жизни...
...как же, однако, комично...
— И о чем ты хочешь поговорить? — такой до боли родной голос набатом звучал в голове Шаста, заставляя его зажмуриться, покрывшись мурашками. — Почему ты здесь? Неужели ты считаешь, что это правильно, разговаривать у меня в голове, как будто ничего не случилось? Как будто ты, чёрт возьми, не лежал тогда в чёртовой могиле, в которую я сам был готов лечь, лишь бы быть рядом! — Это правильно, да. — совершенно спокойной проговорил Арс, еще больше выводя из себя и без того взбудораженного Антона. — А я считаю, что это нихрена, блин, не правильно! Но разве подобные мысли могут придти в твою сотрясённую после столкновения голову? Тебе же плевать на то, что я чувствую, плевать на то, сколько раз я посещал грёбанных психиатров, чтобы вновь и вновь убеждаться в своей вменяемости, а после скупать тоннами антидепрессанты и стараться не подводить коллег, как это сделал ты. Чёрт, Попов, я тебя ненавижу за это, слышишь? Не-на-ви-жу! — Не смей так говорить, Антон, твои слова делают мне больно. Да если бы мне было плевать, я бы не вымаливал у судьбы возможность побыть с тобой рядом еще немного, пусть даже и таким образом. Мы ведь даже толком не попрощались, я не хотел чтобы у нашей дружбы был такой конец, понимаешь? — Прекрати, Арс, умоляю тебя, прекрати! Меня до чёртиков пугает всё это, я чувствую, как съезжаю кукухой, как моя жизнь катится в тартарары из-за тебя и твоего недоальтруизма! — взгляд Шастуна был тёмным, озлобленным, яростным, но вместе с тем жалким и расстерянным, ведь парень совершенно не понимал, что делать со всем этим. Силы с библейской скоростью покидали его и голос вскоре сорвался, переходя на громкий шёпот, царапавщий бежевые стены комнаты, — Ты всего лишь плод моего воспалённого воображения, тебя не существует... Уйди из моей головы, уйди же, уйди... Шастун снова схватился за голову, зажмурившись, и дрожащими пальцами сжав собственные волосы, оттягивая их в разные стороны, словно стараясь вырвать. Из его глаз бежали две горячие дорожки солёных слёз, которые он даже и не пытался остановить. Сейчас это было тем, что беспокоило парня меньше всего. — Знаешь, мне смешно. — перед закрытыми глазами Антона на мгновение появилось лицо Попова с горькой усмешкой на губах, — Жаль, что тебе нет. В голосе Попова звучала обида, но он понимал, что Шастуну просто страшно и в любой другой ситуации он бы не говорил подобных вещей. А вот тот факт, что по его вине Антон рыдает навзрыд уже второй раз за этот день, резал клинками по всему живому, что осталось еще в Арсении, но что стремительно рассыпалось с каждым новым днём, грозясь навсегда стереть голубоглазого из программы "Вселенная", как ненужного персонажа компьютерной игры. — Смешно? Смешно тебе, сука? Смешно? Я бы посмотрел на тебя, попади ты в подобную ситуацию, небось не скакал бы туда-сюда, как ты это любишь и не кричал бы на каждом шагу, как жизнь прекрасна. — хриплый голос Антона был насквозь пропитан желчью и иронией, которыми он теперь готов был плеваться во все стороны, лишь бы избавиться от неприятных ощущений. Если бы он только знал, что это не поможет, если бы только знал... — Мне смешно оттого, каким ты стал двуличным, Антон. Хотя...кто знает, может ты всегда таким был, а я просто отказывался принять это как факт? — Арсений больше не собирался терпеть оскорбления в свой адрес, несмотря на то, что чувства друга сейчас были ему понятны. Какая-то неведомая сила твердила ему изнутри о том, что он должен ответить, что он не должен сглатывать ядовитые слова, бьющие не хуже электрошокеров. Слова сами вырвались наружу, помимо воли Арсения, который теперь чувствовал себя еще хуже, чем до этого. Он заметил как на мгновение перестал дышать Антон, явно не ожидавший услышать подобное в свой адрес, и всё внутри у него болезненно сжалось. — Так это я двуличный? Да неужели?! А не ты ли постоянно подлизываешь всем, кому только можно и кому нельзя, лишь бы на тебя обратили внимание? — отчаяние сменилось гневом и нескрываемой ненавистью внутри Шастуна, который уже начинал бояться сам себя, — Ой, простите, уже не подлизываешь, но только потому, что теперь ты чисто физически не можешь этого сделать, ха-ха! Саркастические высказывания, выстиранные в презрении, разбавленном одним лишь желанием сделать Попову больнее, чем всё это время делал ему он, застывали в темноте, окутывавшей сейчас не только комнату, но и всю плоть некогда самого позитивного парня на свете. — Чего ты добиваешься? — устало спросил Попов, понимая, что можно бесконечно спорить и высказывать друг другу то, о чем, возможно, они оба думали всю эту жизнь, приходя к выводу о том, что их дружба строилась на сыром фундаменте, но вопрос "какой в этом смысл?" вставал слишком чётко. Они уже не дети, чтоб ссориться, тем более тогда, когда одного из них больше нет на свете. Так может не стоит разрушать до конца то, что осталось от них сейчас? Арсению впервые за все это время пришла в голову идея оставить Антона в покое, пока не стало еще хуже. — Хочешь чтобы я ушел? Давай, прогони меня, скажи, что больше не хочешь слышать мой голос у себя в голове, что не хочешь иметь возможности побеседовать со мной, как раньше, когда тебе одиноко. Скажи и я исчезну. Окончательно и бесповоротно. Обещаю. В комнате вновь повисла тишина. Но не та тишина, которой наслаждаются люди, пришедшие домой с работы, не та, которая необходима многим, чтобы уснуть, не та, ради которой люди уходят в лес на прогулку. Это та тишина от которой сводит зубы, та тишина, которая звенит как разбившаяся хрустальная ваза и давит на уши, та тишина, присутствие которой ты ощущаешь всем своим существом, желая прогнать ее прочь, но не имея никакой возможности сделать этого. — Уходи. — уверенно проговорил Шаст, недвижимым взором прожигая стену напротив, — Уходи, Арс, я в твоём присутствии не нуждаюсь. Точнее, не в таком присутствии. Я уже настрадался, хватит с меня. И тебе советую перестать мучить и себя, и меня, уверен в том мире, куда ты попал после...после...после аварии, есть много интересного, чем можно заняться. А я справлюсь и без тебя. Антон замолчал, устало выдыхая. У него пропали последние силы и всё, чего он сейчас хотел, так это потерять связь с реальностью, упав в обморок, либо погрузившись в сон. И природа выбрала более щадящий вариант, залив и без того тяжелые вспухшие веки парня свинцом, помогая ему провалиться в сон прямо на полу посреди комнаты. А Арсений... Ему хотелось плакать. Рыдать, страдать, кричать, сметать всё на своем пути, метаться в агонии, бить кулаками в стену. Вот только мертвые не плачут. И, если верить песням, не страдают. А он страдал. Может быть потому, что он был еще недостаточно мертв? Об этом история, к сожалению, умалчивает.