***
— Смотри, куда идёшь, папенькин сынок! Верхняя губа невольно вздрагивает. Так и хочется зарычать на них, вылить на мелких недоумков всё раздражение и накопившуюся обиду. Вступить в жаркий спор, отстаивая своё мнение. Хотя такое происходит и не впервые, эмоции всё равно уходят из-под контроля. Признак слабости. Прекрати. Они того не стоят. Заглушая крик души, Феликс просто не замедляется. Не оборачиваясь, с высоко задранным подбородком и холодным взглядом он проходит мимо них, в класс. Абстрагируясь от внешнего мира, от всех бессмысленных речей и подначек. Нельзя показывать им свою слабость. Нельзя проявлять свои чувства и эмоции на публике, иначе потом будет больно. Так когда-то сказала его мать. И он запомнил. Её слова отпечатались на подкорке мозга получше теорем или таблицы Менделеева. И никаких повторений не нужно. Тем более в его жизни, если честно, и так слово «боль» занимает одну из ведущих позиций. Новой ему не нужно. Идти на необдуманные риски он уж точно не собирается. Феликс привык. Ещё с раннего детства, когда он только смог нормально говорить, все уже ждали от него невероятных успехов. Ведь он — сын известного на весь Париж дизайнера! Он не может никого подвести! Он, чёрт возьми, во всём идеален! Родители не стали исключением. Мать, записывавшая его на всякие кружки, мечтала сделать из своего сына величайшего актёра или музыканта. «С такой-то ангельской внешностью ты точно покоришь всех!» — словно заезженная пластинка, мадам Агрест не желала слушать Феликса, предпочитая воплощать собственные фантазии. И было абсолютно не важным то, что мальчику хотелось просто завести первых друзей и поиграть с ними во дворе. Вот, например, Габриэль, ругавший его за каждый проступок и допущенные ошибки, и вовсе наплевательски относился к переживаниям своего наследника. Если когда-то Агрест-младший и грустил по этому поводу, плакал в подушку по ночам, просил у Бога родительской любви и спрашивал у самого себя: «Что со мной не так? В чём я провинился? Я был недостаточно послушным? Я плохой?» — то теперь ему всё равно. Теперь он знает, что дело не в нём. Но это мало что меняет. К счастью или нет, но Феликс перенял главную семейную особенность — скрытие всех эмоций и чувств под маской безразличия. Такого постоянного и пустого. Отдающего холодной тоской. Оно ощущается в каждом его движении и вдохе. В каждой всплывающей мысли. И порой ему кажется, что за этой маской ничего не осталось. Что она уже срослась с ним, стала его неотъемлемой частью. И ему ещё не доводилось об этом жалеть. Взглядом мутно-серых глаз он сверлит дыру в двери, упрямо игнорируя голоса одноклассников. — Что молчишь? Нечего сказать, Агрест? Даже не попытаешься хоть как-то защитить себя? Они, словно стадо, повторяют друг за другом одно и то же, а Феликсу никогда не нравилось плыть по течению. Так поступают лишь ограниченные умом люди, не желающие смотреть дальше своего носа. Которым не нужно делать выбор — всё уже решено за тебя, и остаётся поддакивать в нужных местах да громко хохотать над отпущенными кем-то шутками. Но Агрест не такой. Может, он и подчиняется отцу и по сей день, но до грубых слов и ругательств в чей-то адрес не опускается. — Ну и поделом тебе, трус. Молчи, если тебе нечего ответить. «Псы», — еле слышно шипит он, так, что и сам не разбирает собственных слов. Они от него не услышат ничего подобного. Вот только… «Как же они достали, чёрт возьми». Мысли он игнорировать ещё не научился. Феликс с каким-то садистским удовлетворением отмечает ещё один свой недостаток, над которым, по мнению отца, ему нужно будет поработать в ближайшем будущем. Конечно, он об этом ему не скажет. Ничего, кроме новой порции упрёков и претензий, он всё равно не услышит. Никому он не позволит видеть свою слабость. Доверять, увы, можно лишь себе. Феликс понял это уже довольно-таки давно. Рукой Агрест тянется к ручке двери, с характерным скрипом отворяет её. Его шаги почти бесшумны — одной из его отличительных особенностей ещё с детства являлась скользящая и плавная походка. В модельном бизнесе она уже не раз пригождалась. Который, опять-таки, в