Под луной

Мороз холодил по рассыпчато-белой шерсти. Под лапами едва слышно похрустывал свежий, навалившийся ночью снег. Вокруг ни души, академия утонула где-то в двух километрах позади – в зарослях многовековых деревьев. Нос утыкается в неровность зимнего покрова и рыхлит продолговатую линию; чих отрезвляет тишину и разносит ореол снежинок. Нет, там точно что-то есть, никак не разобрать что. Передние лапы начинают активно вкапываться вглубь. Ещё один чих. Ну и ладно, не до смерти важно. Мазнув прозябающий шнобель лапой, шустренько перебежал мимо нескольких заваленных кустов. Звук. Чутьё сработало раньше мозга – развернулся. Показалось, наверное. Хрусть! Не показалось. Рванул прочь, пересекая метры, не разбирая пути. Не может быть. Не может. В голове набатом стучит пульсация, в глотке – узел страха, развязывающийся нитями по остальному телу быстрее поражающего яда. Его преследуют. По пятам. Не отстают. Догоняют. Ныряет под ствол упавшего дерева, лавирует в бок, петляет, старается ускориться. Конец. Конец. Конец. Это конец. Не уйти – перекидывается прямо в движении и проезжается обнажённым телом по мягкой природной подстилке, перекатывается на спину, инстинктивно продолжая отползать. Волк застыл ночным кошмаром, сверкая чёрными алмазами глаз. Расчленяет без клыков и упивается беспомощностью. Возвышается богом, покровителем, звеном цепи. Утекает достаточно времени. Жертва решается попытать удачу, благородие — как она думала — сбитого с толку хищника, но не тут-то было, подняться с четверенек — поворачиваться спиной вообще плохая идея — не позволили, утянув за лодыжку. Дрожь сковала каждую клеточку, слёзы водопадами струились к подбородку, одичавший ужас накрыл шоковым бездействием. Теперь точно конец. Бедняга даже не замечает, что за лодыжку его приблизили не пастью и что подмяло под себя не мохнатое чудовище, а человеческое тело, которое, впрочем, от данного факта чудовищем быть не перестаёт. Потрошитель жадно прижимается к изгибу плеча и шеи — пойманному мерещатся зубы, впивающиеся в кожу и выдирающие кусок мяса, — дышит не воздухом, живой плотью под ним. Запах дурманит животную сущность. Втягивает всей широтой лёгких и ведёт линию от загривка до серёдки напряжённых лопаток. По запаху и различает: чистокровный, никем ранее ни разу не тронутый, лисёнок, молоденький совсем, два года от роду?, вынесен на этот свет в западных землях, определённо то самое желанное лакомство братьев и собратьев. Челюсть ноет. – Так ты перевёртыш? – риторически, оглушённым голосом в чужое торчащее ушко. Парализованный организм не чувствует нагло исследующих ладоней, не с похотливым подтекстом – с любопытством найденной диковинки, необходимую ту выкрутить под вседоступными правильными/неправильными углами, обследовать вдоль и поперёк, рассмотреть, разобрать, аки конструктор, сложить обратно, облизать, залапать всласть, распробовать, после – хвастаться встречным, у них-то подобного сокровища нет. Пальцы на бёдрах, перекочевавшие следом на округлости ягодиц, на склепе рёбер таки пробуждают: дёргается, шипит умением четвероногого-хвостатого, протестующе отдирает от себя руки, будто уцепившиеся теми же волчьими когтями. Рвутся всхлипы, влага застилает ясное виденье. – Как тебя зовут? – требуют, сгребая хваткой в общем-то бесполезно полосующую налёт льда кисть. Вместо речи поначалу сыпятся хрипы. – От- – «пусти» вязнет неозвученным из-за неслушающегося языка. Повтором, более успешно: – Отпусти, – правда, сравнивая интонации, блеяньем. Особо не до дум, когда из гордой лисы успел опуститься до барашка. В такой ситуации и до планктона – не стыдно. Его снова принимаются нюхать – зарываются лицом в волосах. Заложник отчаянно барахтается. Кануть участью съеденного – это сготовила ему матушка-судьба? Жалкий плач теряется в пространстве вокруг. Змейкой не выползти, тем более не скинуть, тем более-более не вступить в драку. Помощи со стороны не дождаться. Его косточки обглодают с гурманским аппетитом здесь и сейчас. – Пожалуйста... Пожалуйста… Не в состоянии поверить – тяжесть веса боле не плющит к снегу, запястья на свободе. Подаренную призрачную надежду растаптывают в пух и прах переворотом лицом к лицу. Успевает только лягнуться, в итоге оказывается почти идентично притёртым к пышущей лавинным жаром груди. Скрутившиеся ступни едва удаётся выпрямить. Охотника трепыхания лишь задорят. И хлипенько спрятанное сердечко, трепыхающееся сильнее хозяина. Помнится, кто-то рассказывал, лакомиться этими отнюдь не рыжими хитрецами приступали с горлышка, потом брюхо,.. на десерт – то самое сердечко. Увы, поколения сменились. Хотя… Одну маленькую дольку, чуть-чуть совсем… Жилки касаются резцы и клыки, оттягивают… Громкий скулёж-вой просачивается через густые кроны елей. Не разрывая ткани, всего-навсего дразня, мазками смачивая слюной, засасывая губами – понятно, что вкусный, очень вкусный. – Имя, – безапелляционно, со схлестнувшимися взорами. Загнанный детёныш под ним осмеливается вновь напрячь убравшиеся при перевоплощении усы – шипит-шипит-шипит; ёрзает, сминая снег по контуру позы в складки; вторым нашествием смелости пинает блокируемыми ногами, чудом вырывает их и бьёт по спине. Эффекта ноль. Теперь ещё, ёрзая, трётся всеми приличными/неприличными местами. Рычание вкупе с удушением сметают спесь с припухшей мордашки на корню. – Назови имя, лисёнок, – последним предупреждением. – Тхэн, – неразборчиво; учтиво-милосердно позволяют задышать. – Как? – Тэхён, – сорванно. Град слёз хлещет по вискам, теряясь в белее снега растрёпанной шевелюре. Не выбраться. – Учишься в академии мисс Ли, верно? – строптивый засранец не спешит отвечать. – Отлично, – довольнее, чем следовало. Конец. Скулёж. Редкий зверёк