Признание.

У юного Мейегора была мечта. Он, как и каждый Таргариен, с малых лет грезил о полёте, что оставит после себя память. Память об огне и крови, о величии и свирепости, о наезднике без страха, разделяющий мир на сильных и слабых, а не богатых и бедных. Память об отце чудовищ, брате чудовищ, сыне чудовищ. В ту ночь, когда Висенья Таргариен занемогла, со слезами и потом выродив на свет своего первого и единственного сына, её братом было решено незамедлительно положить в колыбель драконье яйцо, чтобы принц по крови смог чувствовать рядом с собой жизнь, тесно сплетённую с его собственной. На удивление родителей и придворных, новорождённый Мейегор завопил и пнул яйцо, да с такой силой, что то, прорвав тканевый навес, упало с ложа и катилось по каменному полу замка, пока его не подняли и не унесли прочь. Вопросы матери, находившие себе место вплоть до двенадцатилетия сына, потеряли свой смысл, когда Мейегор отказался седлать диких драконов, утверждая, что ни один из них его недостоин. — Ты видишь себя принцем без дракона? – спрашивала она сына, надеясь получить вкладчивый ответ на известный ей вопрос, но Мейегор не боялся готовить то, на что другому не хватило бы смелости. — Я подожду смерти отца, — отвечал он без зазрения совести, будто говоря о будничных планах, — Ни один из драконов не сравнится Чёрным Ужасом. – Если сейчас я выберу себе другого, то больше не смогу претендовать на самого свирепого. — Признаюсь, он пугает даже меня. — Ты прав, — подтверждала Висенья, стараясь не думать о холоде, исходящем от её сына, — Драконы живут дольше людей и могут иметь нескольких наездников за всю свою жизнь… — … а мы можем владеть лишь одним. — Человек не может владеть драконом, как не может познать всю суть магии, из которой они рождены. — Разве подчинить и владеть – не одно и то же? – раздражённо щурился Мейегор, пытаясь понять суть изречений матери, от чего походил на озлобленного быка. Все говорили о нём, как о звероподобном человеке, и Висенья не могла отрицать, что некоторые из слухов являлись правдой. Будто частица магии зародилась в нем с первым криком, но не нашла себе места, обратилась в тёмную силу, отколов кусок его человечности. — Не совсем. *** На двадцать пятом году жизни, Мейегор, заработав славу одного из сильнейших воинов, а так же тирана и душителя, исполнил обещание, данное себе ещё в детстве. — Временами мне казалось, — делился он со своим братом, — Что я так и умру, не получив главного трофея за старания и жертвенность. Он с мнимой гордостью носил меч, полученный в наследство от отца, но едва ли придавал значение куску валирийской стали. — При желании я могу покончить с человеком, используя дешевую вилку из борделя, — шутил Мейегор, принимая символ королевской власти. – А знаете ли вы, что вилки в борделях стачивают, дабы шлюхи были остры лишь на язычок. — Негоже Вам, человеку, имевшему не одну жену, так распространяться об особенностях падших дев, — прерывал мейстер, но под натиском суровых глаз спешил оправдаться, — Я дал присягу служить этому дому и королю. Народу стоит видеть, что наследники ценят чистоту крови, а так же семейные реликвии, напоминающие об этой самой чистоте. В наших слепых глазах и бесхитростных умах уважением обрамляется величие. — И всего лишь? — Ваш отец принимал это. Ваш брат успешно принял. — Я не мой отец, — небрежно отмахивался Мейегор, намереваясь покинуть помещение, чтобы не продолжать наскучивший ему разговор. – И я не мой брат. — Это точно, — полушепотом подтверждал мейстер, оставшись в гордом одиночестве. — Вы не ваш отец. Мейегор, явно уступающий своему брату – королю в утонченности, одевался