***
Его глаза апатично пялятся на дверь в противоположной стене. Идеально прямая осанка, скользящая походка, нечитаемое выражение лица — всё в нем такое же, как и раньше. Но почему он чувствует себя совершенно иначе? Как будто… на душе становится легче. Будто из него постепенно вытекает вся чернота, искажающая лицо в гримасе ужаса и выкачивающая весь кислород из лёгких. Кажется, ему известен ответ на этот вопрос. Дело в Бриджит. В этой несносной девчонке, не находящей себе места. Любопытней всех сплетниц вместе взятых. Она всячески пытается отвоевать себе место в его жизни, и он не понимает, зачем это ей. Столько более подходящих кандидатов, столько не менее… предназначенных для модельного бизнеса парней (он не настолько любит себя, чтобы считать эталоном красоты, но всё же), а она возится с ним. Нет, Феликс не против — даже наоборот, Агрест в некой степени польщён её вниманием. С ним такое не часто бывает. «Ну да, как будто с тобой такое впервые», — иронично отзывается внутренний голос, имея в виду его внешность. Всё-таки моделью он стал не просто так. Высокий рост, стройное телосложение и, пожалуй, по-настоящему красивое лицо с правильными чертами — визитная карточка на подиум известнейших дизайнеров мира. Хоть в чём-то повезло. Он не знает, плакать ему или смеяться. Но Бриджит явно не относится к нему как к какому-нибудь смазливому красавчику или мешку с деньгами. «Явно» не значит, что точно, сварливо нашёптывает ему подсознание, и Феликсу хочется скривиться от таких мыслей. Да вот только он не один. Успокойся. Они вместе идут по коридору. Шепотки и слухи начали забываться — все уже привыкли, что Бриджит относится доброжелательно ко всем. И к Феликсу в том числе. Агрест и сам постепенно… свыкается с её неизменным присутствием. «Другого выхода всё равно нет. Ну и я особо не против», — если поначалу его и повергали такие заявление от самого себя в шок, то теперь данные слова включены в режим «по умолчанию». Бриджит, как успокоительное для него: он забывает о всех выпавших на его долю невзгодах, просто общаясь с ней и слушая её заразительный смех. Оказывается, это так просто — привыкнуть к чему-то хорошему. К кому-то хорошему. Раньше никто не пытался наладить с ним контакт. И она — эта добрая девушка, — первая на его памяти, кто сделал это. Да и сейчас делает. «Никогда бы не подумал, что буду так спокойно реагировать на внедрение человека в моё личное пространство», — вдруг понимает Феликс, не зная: радоваться ему или нет. Он вдруг понимает, что вообще ничего не понимает. Как знакомо. Она вдруг останавливается за ним, и он хмурится, не понимая причину спонтанной остановки. Оглядывается на неё, вопросительно подняв одну бровь. — Эй, Феликс! Почему… почему ты не улыбнёшься мне? — возмущается Бриджит. Из-за своего миниатюрного роста ей пришлось высоко задрать голову, чтобы заглянуть в его глаза. Что ещё за вопрос? Не ему судить, конечно, но разве это вообще корректно — спрашивать о таком? Тем более буквально мгновение назад Бриджит напевала себе незатейливый мотивчик под нос, погружённая в свои, наверняка радужные, мысли. Вот уж где непредсказуемость. «Может, уже скажешь что-нибудь?» — задаёт он сам себе вопрос, передёргивая плечами. Нет. Она это начала — так пусть и продолжает. Бриджит так искренне недоумевает, будто действительно не понимает. Будто она не знает, что он вообще не улыбается. Поводов нет. Даже на фотосессиях он изображает из себя серьёзного бизнесмена или же меланхоличного одиночку — кого угодно, относящегося к образу «холодного парня». Да и не жалуется