обмякает поверженно, пока будущий убийца маниакально чертит кончиком носа по развилкам ключиц, ложбинке плоских полушарий, особо задерживается на манящем участке под подбородком и кусает ранее облюбованный изгиб плеча и шеи. По-настоящему. Дырявит телесную нежность, въедается, хрустит соединениями, разливает красный сок и упивается им. Настоящий укус повлёк за собой настоящую волю. Тэхён мечтал попрощаться с сознанием, не терпеть агонию; галлюцинации от боли атаковали жестоко – словно личный палач отстранился. Уверенность в реалии гасла сомнениями. Кое-как приподнялся и напоролся на его взгляд, подогнавший нелепо отскочить хоть на сантиметр. Утирая зачерпнутой горстью снега рот, волк неотрывно наблюдал за растерянной жертвой. Та дико ко стволу жмётся, осмысливает, что её благословили на побег, опасливо поглядывая перекинуться пытается, дышит на грани – не выходит, глазки вниз скашивает, сосредотачивается – не выходит. Настолько молодой? Или же от случившегося? Процесс запущен: с искажением конечностей вырастает шерсть, затем форма черепа, туловище, материализуется хвост. Настолько молодой. Так – слишком медленно, лисёнок не освоил перевоплощение. Зато сверкает пятками гораздо активнее. Забраться на карниз подоконника первого этажа и влезть в предварительно распахнутое окно своей комнаты удаётся с горем пополам, стать обратно человеком – по всем предыдущим рекордам непомерно долго. Грудой распластавшись на полу, Тэхён до сих пор не чувствовал себя в безопасности. И, похоже, уже никогда не почувствует. Металлический запах собственной крови побудил соскрестись и в забвении добраться до унитаза – споласкивать глянцевую поверхность внутренним миром из проглоченной на завтрак каши. Следующим шагом обработка расхлябанных лоскутов кожи, боль драла хуже заострённых клыков. Сдавшись, кажется, потерял сознание в кроватной перине. Обыденность дней притупляет воспоминания, до сих пор снившиеся призраком месячной давности. Бред. Бред. Бред. Восстановившаяся регенерацией шея каждый чёртов подход к зеркалу вещает об обратном: регенерация регенерацией – обезображенный шрам. Которого не должно было остаться. Ким догадывается-отвергает-догадывается и так по цепочке. Значит с концом он поторопился. А потом к его серой, мышиной персоне начинают принюхиваться и странно коситься. А потом Джин — староста класса, грациозный нарцисс-кот — подсаживается и говорит: – От тебя действительно чем-т- кем-то несёт, – подозрительно щурится, раздувая ноздри на максимум. – Чушь, – Тэхён невзначай натягивает горло шерстяного свитера повыше, незаинтересованно в разговоре уткнувшись в учебник. – Хм… Чушь – если б я один учуял. Все шепчутся о твоём загадочном ухажёре. Чтоб их! Тэхён утирает каплю пота с виска, не подавая вида. Всё хорошо, всё хорошо… – Нет никакого ухажёра, – наигранно-устало выдыхает. – Откуда? В них чуть не врезается бешеный попугай — Сон Вонхэ, тупой согруппник, — еле увернулись. Откровенно, Тэхён уже как несколько лет мечтает выдернуть ему все перья. Бесит. Перевоплощаться в здании академии строго-настрого запрещено. – О! – озарело вскрикивает старший Ким. – Вдруг это такой своеобразный вестник скорого пробуждения твоей сущности? Поджимаются губы. Ни души не в курсе, что его внутренний зверь пробудился ещё два года назад. Сообщить наставникам было страшно. Лисиц полно, белых лисиц – единицы по миру. Реакция окружающих непредсказуема. На той роковой прогулке в лесу — редкое время, когда он даёт волю природному естеству — стало отчётливо ясно, что скрываться стоило гораздо-гораздо усерднее. – Возможно, – соглашается, ибо продолжать – непонятно чем аукнется. – Хён, не хочешь сегодня снова после занятий позависать? – Притащишь еду из столовки? – Молока? – закатывает глаза. Этому кошаре лишь бы пожрать. – И рыбки, – облизывается. – Жуть охота. Аж усы ноют. Тэхён смеётся. Нельзя было предвещать. Вернее, Тэхён ждал, содрогаясь ждал, но всё равно оказался не готов, застигнут врасплох. Слухи о прибытии волчьего отпрыска перескакивали из уст в уста быстрее вихря. Тэхёна этот вихрь почти сшиб навзничь. Ломанул прочь из столовой, в голове конвульсивно билась единственная мысль: «Забиться под кровать, забиться под кровать…» Маниакально обернувшись уже на подходе к двери комнатки в поисках «гостя» по его плоть, неуклюже врезается во что-то, чего, Тэхён помнит, быть не должно. Амбал. За ним второй. Хватают за шкирку и, не дав опомниться, заволакивают внутрь, наверняка вслед за захлопом двери оставшись около неё на стрёме. Гадство. С того дня лис ни на каплю не запомнил внешность своего палача. Мозг был настолько в шоковом состоянии, что даже примерный облик не напечатал кодом в подкорке, лишь огромный вопросительный знак. Сейчас Ким боится и пальцем двинуть – не вызвать ненароком шуточное колебание воздуха, поэтому разглядывает чёрный затылок. И не подозревает: его маленькое заведённое сердечко будоражит сильнее каких-то там колебаний воздуха. «Гость» наконец оборачивается, пронизывает взглядом чернильным, воинским, собственническим. Мальчишка-перевёртыш чувствует, как каждая клеточка в его теле без исключения содрогается. Конец. Это конец. Тэхён упускает время, когда волк приближался к нему, – уже хоронил свою душу. Его притягивают за поясницу, не распознаёт, что аккуратно, – окаменел. – Привет, лисёнок, – низким шёпотом. – Скучал? А он не слышит. Он не здесь. Это не он. Никакого «его» в принципе никогда и не существовало. О ком речь? Пожалуйста. Боже, пожалуйста. Хоть бы не он, не с ним, нет… Нежное прикосновение по щеке и чужое хриплое: «Эй», – насильственно вытягивают из ступора за один рывок. Зверёныш моргает осмысленно, отмирает, жаль не в мир иной, в осознанность происходящего, взоры