как рыцарь, а не монарх, пренебрегая вычурными нарядами. Однако, в тот день его украшал кожаный костюм, черный с золотыми прошивками, изображающими различные узоры и символы вдоль груди и рук. Красный плащ с вышитым драконом он держал на плече, а позже передал слуге, веля ждать его у входа в подземелья. Четверо стражников, сопровождающих его, были на голову ниже каждый, а так же уступали принцу в плечах и, в сравнении, крохотных руках, судорожно сжимающих ножны. Никто не хотел спускаться к пленённому монстру, но отказ сулил неминуемую, позорную смерть. Все знали, как Мейегор обращается с неугодными ему слугами. Рёв Чёрного Ужаса сотрясал стены Красного замка три ночи подряд, со временем становясь всё тише и тише. Никто не мог приблизиться к твари. Даже Висенья, с нежностью относящаяся ко всему, что осталось от Эйегона, не решалась отправить людей, чтобы покормить дракона. Она провожала сына тревожным взглядом, недоумевая о роли стражей, но, когда Мейегор вернулся обнажённый, прикрываясь лишь тем самым красным плащом с гербом Таргариенов, решилась спросить об их незавидной участи. — Я принёс жертву его испепеляющему гневу. — ответил Мейегор, целуя мать, и поцелуй этот показался ей пощечиной. Она не была святой, не олицетворяла собой добро. Поговаривали, что Висенья практиковала тёмную магию и экспериментировала с ядами, но с каждым годом её материнскую любовь вытеснял страх. И всё же она любила. Пред ней будто стоял Эйегон из её снов. Она вспоминала, как любимый муж избрал Балериона и установил с ним крепкую связь, о которой другие могли лишь отдалённо догадываться. Она не понаслышке знала о существовании незримого, о привязанности дракона и всадника; о скорби, присущей монстру, но не свойственной Мейегору Таргариену. — Люди ополчатся на тебя, если ты и дальше будешь разбрасываться их жизнями, — сказала она, будто сама себе, но Мейегор понял её недовольство. — Мне нет дела до мнения людей, не знающих ничего о настоящей сути рождённого из крови дракона, — сухо ответил он, не удостоив мать даже взгляда. — Огонь очищает. Через боль и страх очищает тело и душу. Я почувствовал это на себе. — Как и четверо бедолаг, что спустились с тобой в подземелья. Мейегор выпрямил плечи, будто орел, готовый вот – вот раскрыть крылья и взлететь. Он возвысился над матерью, всем видом давая понять о серьезности своих слов и убеждений. — Я обещаю, что ни один человек, кроме врагов нашей семьи, не умрет от огня Балериона при моей жизни. — Как ты можешь это обещать? — И всё же обещаю. *** На следующий день, сдержав слово, данное матери, Мейегор отправился вниз в одиночестве. Он был одет как простолюдин, но запах плаща, как и ранее висевшего на широком предплечье, не дал бы ошибиться в его происхождении даже слепому. По приказу Таргариена, обессиленное чудовище было заковано в цепи и упрятано в самый темный угол, чтобы свет факелов не попадал на измученное голодом и жаждой тело. Дракон, а ныне напоминающее человека существо, жалко сжалось между каменных стен. Мейегор без страха осветил лицо, и существо захрипело и сощурилось, скаля красные от крови зубы. Вокруг губ, а так же на щеках и носу, Жестокий заметил раны, намекающие на то, что Балерион пытался слизать остатки влаги с шершавых стен. Он мог показаться безобидным, будто уродливый кот. По крайней мере, говорилось, что новорожденный дракон размером с котёнка. Это удивляло Мейегора. Существа, что вылупляются на свет из яйца, издавая лишь жалкий писк, могут расти всю свою жизнь, превращаться в могущественных тварей, несущих смерть. Перед ним сидел монстр, способный перекусить человека напополам, не прилагая никаких