своё время навязал ему Габриэль. И Феликс не знает, нравятся ему ежедневные фотосессии с красивейшими девушками города и рекламы с его лицом или нет. Не хочет даже анализировать свои чувства в отношении того, чему он посвятил большую часть собственной никчёмной жизни. …Веет прохладой. Очевидно, класс оставили на проветривание. Так даже лучше. Как только дверь бесшумно захлопывается и Феликс остаётся ограждённым от остальных, он расслабляется. Плечи мгновенно опускаются, сутулясь, а веки, будто под тяжестью всех проблем, закрываются. Из грудной клетки вырывается протяжный выдох, выражающий такую знакомую ему усталость. Усталость, не дающую ему адекватно оценивать обстановку и людей. Но сейчас ему не нужно анализировать новые данные и решать поставленные задачи. Сейчас Феликс может… просто отдохнуть. Отпустить себя. Представить, что его и вовсе нет на свете. Может не слушать монотонную речь Натали, когда та выдаёт ему новое расписание на день. Может не держать все мысли глубоко внутри, не давая им никакого выхода. Может не лезть из кожи вон, лишь бы порадовать вечно недовольного отца. Отец. И снова он. Почему Феликс никак не может перестать вспоминать Габриэля? Несмотря на всю апатию, идущую с ним нога в ногу, есть ещё и то чувство, то неисполненное желание, которое Феликс, не кривя душой, загадывает каждый год. Каждый чёртов год, когда любой его сверстник мечтает о новом гаджете или обновленной версии игры, Феликс зажмуривает глаза и еле слышно шепчет, не в силах сдержать единственную катящуюся по бледной щеке слезу. Он хочет, чтобы отец им гордился. Чтобы похвалил его, обнял и сказал: «Так держать, сын!» — и улыбнулся. Искренне и открыто, так, как Феликс ещё никогда в жизни не видел. Или не застал. И именно тогда, кажется, его страхи и опасения уйдут. Все внутренние демоны исчезнут сами собой, сгорят в пламени той любви, что хранится в глубине заледеневшего сердца. И это самая главная его слабость. Агрест вновь вздыхает, прислоняется лопатками к стене. Грузно опускается на светлый паркет, вытягивая вдруг одеревеневшие ноги. Почему он ощущает себя лет на пятьдесят? Видимо, жизнь уже успела оставить на нём свой отпечаток. Феликс прекрасно понимает, что это невозможно. Его отец скорее робот, а не человек с бьющимся сердцем. Так, простые детские мечты. Которые его сердце не отпускает, храня в себе неугасающую надежду. Ещё один недостаток. К глазам вновь подступают непрошеные слёзы. Нет. Если Феликс продолжит в том же духе, то его самооценка окончательно падёт. Хватит. Он зажмуривает глаза до мушек под веками. Сжимает руки в кулаки, натягивая сухую кожу на костяшках. Задерживает дыхание. Только бы не сдаться. Слёзы — признак слабости. Так говорил ему отец. Феликс помнит. И не может поверить в иное. Скоро прозвенит звонок, и, пока Агрест один, опрометчиво тешить себя ложными надеждами. Глупо вновь вспоминать о своём неудавшемся детстве. Гул за дверью мало различим, и, если достаточно захотеть, можно окончательно отвлечься. Он так и делает. Расслабляет напряжённое тело и как-то сразу обмякает. И он кажется таким потерянным. Таким беззащитным. Ему не сложно. Не открывая глаз, сфокусироваться на царящей тьме за веками. Сконцентрироваться на холоде стены за спиной. Провести ладонью по волосам, мягко массируя кожу головы. Чёрт, как же приятна эта царящая тишина. Ни единой мысли в голове. Хотя бы здесь он наконец-таки сможет свободно вздохнуть. Или не смотреть в лица тех идиотов. Они успели ему изрядно надоесть. Даже не так. Агрест внутренне кипит от гнева, как только слышит в свой адрес очередную колкую фразу. Кулаки так и чешутся вмазать в их улыбающиеся морды. Чтобы следили за языками. Чтобы заткнулись наконец, и он смог бы забыть об их существовании. Жаль, всемогущей кнопки «удалить» нет в реальной жизни. Уж тогда бы Феликс знатно повеселился. Стёр бы всех тупоголовых с лица Земли. И себя заодно. Тогда бы удовольствия было ещё больше. От них так просто не отвязаться — на уроках они сидят на соседних местах. И даже во время учительских объяснений не думают замолкать. Вчера, например. На третьем уроке, когда