Отголоски сна

Я просто хотел помочь… людям…

      Она хорошо помнила, как пришла сюда впервые: медленно и осторожно, крепко стискивая в пальцах рукоять трости, в любую секуду готовой развернуться смертоносным клинком, вслушиваясь в каждый звук и шорох, и все-таки пропустила тихий вздох за спиной.       Он жался к полу, закутанный в жалкие лохмотья, которые, верно, когда-то были одеянием священника, а может — чем-то иным. Тихое существо, готовое извиняться даже за собственное существование. Агата. Ей потребовалось немало времени, чтобы услышать это имя. Но тогда, в первую встречу, она медленно обходила по кругу единственного обитателя часовни Идон, настороженная, не знающая, чего ожидать в следующий миг. В этом искаженном городе опасность слишком часто имела самый невинный облик. А доброта — неожиданно отталкивающий. Эту истину она осознала позже, а пока взгляд надолго прикипел к рукам — невероятно худым, с длинными узловатыми пальцами и неряшливыми, кое-где обломанными ногтями. И эти руки то складывались в молитвенный жест, то тянулись к ней… Она не сразу поняла, что ориентируется Агата только по запаху: закрытые бельмом глаза не видели ни утреннего солнца, ни сияния восходящей луны. Последнее, несомненно, было благом.       — Ты жива и здорова, Охотница? Здесь безопасно, оставайся, сколько захочешь, — так он приветствовал ее каждый раз, когда она возвращалась обратно. Измазанная кровью — своей и чужой, пропахшая грязью улиц и чужих потрохов. Запах ладана изгонял все. И поднимающуюся в голове кровавую пелену — тоже.       — Охота закончится. Она всегда заканчивается, — Агата говорил тихо, неровно вздыхал и замолкал после каждой фразы, будто боялся и не знал, стоит ли продолжать. Она неопределенно хмыкала, стаскивая с плеч грязный плащ, отцепляла и перепроверяла оружие, просто сидела, глядя в потусторонние отсветы фонарей, и впервые — с самого своего пробуждения в этом безумном городе — не торопилась засыпать. Явь тоже могла быть вполне сносной. Если это только не очередной сон.       — Все сходят с ума. Но я верю, там еще есть кто-то… если тебе попадется кто-нибудь в своем уме, приведи их сюда, ладно?       Делить с кем-то своё убежище не очень хотелось, но Агата просил, а она, глядя на нервное, болезненное движение пальцев, слыша едва уловимое «хочу сделать хоть что-то полезное», не могла отказать.       Часовня постепенно наполнялась голосами. Тихим ворчанием старухи, смешками Арианны, скептичными замечаниями вечного параноика и молитвами Аделлы. Охотница приходила сюда, но не так часто как раньше, и все не решалась спросить: ты счастлив? Этого довольно, чтобы рассвет не казался таким далеким?       — Они… не слишком хотят говорить со мной, но все живы — и это главное, — слова сказаны, и она остановилась, замерла, будто попала под действие какого-то эликсира. Сегодня Охотница пришла в часовню случайно, всего лишь собиралась пройти мимо, спеша к громаде Главного Собора, но странное новое, почти забытое чувство, остановило, развернуло на месте и толкнуло обратно, к самому входу в часовню, где Агата будто уже стал ниже ростом, практически сливаясь с полом и своим одеянием.       — Мне… поискать кого-нибудь еще?       — Там больше некого спасать, мы… ты сделала все, что могла. Я благодарен, ты так внимательно отнеслась к моей просьбе… — с каждым словом голос Агаты делался все тише, будто он терял последние силы.       — Не я. Мне бы не пришло в голову кого-то спасать, — она слишком хорошо знала себя и те причины, что связали ее с проклятым городом. Доброты среди них не находилось. Вся доброта Ярнама обиталась здесь. В алых лохмотьях и нервных пальцах. В тихом, неуверенном и вечно виноватом голосе.       — Как думаешь, на рассвете я смогу начать все сначала? — Агата беспокойно двигал руками, поворачивал то в одну, то в другую сторону слепое лицо, будто и правда мог поймать ее взгляд, прочитать ответ.       — Конечно, — она устроилась на самом краю алых одежд, и редкие взгляды — точно не то, на что Охотница собиралась обращать внимание. Она собрала всех в одном месте, свела друг с другом, но на самом деле они будто и не покидали своих жилищ, каждый смотрел и по-прежнему видел только себя. Если так, то каждый сам виновен в том, что неспособен совладать с ускользающим разумом.       — Хорошо. Когда я думаю об этом… становится легче. Спасибо тебе, — Агата успокоенно улыбнулся, сцепляя руки в замок, но тут же снова потянулся ими вперед, комкая край своего одеяния, — если… когда ночь охоты закончится, мы могли бы стать друзьями? Я знаю, я прошу слишком много, я…       — Нет, — она перебила его резко, почти бесцеремонно, как никогда не делала раньше.       — Я понимаю, да… я… не слишком достоин дружбы, — теперь, чтобы услышать слова, даже ей пришлось изрядно поднапрячь слух.       — Видишь ли, — она заговорила нарочито обиженным тоном, — я думала, что мы уже друзья…       Обещание дружбы — самая меньшая благодарность за знание, что в этом проклятом городе есть место, куда можно вернуться. На самом деле, это знание единственное, что все еще останавливает ее разум за мгновение до шага в бездну.       Но все-таки, когда она видит, как слепые глаза загораются внутренним светом, а сгорбленные плечи самую чуточку распрямляются, то понимает, что опять задолжала Агате что-то невероятно важное.