Феликс на это — для него такая роль, как вторая кожа. Он изобразит на своём лице любую эмоцию: гнев, грусть, безразличие, задумчивость, отстранённость… Что угодно, но не радость. Он с трудом может объяснить значение такого слова, не то чтобы вспомнить такие моменты из жизни. Опять ты за своё. Опять предаёшься слезливым грёзам? «Перестань ныть, тряпка», — ругает он сам себя, попутно возвращая своё внимание девушке напротив. Агрест тяжко вздыхает, слегка наклонив к ней голову. — Тебе это так важно — чтобы я улыбался тебе? — тихо спрашивает он, скрещивая руки на груди. «Улыбка» для него такое же знакомое явление, как и «семейное счастье». Иначе говоря, тут даже интернет не поможет. — Но я никогда не видела твоей улыбки! Уверяю, с ней ты будешь выглядеть ещё красивее, — она ласково улыбается, и в её лазурных глазах вновь загораются задорные огоньки. Может, её улыбка и вправду делает её ещё более красивой, но это же не значит, что так будет со всеми! «Она снова за своё», — мысленно стонет он. Умело манипулирует им, а он, дурак, не может ей сопротивляться. Или не хочет. Агрест ещё не решил. Они продолжают сверлить друг друга взглядами. Феликс уже знает, что произойдёт дальше. Он ещё ни разу не выигрывал её в «гляделки». Глупо, возможно, прозвучит, но Феликс не понимает, как ей удаётся удерживать с ним зрительный контакт в течение, как минимум, пары минут. Тем более, даже такие игры для него в новинку. В детстве родители не утруждали себя развлечением единственного сына. Чёрт. Забудь уже о них. Феликс слегка мотает головой, отгоняя ненужные мысли. И отводит ставший затуманенным взгляд, признавая своё поражение. Всё равно бороться с ней — бессмысленная затея. А может, дело в том, что глаза — зеркало души? Не поэтому ли Феликс даже не пытается вглядываться в её лазурные глаза дольше, чем на десятки секунд? Он допускает такую вероятность, но не более. Бриджит издаёт победный клич, и её губы растягиваются в улыбке ещё шире. Плутовка, ухмыляется он. Знаешь ведь, что всё будет по-твоему. — Пожалуйста, — просит она, заведомо лишая Агреста выбора. Феликс не знает, что с ним не так, но ему очень тяжело отказать ей. Чертовщина какая-то. Что с ним происходит? Признак слабости. Нельзя было допускать ничего подобного. Нельзя было вылезать из своей скорлупы наружу, к ней. Ещё не поздно вернуть всё на круги своя. Сейчас Феликс только думает о Бриджит, а что может произойти дальше? Вдруг он окончательно потеряет голову? Вдруг… вдруг он доверится ей? «Нет, не может быть». Нельзя показывать свои чувства… «Да мне ничего блин, нельзя», — с некоторой безнадёжностью думает он, пока внутри что-то клокочет от злости и возмущения. Как же это угнетает — осознание, что, вероятно, он один такой в этом коллеже, кому по-настоящему тяжело и одиноко. «Один? А не много ли ты на себя берёшь?». Нет. Конечно, он никому не жалуется. Конечно, у него нет раздвоения личности. Руки так и чешутся вмазать себе хорошенько, но он сдерживается. — Феликс, ты чего застыл? — недоумённо уставившись на него, она осторожно тянется своей маленькой ладонью к его щеке и уже почти касается его, как вдруг Агрест резко отшатывается в сторону. Затравленно смотрит на неё, как побитый щенок. Гулким маршем в его голове звучат голоса его самых глубоких страхов. «Только бы отец не узнал», — истошно вопит его подсознание. Иначе его привычной жизни точно наступит конец. «Не сказать, что идеальной, но с Бриджит дни определённо… разнообразнее», — неожиданно для себя думает он, задержав дыхание. Так и есть. С ней не бывает скучно. Когда