все писали эссе, Феликс испачкал чернилами все руки. Вежливо отпросившись, Агрест уже готов был выйти из класса, как сзади раздалось ожидаемое, но от того не менее раздражающее: — О нет! Как мы могли не уследить за принцем! Не хватало ещё, чтобы его папаша нам глотки перерезал — его куколка испачкала свой пиджачок, — один из говоривших парней корчил ему рожицы, а другие и не старались сдерживать смешки. Вскоре все начали глумиться над ним. Феликс обязательно бы рявкнул на них в ответ, если бы не его положение. Такое удручающее, что можно просто лечь пластом и заплакать. Он — очередная пешка отца. И именно поэтому ему ничего не оставалось, кроме как молча продолжить путь. Нельзя огрызаться, нельзя показывать себя уязвлённым и подавленным — все только этого и ждут. Ждут его сокрушительного падения. И так каждый раз. Они смеются над ним. Плюют ему в спину. Открыто издеваются, так, будто на то есть весомая причина. Будто он выбирал, кем родиться. Будто он чем-то провинился и теперь должен отдуваться за все допущенные промахи. Будто он виноват, что его отец угрожает каждому, кто посмеет «обидеть» или как-то «неправильно обратиться» к нему. Эта была даже не идея Феликса. Он даже не подозревал об этом. Так, очередная проверка отца. Очередной удар в спину. — Ну, если уж ты так рвёшься в этот свой коллеж, посмотрим, сможешь ли ты там выжить. Тогда Агрест-младший и не представлял, чем его желание об обычной школьной жизни может обернуться. — Тебе будет весело, Феликс, — Габриэль будто выплюнул его имя, нежели просто произнёс. А именно: всеобщая травля, такая чёрная зависть, в результате выливающаяся на него в виде всё новых и новых причин для злых слов. Все воспринимают его как подпевалу главного интригана и манипулятора в Париже, как посредника, передающего всю информацию главному боссу. Ведь кто, как не Габриэль Агрест, сажает за решётку себе неугодных? Кто, как не он, способен даже родственные души настроить друг против друга, и это не говоря об одноклассниках Феликса? У него на каждого есть внушительное досье из достоверных источников, способное нанести сокрушительный удар не то что по репутации, а по всей жизни выбранной жертвы. Зачем всё это? Феликс и сам не понимает. Всё, что касается отца, окутано плотным туманом тайн и секретов, и нет никакого смысла пытаться выяснить правду. Он знает одно. Габриэль хочет сломать его. Сделать из него собственную марионетку, безропотно следующую за ним и исполняющую все его желания и прихоти. Он понимает это без слов. Понимает, что на данном этапе жизни он не может противостоять ему. Но Феликсу всё равно. Хоть он и один против всего мира, но он справится. Покажет отцу, что его сын чего-то, да стоит. Что он не сломается так просто. Что им можно гордиться. А пока он продолжит игнорировать всех и просто учиться. Держать свою маску, потому что так проще. И пусть весь мир катится к чёрту.***
Феликса ещё с детства посещали предчувствия. Обычно плохие. Вернее, ни к чему хорошему они так и не приводили. И он не знает, можно ли назвать ту яркую девушку, ворвавшуюся в кабинет, чем-то «плохим». Нет. Если так, то сам Агрест тогда — Сатана. Или и вовсе Смерть, приходящая за душами грешников. Она похожа на маленький смерч, когда предстаёт перед ними вместе с что-то восклицающим преподавателем. Первое, что испытывает Феликс — лёгкое недоумение. Обычно профессор не повышает голос ни на одного из учеников в независимости от ситуации. Все разговоры мгновенно прекращаются. Взгляды всех прикованы к ней, и его в том числе. Что-то новенькое. Он медленно, так, чтобы никто не заметил, задерживает на ней свой взгляд. Смотрит исподтишка, состроив скучающее выражение лица. И застывает. Она улыбается. Так широко и жизнерадостно, что его бы обязательно стошнило, если бы не горящие в её глазах огоньки. Огоньки любопытства и искренности. Девчонка смотрит на всех таким открытым взглядом, что Феликсу невольно думается: а знает ли она, каков этот мир? И если нет, то ему не хочется её в этом разубеждать. Уж слишком приятен её вид. Стоп. Приятен?.. Нет, подождите. Такого просто не может быть. Правда