скрещивает, и земля из-под ног внезапно уходит. Укус давнишний жжётся – хозяин здесь. Последний руки меняет: левой к себе прижимает, а правую к кукольному лицу подносит, снова мажет трепетно по щеке и на прядку белёсую внимание переключает, за ушко торчащее заправляя. – Как дела? На вопрос рот распахивает и хлопает им отнюдь не по-лисьи, как рыбка, которую лишили воздуха. Его и лишили, он правда не уверен, имеет ли сейчас право дышать. Его великодушно ждут, въедаются в переливчатую радужку. Вскоре ждать надоедает: наклоняются к соблазнительно закрытой шейке и оттягивают ворот свитера. Вдох глубокий. Момент смены настроения Тэхён улавливает за секунду до. Точно конец. Волк рычит в человечьем обличье, свитер в лоскуты разрывая, оголяя с в о ё. На кровать опрокидывает. Сквозь застилающие слёзы жертва даже не пытается разглядеть дальнейшие действия, слабое противостояние – ничто. Штаны с нижним бельём без проблем, рвя, стягивают. Тэхён понимает, что ничего не может сделать. В него не вцепились клыками в реальности, но вцепились невидимо и держат, держат, держат… Ни шанса на спасение. Зверь слезает с пассивного оголённого тела, бьющегося в дрожи. За мгновение предстаёт уже кошмаром-кошмаров в виде огромного четверолапого хищника леса. Очередной оглушающий рык. Если эта мелкая лисица позволила себе что-то такое, волк клянётся – этим же часом с удовольствием полакомится каждым сухожилием и каждой косточкой. Сожрёт с потрохами. Крови не оставит. Холодный нос больно утыкается туда же, в шею. Тэхён надрывно ревёт, перебоями вздымая грудь – дыхание сбилось напрочь; позволяет творить с ним это надругательство. Ему давят передней когтистой конечностью в область солнечного сплетения, носом ведут ниже, по ложбинке груди… Нет, нет, нет… Не удерживает громкого неразборчивого звука-протеста, когда нос замирает на пупке, а из пасти чудовища исходит рычание. И Тэхён послушно раздвигает, по ощущениям отнявшиеся, в крайнем случае онемевшие, ноги. Сжимает в кулаках свалявшуюся простынь, жмурит глаза, из которых беспрерывно льются кристальные ручейки. Ниже пупка, по волосяной дорожке, прямо в мошонку, чуть вверх к члену, обратно, ещё дальше, к анусу. Звериная морда отрывается от запретного, на сокровище с в о ё никем не тронутое смотрит. Будучи на грани сумасшествия, лисёнок чувствует касание шершавого языка к коленке. Извинения. Перевоплотившись, волк хамски копается в вещах, отыскивая по размеру самые великие. Что ж, спортивные штаны вполне нормально, футболка в обтяжку. Сойдёт. Тэхёну плевать, любое, на выбор, всё, только не его. Только его оставьте. Кровать прогибается от прибавившегося веса, скрипит. Загнанный в угол, осквернённый человечек беззвучно орёт в кое-как натянутую на худую фигурку простынь. – Мне показалось, от тебя пахнет кем-то посторонним. Пахнет именно в том смысле, – не искренним оправданием; пальцами успокаивающе — на деле отягощающе — зарывается в мягкой обесцвеченной макушке и перебирает. Взором «голодным» скользит по когда-то в прошлом сочному лакомству, заботливо простынью обнажённое бедро прикрывает. Несколько минут утекают в удел молчания. Пристраивается сзади, притираясь до невозможного и… Тэхён забывает обо всём. И урчит. Глубинно, больше устрашающе, но как умеет. Ещё ни перед кем так не унижался. Волкам не положено урчать. А он урчит. Звучит смешно. Зато правдой, и свидетелей тому лишь он, один единственный, редкий на целый мир, его. Спустя дополнительный месяц на решение проблемы Ким её не решает. Да и не решить её, собственно. Он помечен, клеймён, занят, лишён присущего абсолютно любому животному духа свободы. Чонгук вернётся за ним, чтобы присвоить себе на долгую вечность. Чонгук в запахе. Чонгук во снах. Чонгук в мыслях. Чонгук в сердце. Чонгук… Чон Чонгук. Представился скромно после двухчасового вибрационного урчания, ушёл. Нет, не уходил вовсе – лис и притронуться к кому-нибудь боится, снова обследуют на измену. Волчья любовь славится бесконечностью. Сущность Тэхёна – далеко не волк, однако избранник волка приравнивается к нему на общую ступень. Тэхён не любит. Тэхёна Чонгук тоже не любит. Пока. Повторяется по старому сценарию. Дежавю. Два амбала перед дверью, отличие первое: Тэхён входит сам. Останавливается. Чон идентично рассматривает вещи на его столе – знакомится. Разворачивается, отличие: улыбается нешироко. Лёгкой поступью настигает, за талию притягивает и сразу к шее припадает. – Я, – голос петуха выдал, – ни с кем. – Верю, – горячим дыханием в кожу. Тэхён крупно вздрагивает, стоило дикому, необузданному зверю шуточно куснуть всей шириной людской челюсти изгиб плеча. Метка пульсирует. – Забираю тебя сегодня. «Заложник» хмурится, осмысливая, вырывается из «пут». Это… Это… Волчья воля – закон, ей не смеют перечить. Так сложилось издревле, так есть и по сей день, так будет в будущем. – Давай поговорим, – загадочный Чонгук ухватывает за ладошки и тянет к кровати, на кою сажает, умещаясь напротив. – Мы с недавнего времени связаны. И это не плохо, малыш, не надо бояться. – Зачем? – уверенно вопрошает с налётом возражения. Мнёт кулачок в кулачке. – Зачем? Что зачем? – Почему ты выбрал меня? – Не я выбрал тебя. Мой волк выбрал тебя. – … Сожрать… – У? – Чтобы сожрать? – терзает нижнюю губу, стараясь отвлечься от навязчивого желания заплакать. – Хотел бы сожрать, сожрал бы ещё тогда, в лесу, тем более – не метил. Хотя не отрицаю, лисёнок, ты для меня до безумия аппетитный, – от потаённого, сверкнувшего на глубине зрачков в Тэхёне вспыхивает паника. – Три года назад я стал вожаком. Вожаку свойственно иметь пару. Ну я и решил, пора. Ты достоин как никто. И не потому, что редкий, а потому, кем являешься – лисом. И, да, твой лисёнок внутри