Феликс вновь уходит в свои мысли, становясь мрачнее тучи, Бриджит тут же оказывается рядом, одним присутствием и человеческим теплом возвращая его к нормальному состоянию. У неё всегда находятся новые темы для разговора: несмотря на её напористость, о его семье она тактично не расспрашивает, будучи осведомлённой о его положении. «Может, ей можно открыться?» — спрашивает себя Агрест, после чего даёт себе мысленный подзатыльник. Нет. Нельзя Бриджит прикрывает глаза с громким выдохом. Ему невольно хочется как-то утешить её — она выглядит такой беззащитной, когда вот так грустит. Он слишком резко отреагировал. Определённо. Так Феликс лишь спугнёт этот лучик света. А уж этого ему, определённо, не нужно. — Слушай… — неуверенно начинает он, как Бриджит, резко вскинувшись, прерывает его на полуслове: — Ты так решил от меня спрятаться? — она в притворном возмущении топает ногой, надувая щёки. — Я победила: ты, приняв правила игры, теперь обязан исполнить мою просьбу, так что не юли, — многозначительно поиграв бровями, она делает вторую попытку приблизиться к нему. Нет. Он просто не выдержит, если она его покинет. Он не хочет вновь быть один. Феликс подчиняется. Он не делает попыток отстраниться, когда Бриджит вдруг прижимается к нему, обнимая его за шею. Лишь судорожно вздыхает, в то время как все мышцы внутри него застывают. По спине проходит неровный строй мурашек, а сердце заходится бешеными ударами — вот-вот выскочит наружу, упав к её ногам. Так тепло. Она обнимает его, глубоко дыша ему в плечо. «Такая маленькая», — с несвойственной ему нежностью думает он, боясь спугнуть момент. Его так давно никто не обнимал. Да и когда это было? Последнее объятие он получил от матери по случаю его десятилетия. Насколько ему не изменяет память, с того момента отец запретил ей открыто проявлять чувства к нему. «Чувства — признак слабости», — вот, что Агрест-старший тогда сказал маленькому Феликсу, и ему пришлось подчиниться. Уже тогда он почувствовал себя одиноким. Да и матери его больше нет… Агрест снова чувствует боль, захватывающую всё его существо. Всепоглощающую, тупую боль. «Не отстраняйся. Ещё чуть-чуть», — ни один мускул не дёргается на его лице, в то время как внутри быстро-быстро грохочет сердце. Хочется прижать её крепче, вдыхать запах диких цветов и забыть обо всём на свете. Хочется наплевать на устои отца о хладнокровии. Нет… Он сильно жмурится, в последний раз вдыхая запах её волос. Достаточно. Феликс медленно отстраняет притихшую Бриджит от себя, смотря пустым взглядом куда-то поверх её головы. Пусть лучше думает, что не произвела на него никакого впечатления. Пусть думает, что не растопила его сердце. Так проще. Они слишком долго сохраняют напряжённое молчание. Несмотря на свою слабость — он не совсем уверен, что именно подразумевает под этим словом, — ему приятно называть себя если не другом, то хотя бы приятелем Бриджит — на большее он и подавно не надеется. Всё слишком сложно. Слишком… запутано. И дело даже не в нём. Отец. Он является единственной причиной всех его неудач. Но ему будет ещё больнее, если она отвернётся от него. Как бы это объяснить… Что-то словно заставляет Агреста пойти ей навстречу. Если он и будет жалеть об этом, то точно не сейчас. Прилагая некоторые усилия, он растягивает тонкие губы не то в полуулыбке, не то в гримасе, но ей этого становится достаточно. Она радостно хлопает в ладоши, сияющим взглядом прожигая в нём дыру, кажется. — Спасибо. «Милая», — уголки губ подрагивают, пока Бриджит лукаво всматривается в его лицо. Это определённо того стоило.***
