчивое лицо Триш, которая надула губы, и смотрела на него, как на идиота, — Мне просто показалось, что ты хочешь немного развеяться и… я ничего тебе такого не предлагаю, о Боги, перестань на меня так смотреть. Давай по-новой, — его взгляд стал ещё мягче, — Ты. Я. Небольшая пиццерия в южной части города. Твои предложения тоже рассмотрю. Отказ принимаю. И ни на чём, кроме небольшой дружеской посиделки, не настаиваю. На самом деле, Бруно не мог в лицо сказать ей что-то вроде «Мне тебя стало так жаль, когда твой отец прервал наш разговор. А ещё я по глазам, жестам, всему видел, как ты боишься, и как тебе здесь плохо. Поэтому, псих такой, по доброте душевной на четвертую ночь так и не смог выкинуть это из головы, поэтому пойдём, не знаю куда, но за приятную и занимательную компанию, непременно пойдём. Не всё же принцессам со своими драконами сидеть, иногда нужно выбираться на такой небольшой импровизированный бал. Поэтому не глупи, и соглашайся. Всё будет хорошо». Последнее, он правда утверждать не мог, и не был уверен в том, что всё не выйдет из-под контроля, и что её положение из-за такого маленького побега станет хуже. Буччеллати подозревал, что тиран отец отыгрывается в своем сумасшествии на дочери. Но ничего с собой сделать не мог. Триш, понимая всё тоже самое, представляя какими могут быть последствия просто взяла и… согласилась.