вызывает у меня интерес, – на этот раз Тэхён заметил сменившуюся серьёзность на озорную вспышку, словно у маленького котёнка, который увидел нечто захватывающее. Однако её мигом потопили привычной сталью. – Выбери другого, – блеет барашком, только, увы, волосы совсем без завитушек. К нему подбираются на руках, вынуждая опрокинуться на спину, кренятся сверху, вышёптывая непозволительно близко сокровенное: «Нет». Вскоре они лежат: Тэхён на боку, Чонгук за ним, щекоча загривок выдохами; в тишине. Несколько часов, пока ночью при растущем месяце не приходит время уходить. Конечно, вдвоём. Зато отныне никаких тупых попугаев-одноклассников. Такое себе успокоение. За воротами академии непроглядная тьма. Лес раскинулся многокилометровой стеной, шурша непонятными звуками и хрустя кронами деревьев. Ким напоследок оглядывается на здание бывшего дома, изливающегося светом люстр из коридоров и окон. Завтра его хватятся. Чуть погодя отправленный в качестве доносчика волк сообщит, что Ким Тэхён теперь входит в стаю. Интересно, кот-нарцисс упадёт в обморок, когда данное известие разлетится слухом? Увы, не суждено узнать. – Не бойся ничего, – сокращает разделяющий шаг и любовно гладит щёку, едва задевая обветренные морозом губы. Уже скоро. Совсем скоро Чонгук сможет их коснуться своими. Потерпеть капельку. Дикарное естество невыносимо беснуется: либо обглодать до чистоты, либо присвоить-присвоить-присвоить себе! Слюни затапливают ротовую полость. Просто терпеть. Терпеть. Чонгук повторяет мантрой. – Со мной тебя ни одна тварь, скрывающаяся там, не тронет. Мальчишка кивает а-ля доверительно. На самом деле он не боится никаких тварей с потаённой чащи, он боится самую главную, ту, которая стоит рядом и будет прикрывать спину. – Я за тобой, лисёнок, – кидает сумку с собранными вещами в снежную перину. Названный сглатывает. Под пристальной слежкой чужих глаз обращение займёт на минут пять больше. Стыд и позор. Одежда рвётся по швам, пока медленно деформируется тело. Зрелище омерзительное. Чонгуку нравится. Закончив, лис выпутывается из ткани, встряхивается, глядит назад: чёрный волк возвышается покровителем. Тэхён пускается по интуитивному компасу между стволов, за ним, подхватив зубами рюкзак, моментально мчатся вдогонку. До границы территории стаи несколько километров, пересечь – конец. Ким больше не вернётся оттуда прежним, жизнь поделится на «до» и… Будет ли «после»? Он не уверен. Чонгук перевоплощается первым, одежду достаёт, пока спутник ориентировку в пространстве восстанавливает. Более-менее состыковав разум с реальностью, с четверенек на дрожащих ногах поднимается, прикрываясь, через плечо с тревогой оглядывается – ему протягивают джинсы с футболкой. И вроде хорошо, но Чон не подходит. Подойти самому? Темно ещё, рассвет не скоро, хоть белки выкалывай. От перечисленного не легче; на свой риск просеменил ближе. Если бы не ночь, Чонгук бы понял, что щёки красные далеко не из-за мороза. Кисть вверх вздёргивают, Тэхён не успевает ухватиться. Дальше стоять на морозе с голым задом не прельщает, потому осознанно ведётся на подлую западню: подпрыгивает вверх, тянется струночкой. Горячая ладонь на талии, и лис отскакивает ошпаренным кроликом, спотыкается об корку льда и мягко ложится лишь благодаря крепкой хватке вокруг поясницы. Над ним нависли защитой, приняв весь удар на единственную вытянутую руку, по локоть утонувшую в покрове. Сердце закоротило. У обоих. Дыхания смешиваются паром, глаза в глаза, уста об уста. Мальчишка пискнул. Нежность. Расслабился, приоткрыв губы, чтобы набрать воздуха, но нежданно-негаданно вместо воздуха внутрь скользнул влажный язык. Тэхён теряется, в плечи истинного впивается, пока его обласкивают по всей полости. Слюна скапливается. Куда её? По языку настойчиво проводят, кружат вокруг кончика, подталкивают, и Тэхён легонько толкает в ответ, наконец закрывая веки. Ему помогают; завязывается скромный обоюдный поцелуй. Чон не перегибает палку, его чудо или задохнётся, или захлебнётся, вот и отрывается на миллиметр, а чудо настолько впечатлено, что не замечает до сих пор находящийся в щёлке язык, хочет сомкнуть зубы, да несильно прикусывает. Тут же распахнув ресницы, ловит добрую усмешку и чмок поверх-таки сомкнутых губ. Это не первый их интимный момент. Это первый, задевший некое свёрнутое в укромном уголке. Первый без дикого страха. Распустивший метку распространяться по венам. Чонгук встаёт, подавая подразнившую одеждой, спасшую от болезненного приземления руку. Чего ждать теперь? Не гадая — как-никак он лис, не предсказатель, грядущего не видит, — вкладывает свою, на максимум возможности прикрывая неприличное и стараясь даже мельком не зацепить взором чужое неприличное. Волк подтягивает пушинкой, следом нагибается за вещами и бесхитростно те отдаёт. Шершавые стволы резко обрываются. Тэхён понимает – дошли, она, та самая, территория обособившихся, опасных хищников, без ограждения или какой-либо преграды – к ним не суются. Деревянные дома в два-три этажа из крупных брёвен и царящая скромность: никаких лишних построек, минимум загромождения и максимум пространства. Пространства максимум, да только Тэхён преступил негласную границу – и почувствовал, как на него давит со всех сторон, сужая и втаптывая в грунт. Инородный запах уловили все. Другие волки принюхиваются, не скалятся перед вожаком, но Тэхён явно ощущает желание каждого мохнатого отцепить себе по кусочку его плоти. Конец. Жмётся затравленно к надёжному боку, почти в подмышку; Чонгук реагирует: опоясывает за песочную талию крепко-крепко. Не отдаст. Убережёт ото всех. Кроме себя самого. – А будет какой-то обряд по венчанию нас? – шуршит под нос даже не шёпотом, ещё тише. Уверенность на