— Эй, Агрест, на пару слов. Феликс заталкивает желание огрызнуться куда подальше. Он лениво оборачивается, внимательно наблюдая за действиями одноклассника. «Натаниэль Куртцберг», — вспоминает он имя рыжеволосого юноши, приближающегося к нему. Его шаги широки и решительны. Взгляд голубых глаз упрямо направлен на его переносицу, пока руки то сжимаются в кулаки, то вновь расслабляются. «Чего это он так всполошился? Хочет что-то спросить?» — Агрест перебирает всевозможные варианты, но один абсурднее другого. Что задали по химии? Ему нужен конспект? Решил спросить, как у него дела? Бред. Как бы то ни было, тот сам всё расскажет. Феликс уже давно понял, что Натаниэль тихий и спокойный парень. «Серая мышь», если точнее. Куртцберг обычно держится от потасовок, как и от попыток подшутить над самим Феликсом, подальше, предпочитая вырисовывать толстые и тонкие линии своих эскизов. Среднестатистический парень, не лезущий на рожон. Да, именно такое определение. Откуда Агрест осведомлён об этом? «Нужно знать своих врагов в лицо. А они на каждом шагу», — говорил ему отец, и Феликс запомнил. Он хранит у себя в памяти каждое его нравоучение. Сколько их, он считать не собирается — иначе придётся позабыть на некоторое время об окружающем мире. Так уж о чём там «серая мышь» разглагольствовать хочет?.. Куртцберг раздражённо сдувает с лица длинную огненную чёлку, пока Феликс разглядывает ровно подстриженные ногти на своих длинных тонких пальцах. Он не собирается ждать того вечно. «Тем более», — смотрит на часы, «урок скоро начнётся». «Странный он какой-то», — Агрест вскидывает брови, когда замечает в глазах Натаниэля оттенки безумия. Его взгляд мечется от одного пустого конца коридора в другой, выискивая потенциальных сплетников. Феликс видит в нём нежелание быть подслушанным. А вот это уже интересно. — Что стряслось, Куртцберг? — тихим, нарочито медленным тоном начинает Феликс, скользя пустым взглядом по стенам. Пусть думает, что Феликсу и подавно не сгодился диалог с ним. Натаниэль прокашливается, наконец подняв на него свои глаза. Его губы вот-вот растянутся в победной улыбке, когда он, чётко выговаривая каждое слово, начинает: — Вы с Бриджит неплохо спелись, не находишь? У меня даже создалось впечатление, что ты к ней неровно дышишь, — Натаниэль жадно следит за реакцией Агреста на свои слова. Которой не последовало. «Чего ты ждёшь?» — мысленно смеётся Феликс, чувствуя своё превосходство. О чём Натаниэль думает? Неужели спит и видит, как Агрест содрогается и стыдливо отводит взгляд? Или краснеет? Вот только Агрест не снимает свою маску перед кем попало. Он взъерошивает свои светлые, почти белые, волосы, с сомнением наблюдая за Куртцбергом. — Если ты подразумеваешь под спелись установку неизбежного контакта и внутри-классных отношений, то, вероятно, это правда. Не думал, что тебе это интересно, — выдаёт Феликс, проигнорировав вторую часть вопроса, и лишь по едва сощуренным глазам можно уловить всё нарастающее раздражение. — Не то чтобы интересно, но хотелось послушать тебя лично. Знаешь, тебя нечасто можно было застать в чьей-то компании, — подхватывает Натаниэль, однако от внимания Феликса не ускользает то, как щёки Куртцберга покраснели от волнения. «Всё страннее и страннее». — А тебя-то это каким боком касается? — Феликс скрещивает руки на груди, возвышаясь над Натаниэлем за счёт существенной разницы в росте. «Нужно заканчивать этот разговор». Крутящиеся в голове мысли Агрест поспешно выгоняет из головы. — Меня? Мне просто хотелось побольше разузнать о Бриджит. К ней и не подступишься