усилий. И даже в таком виде, вцепиться в шею и разорвать артерию ему не составит труда. — Как считаешь, ты достаточно настрадался? – спросил Мейегор, становясь перед ним на одно колено. В ответ лишь клацанье зубов да скрип сжимаемых челюстей дали понять о настрое Балериона. — Ты знаешь меня. — продолжил Мейегор, игнорируя явное отторжение со стороны тени дракона. — Ты знаешь, что я, Мейегор Таргариен, сын Эйегона Таргариена, принц по крови и имею на тебя все права. — Придвинься ближе и повтори. — проскрипело существо, с трудом разжимая ссохшиеся губы. Мейегор снова взглянул ему в лицо. Черноволосый, как и драконья чешуя, голубоглазый , в чем – то похожий на брата его отца. Может, в них и правда текла одна кровь. Мейегор даже позавидовал. — Я, Мейегор Таргариен, — выпалил он в крике, хватая грязные волосы существа на самой макушке и твердо сжимая их в огрубевшей руке, — Сын Эйегона Таргариена, принц по крови и имею на тебя все права! Его слова эхом пронеслись по подземельям, как ранее проносились крики Балериона, и голубые глаза существа вновь загорелись янтарём. Тяжёлые челюсти сомкнулись в дюйме от лица Мейегора, но тот успел отпрянуть, на мгновение растеряв всю свою броню и оставшись нагим перед лицом серьёзной опасности. — Я слышал и видел тебя, Мейегор Таргариен, — зарычал Балерион, стараясь добить своего захватчика, — И я ненавижу тебя так сильно, что готов убить ценой собственной жизни, используя самый малый шанс. — Но как ты убьешь меня, Балерион? – усмехнулся Мейегор, становясь перед ним во весь рост. – Ты сидишь здесь и мельчаешь с каждым днём. Без меня у тебя нет ни единого шанса. У тебя нет ни единой причины противиться природе. Нет величия в историях о Черном Ужасе, драконе, на котором Эйегон Завоеватель покорил Вестерос . Драконе, сгнившем в подземельях под Красным замком. В течение следующих двух недель, Мейегор ежедневно приходил в подземелья, наблюдал за изменениями в поведении твари, разговаривал с ним, как с равным; и даже мать он не ценил так сильно, как возможность сближения с этим существом. — Я оброс завистью к нему, завистью к его могуществу. – делился Мейегор с Эйнисом, когда те ещё ладили, — Кто – то говорит, что быть драконорождённым – это проклятие, происки злых ведьм, зародивших магию. Знаешь, что я считаю проклятием? Человеческую жизнь. Наш век самый короткий, а наши стремления ограничились золотом и властью. — Но ты так же пользуешься своими привилегиями, дорогой брат. В противном случае, тебе бы казалось, что их у тебя нет. — Будь у меня возможность обрасти чешуей, скинуть ненавистную мне кожу, выколоть человеческие глаза и вырвать хрупкие зубы… Я бы больше никогда не захотел быть человеком. — Некоторые примеры доказывают, что не обязательно менять облик, дабы потерять в себе человека , — многозначительно ответил Эйнис, крутя в тощих пальцах кубок с вином. Он не хотел участвовать в безумии, но каждый из подчинённых посоветовал ему слушать, что говорит Мейегор. – Мне прискорбно говорить о таком, но, коли дракон обезумел… Не гуманнее ли убить его? — Предатель! – завопил Мейегор. – Ты хочешь запомниться, как первый Таргариен, убивший дракона?! Эйнис поёжился, оглядывая залу. – Мейегор, ты говоришь с королём. *** — Ты знаешь, что король грезит о твоей смерти? – с порога заявил Мейегор, залетая в обитель зверя и отворяя её с ноги. Тот лишь издал хриплый смешок. — Как и о твоей. — Я тоже так думаю, — скривился Таргариен, изображая некое подобие улыбки. Он сел рядом с Балерионом, и его плечо почувствовало жар сдерживающих оков. — Мне всегда было интересно, почему вы жрёте лишь жареное мясо. Вам не приятен вкус