сто, его всё равно услышали. Спрашивает, ибо неожиданно ощутил великую потребность быть связанным с Чонгуком всеми доступными способами – так безопаснее. Продажно? Вполне. Плевать. – С чего ты взял? – умеренно ведёт своего лисёнка в их гнёздышко. – Ну, – затихает из-за особо пристального внимания поодаль от неизвестного оборотня. Не то чтобы тот как-то выделяется, на Тэхёна здесь пялятся многие, – я читал в древней рукописи про ваш клан… – Ты интересовался волками? – самодовольно. – Чуть-чуть, – прозвучало сокровенным, дарованным во всеуслышание тайной. – На тебе моя метка, считай, мы стали едины в момент, когда я её ставил. Не отрицаю, пару веков назад проводился обряд венчания, сейчас он, м-м, подсократился, осталась интимная его часть, и мы обязательно её исполним, дабы никто не сомневался в нашей принадлежности друг другу, да? Тэхён активно закивал. Согласен, он согласен. Лишь бы именно под его покровительством, лишь бы не пустили на корм братьям. Пульс скакнул и ровной линией продлился. Вцепился в Чонгукову штанину в области переднего кармана, когда особо близко проходили мимо грузного мужчины с угнетающей аурой. Шаг, шаг, четыре ступеньки — спутник джентльменски отпирает дверь, пропускает вперёд, — долгожданно внутри заветных стен, спрятанный, псевдоизолированный. Мнимое спокойствие поселяется в душе. Талию вновь без спроса накрывают ладонью, перевёртыш сглатывает сухостью — в горле пески, — направляют вдоль коридора, минуя комнаты, к лестнице. Выбирая улицу с кучкой оголодавшихся по деликатесному мясу хищников или обогретый печью дом с присвоившим себе волком, Тэхён несомненно выбирает оказаться в пасти полноправного хозяина. Последний же поспорил бы насчёт полноправия. Впрочем, исправимо. Потерпеть малость ещё совсем. – Тебе надо отдохнуть. Сходишь в душ и поспишь, ладно? – чёткое утверждение. Ким мычит. Его провожают аккурат до нужного крыла и оставляют одного. Вода горячая. Замёрзшие без обуви ступни колет сильно. Мальчишке нет дела, он не в состоянии поверить, что жив. Надолго ли? Тэхён улавливает настроение снаружи, оно вгоняет в апатию. Как теперь выйти из этого дома? Хм, можно не выходить? Залечь здесь в долгую спячку, погрузиться в анабиоз и прийти в себя через доброе количество веков? Лицо трёт, оступается, не падает реакцией, устояв. Сила исчерпалась. Организм истощён, не имея сна, плюсом последние месяцы на нервной основе, перевоплощение из человека в лиса и обратно затрачивает уйму энергии. Тэхён мысленно сравнивает себя с камнем, лечь и лежать, вечность, а то и две. Что со второй – загадка, на первую, увы и ах, запланированы другие планы, не у самого Тэхёна, однако: его прижимают к крепкой груди, коснувшись мокрого плеча чмоком, и, не позволяя опомниться, разворачивают, впечатывая лопатками в облицованную плиткой стену. Не вытерпел. Разгульные руки по всему телу – оскверняют, щупают, мимолётно обжигают. Тэхёну плохо, брыкается неубедительно, мольбой поскуливая тихонечко. Он хотел принадлежать, но, кажется, поторопился с этим решением. Грубые пальцы мнут половинки, чуть удерживая на весу – еле носками до керамики дотягивается. Чужие губы чересчур сильно прилегают к его, язык не медлит, вторгаясь захватчиком. Ким не успевает как-то реагировать. Не успевает совершенно ничего. Осмысление нагрянуло чересчур запоздало: упёрся ладонями в рёбра истинного – не то оттолкнуть, не то не отпускать. Тэхёна нагло исследуют почти до своеобразного удушья – из-за поцелуя никак не вдохнуть. Чоновы руки напоследок сжимают сильнее маленькую попу — а у его белокурого чуда она очень маленькая, уместнее миниатюрная, Чонгук давно приметил — и плавной жёсткостью скользят вверх, по прогнувшейся от давления пояснице. Незнамо как, «травоядный» — в сравнении с волком — отворачивает подбородок, утопающе наполняя успевшие сузиться лёгкие. Для него чересчур, не успевает, ничего не успевает… Неразборчивая просьба вылетает из опухлившихся губ перед возобновлением сокровенного: его строптивую голову банально повернули обратно и припали с новым азартом, вновь перебарщивая. У Чонгука желания взять и сожрать воедино мешаются. Его сердце стучит быстрее Тэхёнова, потому что оторваться равно мазохизму, продолжить – смерти. Чонгук еле терпит гудение челюсти, готовой преобразиться и разодрать это сладко-влекущее создание. Разум подводит, и Чонгук отрывается, представляя смыв наваждения вместе со струями душа в сток. Он могущественный зверь. Неужели не противостоит какому-то писклявому хвостатому? Умение контроля – залог для покровителей мира сего. Абстрагируется от охватившего. Его малыш застыл смущённым мышонком, остерегается, сбежать хочет, понимает – без шансов. Задача: приласкать и успокоить. Оценивая, действительно переборщил. Ювелирно за запястье к себе притягивает, добротно шампунь на светлые волосы льёт и массируя моет, улавливая: хмурость сходит, лицо расслабляется, глаза закрываются, да и весь он отдаётся во власть, бывает немного потираясь мордашкой, когда за ушками торчащими почёсываешь. Стоит покуситься на желанное тело — исключительно в благих намерениях помыть, поухаживать, — мальчишка опять пробует рыпнуться на выход. Сносит намыливание груди, предплечий, линии позвоночника и протестует для дальнейшего. Не преграда – перехватывают надёжнее и трогают запретное. Тэхён только пыхтит, алея щеками. Ищет, во что ногти впиячить, когда перед ним становятся на колени, начинают растирать стопы, голени. Чон целует в ляжку, ещё. Спутнику кажется, что вгрызается. Страх с неизвестным скрещивается. Тэхёну жарко, не из-за льющейся горячей воды. Чонгук горячее неё в десятки раз. Ожоги останутся. Так как Чонгук лапал без исключений везде – всё тело ожог. Плохо. Взор плывёт. Сил