теперь — всё вокруг тебя увивается. Феликс при упоминании Бриджит в подобном ключе ощущает подступающую к горлу желчь. Он привык выслушивать оскорбления в свой адрес — как говорил отец, это отличная закалка, — но когда дело касалось её, сдерживать свои мысли становилось сложнее. Вспомнив наставления отца, Феликс усмехается. Ничего личного. Голодная мышь сама виновата, что попалась в ловушку. Холодная усмешка тает на губах Агреста, когда он делает к Куртцбергу шаг. — Что-то ты совсем без тормозов, парень, — слегка наклонившись, чтобы быть с ним на одном уровне, начинает свою речь Феликс, и Натаниэль вздрагивает от тона его голоса. Угроза. — Пока сидел в своём тихом уголке, совсем позабыл, с кем имеешь дело? — Что? Да ты же просто папенькин сынок! Ты без него… — уловив что-то в его глазах, Куртцберг осекается, несмело делая шаг назад. Снова. Нарочно или нет, но Натаниэль надавил на одну из его самых больных точек. В обычной ситуации Феликс бы проигнорировал подобную провокацию, оставив хлёсткие слова при себе, но сейчас всё иначе. Причастна к этому Бриджит или нет, Агрест решает обдумать позже. Он не собирается говорить много, но… — «Что»? Ничего не смогу сделать? Ты так в этом уверен? — вкрадчивым тоном продолжает Агрест. — Взгляни правде в глаза: если до этого вокруг всегда была толпа, то сейчас мне уже ничего не помешает. Конечно, Феликс блефует. Вот только — не без помощи отцовского «воспитания» — выходит у него довольно убедительно. Куртцберг уже некоторое время назад растерял всю свою уверенность. Он стоит, прижав ладони к пунцовым щекам, очевидно, чувствуя себя не в своей тарелке. «Неужели ему стыдно?» Люди действительно крайне непредсказуемые существа. — Тогда я всё расскажу твоему отцу, и тебе не поздоровится! — неожиданно как для Феликса, так и для самого себя выпаливает Куртцберг и, кажется, тут же жалеет о своих словах. Что? Он не ослышался? «Серая мышь» действительно только что пыталась пригрозить Агресту его же отцом? — Ну так беги, чего стоишь? — кто бы знал, сколько усилий он прикладывает, чтобы не рассмеяться после услышанного абсурда. Феликс кривит губы, прожигая съёжившегося Натаниэля взглядом. — Раз так хотел выслужиться перед отцом, чего раньше-то тихоней притворялся? Натаниэль беззвучно открывает рот, не произнося ни звука. Шаркает ногой, но так и не двигается с места. Молчит. «Да что же ты за немая принцесса такая?» — не на шутку удивляется Феликс и уже собирается заканчивать этот театр одного актёра, как… На весь коридор раздаётся звонок на урок, вынуждая их остановиться. Всё. Хватит с него. Чувствуя себя выжатым, словно лимон, Агрест первым приходит в себя и отворачивается от притихшего и что-то обдумывающего Куртцберга. Шаг. Шаг. — Напоследок, Натаниэль, дам тебе совет, — оборачивается, окинув растерянного Натаниэля хмурым взглядом, — думай головой, прежде чем задавать вопросы о том, о чём не знаешь. И тут же продолжает свой путь дальше по коридору. «Серая мышь» остаётся позади, пока Феликс обдумывает произошедшее. «Что это было?» Тот спрашивал о Бриджит. Но с какой целью? Чего он хотел добиться вопросом об их общении? Почему так надеялся вывести его из себя? И что это был за бред про отца? «Слишком подозрительно», — заключает он, прикусывая губу. И ещё эта резкая смена поведения и перепады настроения… Но это не проблемы Феликса, ведь так? У него и так забот по горло. И чтобы ещё и добавлять в список «мямлящего тихоню» — нет уж, увольте. Хватило и того, что Агрест осознанно вступил с ним в бессмысленный диалог. О чём он, всё же, жалеет, несмотря