же? — Приветствую своих достопочтенных одноклассников, — начинает она, и все невольно вытягивают рты. Даже Агрест вскидывает брови. Какое… оригинальное представление. Раньше так никто не делал. А затем, выдержав секундную паузу, она заливисто хохочет, и у Феликса внутри что-то ёкает. — Я Бриджит. Б-Р-И-Д-Ж-И-Т. Он перекатывает новое имя на языке. Такая острая «р» и тягучая «и». Как новое открытие. Как непредсказуемость. Как следование своему пути. С чего бы ему приводить в пример столь красочные эпитеты? Вот уж где неожиданность. Как… интересно. Пальцы отбивают один известный им ритм по столешнице, пока его серые глаза внимательно разглядывают её. Изучают. Эта Бриджит похожа на солнце. Несмотря на тёмный цвет волос, Феликс видит в ней источник ослепляющего света. Света, к которому тянутся отчаявшиеся и погрязшие во тьме мотыльки. Агрест впервые называет себя мелким насекомым. Тихонько усмехается, расправляя плечи. А затем их взгляды встречаются. У него перехватывает дыхание. Так резко и неожиданно. На грудную клетку словно что-то давит — что-то инородное и невидимое. Он хмурит брови, удивившись собственной реакции. Раньше он не замечал за собой повышенный интерес к кому-либо. Эмоции пытаются взять над ним верх, прорваться сквозь бесчувственную плёнку на его лице. Отец явно не будет доволен, если заметит в сыне неуверенность в своей неуязвимости. Но именно сейчас это не имеет значения. Её глаза такие большие, такие глубокие, что в них можно утонуть. Они, как океан, не имеют границ. Красивые. Она продолжает улыбаться, и в её глазах нет той ненависти, что Феликс так ждал и опасался увидеть одновременно. Как же так? Агрест непонимающе вскидывает брови, не зная, как реагировать на её приветливость. Ведь это ненормально. Обычно все убегают, завидев его, или бросаются желчью. Чтобы не зазнавался. Чтобы, если что, не приплетал везде и всюду свой статус и деньги. Как будто они хоть раз замечали за ним такое. Он тихонько фыркает, возвращаясь в воспоминания. Ведь Феликс привык. Ведь так проще. Но её улыбка становится лишь теплее, когда она уверенными шагами приближается к его месту. Приближается?.. Она сошла с ума? И именно в этот момент, когда все пораженно застывают, а Агрест сохраняет повисшую тишину, не сводя с неё широко раскрытых глаз, Бриджит осведомляется: — Я сяду с тобой? Она неуклюже плюхается рядом, задорно смеясь, и Феликс понимает, что сегодняшнее предчувствие — не такое уж и плохое.***
Она и в правду солнце. Бриджит в первые дни подружилась со всеми. Как источник счастья и веселья, как искорка, она сияет для всех. Даже для него. Её улыбка ярче всех — она заткнёт даже самого безнадёжного упрямца. Феликс до сих пор ошарашен тем её поступком. Тот факт, что она наплевала на всеобщее мнение и стереотипы и приблизилась к члену злополучной семьи Агрест, достоин уважения. По крайней мере, ему так кажется. И если остальные расценили это как подвиг и проявление храбрости и отважности, то для него — это было и вовсе чем-то невероятным. Никто не упускал возможности быть одобренным обществом ради белой вороны. Никто не упускал случая попытаться достать Феликса, как-то причинить боль. Но Бриджит, кажется, другая. Она, как непокорный цветок, прекрасна и очаровательна, но в то же время своенравна и упряма. Она кажется особенной. Наверняка единственная в своём роде. Феликс уверен: он не встречал никого похожего раньше. Никогда не видел её прежде, иначе бы обязательно запомнил её. Бриджит выделяется среди всех. Хотя бы тем, что не боится его, не ненавидит его, как все остальные. По крайней мере, ему хочется в это верить. И Феликсу по-настоящему страшно. Он не понимает, что с ним происходит. Взглядом он упрямо выискивает её в толпе, где бы он ни был. Её запах — диких, таких странных, цветов, — завораживает его. Её прекрасные бездонные глаза захватывают его в свой плен. Её мелодичный голос, губы, произносящие его имя… Чёрт. Нельзя об этом думать. Нельзя показывать свою слабость. Нельзя заставить людей поверить в свои чувства. Иначе потом будет больно. Феликс помнит. Феликс никак не может забыть эти слова.***