меньше и меньше. Сам хозяин дома справляется с водными процедурами чёткой слаженностью, насухо вытирает своё сокровище, аки полирует драгоценный бриллиант, и укладывает спать под тяжёлым одеялом. Не пристраивается рядом, уходит. Несмотря на бедственное положение, сон выбивает из реальности за секунду. Снятся жёсткая чёрная шерсть, жёлтые глаза и заточенные зубы. Последние на горле смыкаются, не прокусывают, просто держат. Сколько проспал не определить. Осматривается мутным взглядом, подтягивается с хрустом, садится. Обнажённую кожу холодит чуть-чуть, усатый не обращает внимания. Чонгука в комнате нет. Вспомнил, так сразу услышал, там, за плотно закрытой дверью с кем-то разговаривает. Тэхён навостряется, кутаясь в одеяло и сползая с нагретого пристанища. – Он мой. Это окончательное решение. Мне никогда не плевать на мнение стаи, но не сейчас. Пусть только попробуют избавиться – всех распотрошу. Не думал, что у нас так много трусов. Ах да, рискнут приблизиться к нему с целью распробовать на вкус – тоже распотрошу, не оригинально, зато эффективно. Я не делюсь своим, вы в курсе. Передай это всем. – Хорошо, Чонгук. Дверь отворяется, впуская кошмар сновидения. Тот без клыков, улыбается не острыми штыками, а ровными рядами обычных, человеческих зубов. Тэхён не отскакивает и не делает вид лунатничества, наверняка и Чонгук, и тот, с кем вёлся диалог, его почуяли. Также Тэхён не спрашивает об услышанном, отодвигая на собственные размышления на попозже. Чонгук привычно щёку — со следом от подушки — поглаживает. – Нормально себя чувствуешь? – искренне, заботливо. – … – кивает молчаливо. Чонгук думает, холодного принца строит. Ничего, Чонгук знает коварный способ растопить, приручить. К тому же если перевёртыш уже сам немного подставляется, в сим убеждается, когда наклоняется поцеловать – его сокровище само подаётся навстречу. Добытчик внутри Чона ликует. Свершить последнее – и трофей будет по праву его. Белокурый ангел на поцелуй не отвечает почти, он стеснён, неопытен и беззащитен. По секрету, Чонгук готов заурчать от его невинной непосредственности, тем не менее совсем не урчит и не поддаётся порыву, напротив, напирает захватнически – стереть эту кружащую голову невинность, присвоить наконец. Одеяло мешается; дёргает, не отдают, дёргает, не отдают, Чонгук не из терпеливых – раскрывает-таки с особым усердием, словно конфетку. Конфетку сочного свежего мяса. Сейчас Чонгук тоже готов заурчать – от предвкушения. Лисёнок что-то орёт, упрашивает, испускает жалобные поскуливания. Его личный зверь притворяется глухонемым, подхватывает одну ногу под ягодицей, отрывает от пола и тащит к кровати, да объект желания (аппетита) настолько брыкается, лягается, пинается и прочее, что он валится вместе с непослушной ношей на матрасы под окном, где обычно спит в зверином обличье. Следующим ловко переворачивает неугомонного на живот, разводит, приподнимает бёдра и опускает уже на свои колени для удобства, расположившись в самом привилегированном месте. Тыкает непослушного строптивца в жёсткую перину, фиксируя за пряди волос. Красота. Сглатывает море накопившейся во рту слюны. Разодрать бы, улиться кровавым нектаром. Выдержку ведёт. Чонгук груб, но Чонгук в первую очередь волк, этим не стоит пренебрегать, грубость ему не чужда. В любой грубости затаена нежность; бережно ведёт по выпирающим позвонкам кончиками пальцев до манящей эрогенной ложбинки. Веет страхом. Нажимает на ямочки Венеры. Тэхён не двигается, окаменел а-ля скала — неприступная и недосягаемая, как бы ты ни старался на неё взобраться, — его тело напряглось одной единой мышцей до невозможного; пальцы сдавливают ткань, слёзы мерно бегут из красных глаз. Конец. Сложно сопротивляться тому, кто сильнее во много раз. Сложно сопротивляться, когда часть тебя, внутренняя сущность, давно приняла участь, признала владельца, главенство над собой. Борется сугубо человеческий разум. Лисёнок же просто ждёт, не помогает. Пародия предательства. Тэхён не в состоянии взвесить, чего в нём больше, смирения или противостояния. В метку врезаются страстным облизыванием. Чонгук точно обгладывает косточку, на деле даже не ранит. Под ним вздрагивают сквозь всю скованность, шумно втягивают воздух. Неизвестное удовольствие по, видимо, какой-то секретной дорожке ударяет в пах. Ким не понимает почему, разбираться нет времени, его затылок отпускают и выпрямляются, больше неподъёмно не придавливая к подстилке. Хищник что-то собрался делать, и выяснять что – нерезонно; рыпается вперёд. Естественно его ловят без доли усилий, сцапав за тонкую лодыжку, укладывают в прежнюю позицию, правда снова не удерживают. – Посмеешь ещё сдвинуться хоть на миллиметр – я перестану быть таким добрым. Слова закрепляют в позе лучше хватки. Перебарщивает. Снова. Чёрт. Пробует заново: – Позволишь мне..? – … – вопреки здравой логике и страху, Тэхён говорит скомканное: – Да. Чонгук достаёт из кармана бутылёк со специально сготовленной ранее смесью, Тэхён острым нюхом улавливает запах трав. Палец медленно охватывают стенки ануса; Тэхён расслабляется. Вспышкой достигает простая истина: за порогом тёплого деревянного дома уйма других волков, до одного они жаждут сожрать его, в чём толк сопротивляться единственному? Из стаи ему не уйти. Зато в стае можно остаться, вопрос: в качестве кого – «заморского» ужина или полноправного жильца? От собственной покорности на душе странно. Чужие два пальца погружаются до неприличия глубоко и нащупывают секретное, растирают, надавливают. Мальчишке ничего не остаётся, кроме как опять напрячься, до трещин сомкнув челюсти. Истинный не добавляет третий, массажирует, слегка постукивая по комочку и изредка прекращая, чтобы развести пальцы и