на разливающееся в груди удовлетворение. «Почему?» Всё просто. Как только дело коснулось Бриджит, все переживания и сомнения ушли на второй план. Агрест сам не понял каким образом. Недовольство, неприязнь, агрессия. Слабость. Чёрт. Чёрт! Заснувшие было демоны снова поднимают свои косматые головы, протягивая к беззащитному Феликсу костлявые руки. Он впервые так открыто проявил свои чувства. Он впервые настолько открыто показал свою слабость. Феликс резко останавливается у поворота к нужной двери, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту. Возьми себя в руки, тряпка! Курцберг не понял. Не заметил, как он слегка вздрогнул, беря себя в руки. Не узнал, о чём Агрест подумал вначале. Это было видно по его глазам, в которых застыло замешательство и страх. Всё в порядке. «Убеждай самого себя, если тебе так будет проще». Агрест всё ещё не двигается с места, глубокими вдохами призывая себя успокоиться. Б-Р-И-Д-Ж-И-Т Её имя. Он так часто повторяет его про себя — как самую настоящую молитву. Его маленький лучик. «Никто не узнает», — успокаивает себя Феликс, расправляя плечи и разминая кисти рук. Он всегда так делает, когда сильно нервничает. Что же. Пора заходить в класс, где учитель монотонно читает сплошной текст учебника, а одноклассники от скуки не то спят, не то кидаются друг в друга всякой дребеденью. И где за его партой сидит она. «Всё будет в порядке». Он ухмыляется, распахивая деревянные двери. О да, они и вправду неплохо спелись.***
Громко хлопает дверь. — Добрейшего утречка, Феликс! — взволнованно восклицает Бриджит, подскакивая со своего места. И тут же осекается, с нарастающим ужасом разглядывая вошедшего Агреста. Нет, конечно, Феликс часто хмурится и вообще ведёт себя, как последний пессимист, но то, как он выглядит сейчас… Взъерошенный, с фиолетовыми синяками под глазами. С таким пустым взглядом. Даже когда ему очень тоскливо или тяжело, в его глазах всё равно присутствует металлический блеск, завораживающий её. «Его глаза сейчас, как мутный лёд», — думает она, пока он приближается к ней. Осанка, походка, безразличие — всё при нём, но глаза… Они выдают его. Выливают на неё всю скопившуюся в них усталость от всего мира, которую она не замечала. «Предпочитала не замечать», — с горечью заключает она, ощущая, как ускоряется сердцебиение. Ей становится страшно. Мерзкий, липкий страх холодком пробирается по позвоночнику, и она вздрагивает. Сжимает в кулаки ледяные пальцы, во все глаза смотря на него. И когда он садится рядом с ней, пряча пальцы в спутанной шевелюре, она ощущает исходящую от него дрожь. «Он такой измождённый», — сожалеет Бриджит. Будто целые сутки не спал. — Феликс?.. — мягко зовёт она, кладя руку на его плечо. Он не реагирует. Лишь крепче сжимает пальцы у самых корней — будто желая стянуть с себя бледную кожу. «Но и не отстраняется», — с извращённым триумфом нашёптывает ей подсознание, и она слегка сжимает ткань его идеально выглаженной рубашки. Пытается поймать его холодный взгляд своим, горячим. «Я хочу помочь тебе», — мысленно кричит Бриджит, когда Агрест вдруг глубоко вздыхает. Первое, что видит она в глубине его бездонных глаз — отчаяние. Такое искреннее, не знакомое ей и оттого не менее страшное отчаяние, что в горле её возникает огромный ком, а ладони безбожно потеют. «Как долго ты скрывал от меня свою душу, болван?» — негодует Бриджит, приняв решение. Она резко поднимается, отодвигая стул, и в его глазах можно уловить секундное замешательство, пока она не говорит: — Поднимайся. Если бы с ним всё было в порядке, он бы