крови? Балерион молчал. Он лишь непонимающе озирался, почуяв металлический терпкий запах.. Его глаза гуляли то по лицу Мейегора, то по ногам, но всегда останавливались на мешке, что тот держал в руках, не брезгуя испачкаться в содержимом. Жестокий бросил ответный лукавый взгляд, и Балерион понял о его намерениях. — Убирайся отсюда, брат короля, я презираю тебя и любую кару, выдаваемую за помощь. — Разве я плохо с тобой обращаюсь? – поинтересовался Мейегор, вытаскивая из мешка окровавленный кусок говядины, который мог бы стать ужином для короля и всей его семьи. Запах сводил Балериона с ума. Кровь, стекающая по запястьям Таргариена прямо под манжеты, туманила остатки некогда здравого разума. Он и не заметил, насколько зверски вгрызся в мясо, разрывая его по кускам, не обращая внимания на застревающие в зубах жилы. Последняя капля, слизанная с руки Мейегора, была кровью принца, и именно ей Балерион насладился больше всего. Мейегор не реагировал. «Давай, — думал он, — пробуй на вкус мою кровь. Она отравит тебя словно яд». Всё время, что Мейегор кормил свою собственность, он не убирал руки, которая была штопана десяток раз. Балерион продолжал свою месть, самую малую, на которую был способен, снова и снова. Мейегор не знал, сколько раз ему придется переступать через дикое желание ударить тварь по лицу, избить на грязном полу и оставить подыхать за урон, причиненный гордости. Он казнил бы любого, кто увидит его в таком состоянии. Он взял бы меч и напоил валирийскую сталь кровью Черного Ужаса, а после пил вино из кубка, что сделан из костей. Сокрушился на мир, и каждый бы узнал, что самое свирепое из ныне живущих чудовищ было рождено от инцеста брата и сестры, зачато в ту ночь, когда Висенья приняла в себя долгожданного мужа, находившего утешение в её младшей сестре. Любовью и ненавистью, желанием и отторжением, болью и низменным удовлетворением брало начало существование Мейегора. И, на каждое положительное качество Жестокого, приходились пять ужасающих. И не мог такой человек научиться любви и дружбе, ибо никому не доверял, но стоял на коленях пред Драконом, истязающим его тело и дух, дабы тот стал продолжением его самого и спалил дотла весь мир, если Мейегор попросит. Очередную порцию кровавого мяса Балерион взял в руку, чуть заметно качнув головой, и Мейегор уверенно произнес: — Сегодня ты выйдешь на свободу. *** С самого утра Красный замок будто вымер, ожидая, когда же Мейегор выпустит своё чудовище. Каждый был шокирован по - своему, ибо количество слухов о судьбе Балериона радовало своим изобилием: кто –то клялся, что слышал, как брат короля заявил о безумии ящера, кто – то судачил о том, что тварь сдохла, кто – то говорил, что Мейегор сам убил неподвластного дракона. Но все эти сплетни не имели никакого веса. Мейегор гордо шагал по лестнице, ведущей из замка, а за ним тянулся силуэт в черном плаще, горбатый и неуклюжий. Мейегор тянул за цепи, не давая Балериону отойти в сторону, пока пред ними не открылся вид на Черноводную. Ветер обдувал их со всех сторон, взъерошивая волосы Балериона, и во взгляде Таргариена читалось довольство. Он снял цепи без лишних слов, а после кинул с крутого обрыва. Зверь освободился. В одно мгновение человеческая туша, грязная и костлявая, воспарила над обрывом, освобождая мощь магии древней Валирии , и в глазах Мейегора засияло пламя. Не вернись Балерион обратно, Таргариен потерял бы смысл своей жизни, измельчал, подобно зверю в оковах. И, чем быстрее приближалось чудовище, тем сильней билось сердце Жестокого. Оставалось лишь протянуть руку, чтобы достать из закоулков обугленной души детскую мечту Мейегора Таргариена.