вывинтить-ввинтить для подготовки. Теперь Тэхён не пародирует предательство, он всецело предаёт сам себя, позволяя Чонгуку надламывать его тело и душу, как свежий, испечённый, вытащенный с пылу с жару хлеб, после окуная по кусочку в грех. Долгожданный третий палец входит легко, Чон предельно сосредоточен и медлителен, продолжая блокировать на подсознательном уровне животные инстинкты, продолжая вскрывать своё главное сокровище с умеренной обходительностью. Всё в лисёнке мягкое и тёплое. Задача Чона сделать его идентичным снаружи, податливым, послушным комочком шерсти. Брюнет спускает себя с поводка, лишь выпрямившись избавиться от сковывающей одежды. Тэхён уже весь в бисеринках пота на лакомой медовой коже. Вылизать. С пяток, до коленок, выше, укусить в бочок, по выпирающим оборванными крыльями лопаткам… Белые волосы всклокочены и растрёпаны на холке. Дыхание нагруженное. Талия до абсурдного узкая с провалами рёбер. Чонгук справляется с ненужным и оседает в обратном направлении к покорно замершему искусителю, с упоением обхватив урвавшую внимание талию, с широтой проведя до подмышек, подушечками задевая вздыбившиеся соски. Перевёртыш пискнул ненастроенной музыкальной струной. Сносит крышу. Ещё. Больше. Втягивает ноздрями густой запах непристойной атмосферы. Но от него, Тэхёна, до сих пор не пахнет ничем и никем. Выдержку сносит под выкорчеванный корень. И вдруг, в ответственный момент Тэхён пугается… – Нет… – потерявши голос, немо. – Нет. Нет, – обретя. Чонгук не теряется, но действует неправильно, потому что по-другому не умеет, потому что Тэхён у него первый, о ком предстоит потихоньку учиться заботиться, не обижать, учитывать мнение, любить… А пока: по старому сценарию вдавливает зарёванную, ощетинившуюся мордашку в матрац и внимательно прослеживает: воспалённая головка упирается в истерзанное ранее колечко, то проминается и впускает по миллиметру, с трудом принимая всю длину, подстраиваясь под толщину. Тэхён воет протяжно. Первый толчок поспешный и болезненный, второй, третий, четвёртый… тоже. Чужие терзающие бёдра бессовестно ускоряются, шелкуя завывание, деля на составляющие. Чон отпускает Тэхёнову шею, вместо ложится весь сверху, обездвиживая, вбивая в пружины. Его. Его. Его засахарившийся лисёнок. Его редкость. Его бесценный экземпляр. Трофей. Его. Только его. Тэхён булькает и хрипит, стонет и заикается, давится. Всё на разных тональностях, высоко, сипло и простужённо. Тэхён орёт не о том, как ему хорошо, Тэхён орёт о том, как плохо, что ему хорошо. Палец в рот не для заглушки, для извращённого владения. Волк играется со скользким языком, гладит, издевательски мешает сглотнуть, после посасывая уже в своём рту, смакуя безвкусную слюну с величайшим удовольствием. Член не останавливался входить, затирать, мозолить дырочку до красна, яйца – плющиться об маленькие ягодицы. Вперёд-назад, вперёд-назад. Жёстко для невинности, беспощадно. По-другому никак, по-другому лишь предстоит научиться со временем. Чонгуку мало. Прокусывает когда-то еле-еле зажившую метку, хлебает горячую кровь, распознавая рецепторами её бурлящее состояние. Тэхён срывает голос. Силится разлепить сросшиеся веки, перед глазами не картинка, туман. Удовольствие, граничащее с болью, колет каждую клеточку. Кончает побеждённым. Чонгук не прерывается, напротив, распыляется, сократив амплитуду и ускорив ритм. Учащаются хлопки и хлюпанье. Уличение потери контроля доходит, когда лис орёт отличительно. Весь он снова напыжился, лбом продавливая вмятину. Перевоплощение запустило ход: ноги, голова, последнее на очереди туловище. Чон ругается гортанным рыком на волчьем языке, не спешит разорвать их соитие, следит и запускает своё, чётко руководя процессом, в отличие от избранника, животная сущность которого ещё невероятно молода (два года от роду, не точно, определить по запаху сложно). Мальчишка не научился ею толком владеть, соответственно в момент наивысших чувств та попросту вырвалась наружу, а остановить он это не горазд. Чон завершает своё наравне с Тэхёновым, возобновив поступательные манипуляции в недры горячего нутра. Лис скулит и пышет чёрным шнобелем, пока волк зализывает кровоточащий укус поверх вздыбленной красно-белой шерсти и широким, нескупым мазком переходит на основание левого спрятанно-сложенного к темечку ушка. Вот животная сущность лисёнка и платит за преждевременную сдачу в плен. Не контролирует Тэхён и спад поддержки в нечеловеческом обличье. Перевоплощение двинулось по кольцевой в противоположную сторону. Чонгук снова профессионально подстраивается, избавляясь от лап и меха. Многогранности секса позавидуешь. Передышка. Тело отныне не функционирует, выжато до полубессознательного состояния. Бери-не хочу. Чонгук хочет и Чонгук берёт: покидает расстраханную глубину — его сокровище от слова «совсем» не реагирует, лужицей развалилось в виде соблазнительной дозволенности, — максимально аккуратно переворачивает на спину — Тэхён бормочет об отдыхе, валяя языком, — разводит ноги, вклинивается плотнее и заполняет до краёв. Неспешно возобновляет порочное, истомно медленно курсируя в заданной траектории. Тэхён скулить начинает, убито, на пропасти обмозговывания происходящего, его бёдра дрожат порционно, точно каждый раз испускают последний выдох, лицо мокрое, аки облитое водой, с прилипшими обесцвеченными кудрями. Волк зачарованно имеет. И зачарован здесь всё же именно он… Ныряет изящно, укрывая своей тенью, а потом и собой, заслоняя от света белого. Жемчуг необходимо хранить в тёмных местах, лисёнок – несомненно жемчуг, с поправкой – найден не на песке морском, в чаще тёмного леса, в тёмной чаще и выращен. Чон клянётся обеспечить ему такие же сокрытость и безопасность. Целует «нахмуренные» в