обязательно съязвил или же просто сделал вид, что не слышит её. Вздохнул бы, с кошачьей грациозностью вставая рядом с ней. Но он молча повинуется. Пока она преодолевает длинные коридоры спешным шагом, а он медленно плетётся за ней, Бриджит недоумевает всё больше и больше. «Что же с тобой?» Если бы она только знала. Она выходит на школьный двор, где помимо них шелестит листва да солнце освещает землю. Агрест встаёт поодаль, засовывая руки в карманы брюк. — Ты что-то хотела? — хрипло произносит Феликс, так и не подняв на неё свой взгляд. Он закрывается от неё. Прячется в свою скорлупу, как в единственную защиту. Не доверяет ей. Её сердце пронзает острая, кровоточащая пульсирующими ранами, боль. Так неприятно осознавать, что столь близкий для неё человек сторонится её. Приравнивает её к своим ненавистникам. Нет. Она не отпустит его так просто. В её облике сквозит решимость, когда она сокращает расстояние между ними. Несмотря на все его вялые протесты, Бриджит обхватывает его красивое лицо своими ладонями, настойчиво сверля его взглядом. — Расскажи мне, что произошло, — требует она, не позволяя ему вырваться. Хотя она и слабее Феликса, но не менее хитра и вдумчива. «Он меня не тронет», — понимает она, с долей нежности проводя подушечкой пальца по впалой щеке. Агрест громко сглатывает, ловя её взгляд. Фокусируется на её ярких огоньках, впитывая исходящий от них свет. Бриджит невероятно серьёзна. Она отмечает любой его вдох и выдох, ловит любое изменение в выражении его лица. Она заботится о нём. И сейчас Феликс уверяет себя, что всё это ради него. В его невозмутимом облике неизбежно появляется трещина. Одна, вторая, третья… На какое-то мгновение маска исчезает с безразличного ко всему лица. И вот, перед ней предстаёт потерянный мальчик, обидевшийся на своего отца. Тоскующий по умершей матери. Не знающий, что ему делать. Как ему держать голову высоко поднятой, а нос — вздёрнутым, когда чуть ли не каждый ненавидит его? — Мне больно, Бриджит, — выдавливает Феликс, прижимаясь к её щеке. Не отшатывается от неё, как бешеный, не бежит от неё прочь, не молчит. Не прячет своё лицо под маской безразличия. Она так счастлива, что он открывается ей. Но это даже не ради удовлетворения собственного эго. Ему это нужно. Иначе он окончательно сломается. — Больно? Где? — не слыша собственного голоса, шепчет Бриджит, проводя по его ледяной коже подрагивающими кончиками пальцев. Невообразимо хрупкий момент. Будто подует ветер — и мир вокруг разобьётся на мелкие осколки. Феликс медленно и нежно обхватывает её руку своей и, не говоря ни слова, прикладывает к своей груди. За которой отчаянно колотится сердце. — Вот здесь. Бриджит прикусывает губу, ощущая ладонью жар его груди под рубашкой и дрожь его тела. И тут притихший было Феликс начинает говорить. — Мама умерла год назад. Я даже не плакал — отец всегда говорил мне, что слёзы — признак слабости, — Агрест устало прикрывает глаза, не отпуская её руку. — Моя мать умерла, а я даже не горевал по ней должным образом! — его голос срывается, и Бриджит успокаивающе притягивает его к себе, позволяя его голове безвольно упасть на своё хрупкое плечо. — Хотя она и была эгоисткой, она любила меня. Любила. Меня никто больше так не любил, — шепчет он в её шею, пока его тело бьёт крупная дрожь. Мать? Горевать должным образом? Бриджит поражённо молчит. Она просто не знает, что говорят в такие моменты. Что ей нужно сказать. Что ей делать? — Всё будет хорошо. — «У тебя есть я», — хочет выпалить она, но онемевший язык не слушается. Они стоят так, вместе, в тишине.***