естественной форме губы; мальчишка мычит, ногтями по спине проклиная. Тэхёну кажется, что его распяли. Вспороли кожу, створками распахнули сетку рёбер и теперь поедают сердце. Невыносимо. Скулит сквозь заткнутый рот. Выпрямляются, толкаются и замирают в положении, водя тазом по кругу. Кима выгибает ломко, голос на несколько секунд пропадает. Толчок. Скулит. Толчок, толчок… Пытается помешать, прервать любовную пытку деревянными пальцами, однако всего-то нашаривает чужие ладони в близости от паховых ложбинок, отодрать их не представляется возможным. Скулить – удел побеждённого, в случае Тэхёна; даже не стонать. Волк не сомневается, лениво провести вдоль истекающего члена – и кульминация вырубит его уставший трофей. Проводит: сперма охотно выплёскивается наружу, орошая чуть выпуклый животик, в это же время обильно изливается внутрь конвульсивно сжавшегося прохода, свободной кистью лестно сминая ягодицу. Да. Да-а! Его. Его. Его. Его. Конец. Тэхён смутно помнит, как просыпался, встать не хватило сил. Он весь липкий и испачканный, надо в душ. Тело, пусть и отдохнуло, по тянущей боли от любого движения любой конечностью ясно, что к случившемуся не было готово. Сколько вообще проспал? Давно Чонгук оставил здесь одного? Садится неуклюже, морщась от неприятного в самой, наверное, пострадавшей части. Чонгуком пахнет, всё, везде. Вдыхает жадно. Нравится. Это же его «берлога», логично. Скоро их запахи смешаются, отмечает в закромах подсознания якобы незначительной деталью. Смотрит в окно, на улице светло. Пора выйти отсюда, не то словно принцесса в башне, и принц не спас, но и не заключил. Хочет уже встать, дверь приоткрывается. Вспомнишь – вот оно. Одеялом по глаза пристыжённо прикрывается. – Привет, – здоровается истинный и на край садится, всем корпусом придвигаясь нуждающеся, улыбается расслабленно, в ушко подыхивая, но не обнимает и никак больше не трогает. Тэхён связью улавливает умиротворение в чужом настроении и сам невольно осанку теряет, несмело запуская длинные пальцы в толщу чёрных волос. Ему отзываются неожиданной одноразовой недомурчащей вибрацией. Приятно. Улыбка губы преображает. На поглаживания грозный зверь к шее притирается, лбом немного елозя. Тэхёну не страшно. Даже если вонзятся зубы. Все любят ласку, будь то хитрые лисицы или лесные «львы». Чон необязывающе напирает, заваливая в пуховую мягкость кровати, куда перенёс спящего будто комой Тэхёна, наваливаясь тяжестью и вновь утыкаясь в зажившую регенерацией шейку. Ластится большим котиком, доверяется. Тэхён верный, не предаст, потому возобновляет перебирание жёстких прядей, другой рукой опоясав чужую талию. Минуты не считали. Сросшись, Чонгук отрывается и в глаза пронизывающе смотрит, до души. Интимнее соития. Спрашивает, можно? Тэхён моргает, можно. Поцелуй некрепкий, почти поверхностный, но содержащий невероятно многое. Чонгук плавно заканчивает и соскальзывает в выбранный укромный уголок – шею, где скрывается и с наслаждением дышит ароматом кожи. Речь не о высохшем поте или о чём-то подобном, речь об уникальном, единственном на весь мир. Запах, его неповторимый запах, как личности, отличающегося ото всех существа. Запах – его. Персональный, который не перекроет принадлежность Чонгука, метка. И Чонгук дышит и дышит, растворяется. Наваждением проверить влечёт, убедиться: оттопыривает одеяло, в сторону сминает, по-грабительски подбираясь к интересующему; Тэхён пищит, лицо сокрывая — порозовевшие хрящики ушей всё равно предательски торчат, — воображением препятствуя разведению лодыжек. Волк в недрах ликует. Его. Отныне не только комната пахнет Чонгуком. Мажет в ляжку чмоком и возвращается наверх, снисходительностью глядя на заслонённое личико. – Вставай, ладно? Тебе помыться надо и покушать. На кухне в холодильнике полно еды. Я уйду по делам, справишься же? – пауза. – Или мне тебя самому помыть? – однобоко ухмыляется. Хотелось бы сейчас увидеть реакцию своего лисёнка, да не смертельно, пускай затаивается дальше, несомненно ещё представится не один раз. Плюс, какой смысл? Чонгук же его вот, аки на ладони видит. Глупый. Когда время переваливает за полночь, хозяин дома переступает порог и, не раздумывая, отправляется на поиски нового жильца. Тот свернулся пушистым клубочком в углу комнаты и за наглое покушение на личное пространство зашипел угрозой. Чон фыркает. Будто не лис, а ёж. Постоянно иголки отращивает, стоит ненадолго отлучиться. Несёт притихшую тушку под мышками, забирается на кровать и кладёт на себя, начёсывая по гладкой шерсти. Перевёртыш хвостом виляет-виляет, виляет-виляет, пока не поджимает к животу кисточкой, вытягивая задние лапы. Расслабляясь, доверяясь. Ким трусливо мнётся у двери. Выйти никак не хватает духу. Подгоняет то, что это рано или поздно случится. Сидеть тут вечность – не вариант. С пробуждением Чонгука как всегда рядом не оказалось, но он где-то там, снаружи, Тэхён уверен, чует. Открывает, мигом идентифицирует чем-то занимающегося в паре шагов от ступенек супруга и влетает в него прытким ураганчиком, едва не сшибая с ног. Цепляется, облепляет и впритык стихает, не оглядывая улицу, приглушённо утверждает: – На меня все пялятся. Чон укладывает ладони на поясницу и исподлобья оценивает неодобрительно косившихся в их сторону собратьев. Хмыкает загадочно. – Угу. – Сожрать хо- – Они хотят убить тебя, не сожрать. – … – кадык подскочил к глотке и замер там. – Почему? Я же с тобой. – Почему? – испускает смешок облачком пара в воздух. – Потому что любой лис своенравнее даже самого сильного волка. Они боятся тебя. Что? Тэхён отрывается от горячей груди, с долей прозрения, неверяще сканируя присутствующих людей из Чонгуковой стаи. Он не ожидал такого начала своей новой жизни.