Glass

We are made from broken parts. We are broken from the start. And our hearts, they were beating in the dark. ©Hollywood Undead

Юнги искренне верит, что его кто-то проклял. Иначе объяснить очередную свалившуюся на голову удавкой замкнутую череду событий не получается. Парень невольно теряется в этом сумасшедшем водовороте, смазывающим всё вокруг в серые тона. Дом, учёба, больница, дом - таков его распорядок дня в настоящем. Преподаватели пусть и учитывают его состояние, но не особо-то облегчают учебные будни. На работе администраторша постоянно наседает и не устаёт повторять, как безответственно поступил Юнги, когда вот так просто пропал и перестал отвечать на телефонные звонки. Она даже хотела его уволить, но при виде справки из больницы скривилась, будто лимон съела, и отступила. Против весомой причины не попрёшь. Дома же Юнги почти не остаётся в одиночестве. То Чонгук забегает после занятий, будто это его второй дом после отчего. То Хосок заваливается, чтобы в молчании просидеть несколько часов перед телевизором. И пусть его фингал уже потихоньку проходит с лица Юнги, идти навстречу друг категорически отказывается. Впрочем, Мин его отлично понимает. Порой забредают Тэхён и Намджун. Первый всегда приносит сладости и лезет обниматься, приговаривая, что Юнги - наглая - хён - сволочь не имеет права ему отказывать после всего, что произошло. Намджун же постоянно заводит какие-то непонятные разговоры, цель которых ясна только ему одному. - Спаси меня, - просит Юнги, прижимая телефон плечом к уху и доставая из холодильника пачку молока и пирожные. - Нет, - с явным мстительным удовольствием отзывается Сокджин. - У меня слишком много дел, чтобы вновь тратить время на бесстыжего тебя. Врач ясно заявил, что ты идёшь на поправку. Больше на твои прибеднения я не куплюсь, так и знай. - Жестокий. - Уж кто бы говорил. Всё, мне пора. Перерыв закончился. Последние слова смазываются эхом, а после слышатся гудки. Отложив телефон, Юнги начинает готовить себе кофе, попутно абстрагируясь от воплей Чонгука и Тэхёна, засевших в его гостиной с приставкой. Какого хрена вообще? У него тут не игровой центр. Впрочем, выгнать их пинком под зад нога не поднимается. Где-то в глубине души Юнги скучал по всему этому, а потому и не особо противится, хотя при реальном нежелании видеть кого-то постороннего у себя дома просто выкинул бы обоих парней за порог. Достав из шкафчика таблетницу, парень высыпает из неё несколько разноцветных капсул и закидывает в рот, тут же запивая водой. Отметив для себя, что синие капсулы кончаются, и сделав мысленную пометку выбраться в аптеку, Юнги садится за стол и придвигает к себе коробку с шоколадными корзинками. «А вот и я!». Фантомный голос звучит слишком правдоподобно. Юнги вскидывает голову и смотрит на проём, а после тяжело вздыхает и тянется к пирожному. Разумеется, Чимина здесь нет, и это лишь галлюцинации. Болезненные галлюцинации, заставляющие вспоминать слишком многое из того, что было и что хочется забыть. Юнги чувствует тоску в душе и разрывается между желанием широко улыбнуться и запустить кружку в стену. Он чувствует. После всего, через что он прошёл, он всё ещё чувствует. Радость, счастье, смущение, обида, горечь, злость и разочарование. Всё это не стало ему чуждо. Но в то же время Юнги хочет хоть на секунду перестать ощущать эмоции, потому что всё, что связано с Чимином, а с ним связано очень многое, приносит только боль, печаль, досаду и страх. - Вы идёте на поправку. Это удивительно, Юнги-ши, но... Анализы говорят сами за себя. Снимки УЗИ и рентгена ясно дают понять, что в вашем организме происходят изменения. И изменения эти несут положительный характер. Когда вы поступили к нам с приступом, я, уж простите за откровенность, готовился передавать ваше тело в морг. Сейчас же ваше сердце понемногу очищается от корней. Они засыхают и растворяются в веществе, которое просто не может вырабатываться вашим организмом, ведь у вас ханахаки, и... Врач, пришедший к нему в палату в то злополучное утро, вывалил на голову ошарашенного парня много чего. Оказывается, эти изменения врач, наблюдающий его, и его помощники заметили давно. Просто протекали положительные реакции в организме столь медленно, что потребовалось больше двух месяцев, чтобы заметить происходящее. Но факт оставался фактом. Цветы засыхали, а корни отмирали. Вещество, которое, по громким словам учёных, вырабатывается лишь в моменты наисильнейшей радости от взаимности, постепенно начало вырабатываться в нём почти сразу же после приступа, из-за которого Юнги и попал в больницу. - Вы можете дать этому какое-то объяснение? - спросил тогда врач, и Юнги посмотрел на него, как на умалишённого, чем заставил мужчину смутиться и спешно удалиться. Ну а чего он ожидал от Юнги? Это не Мин врач и обладатель каких-то там почётных наград в сфере медицины, и не ему объяснять квалифицированному специалисту, что за странные фортели выкидывает его организм, только недавно желавший отправить своего хозяина на тот свет. Впрочем, у Юнги всё же были мысли по этому поводу. Говорят, что любовь - это боль, слабость и болезнь. Но можно ли в случае Юнги назвать любовь радостью, силой и исцелением? Ведь из-за своей любви Юнги не только умирал, но вместе с тем и продолжал жить. Из-за своей любви Юнги страдал, но в то же время испытывал счастье и радость. Из-за своей любви Юнги чувствовал себя разбитым и из-за неё же ощущал себя целостным. Его спас Чимин. Неважно, что они не понимали друг друга в самом начале. Неважно, что Чимин отталкивал его, кричал на него, ссорился с ним и срывался из-за происходящего. Главное, что он был рядом. Пусть плакал, пусть колотил кулаками по груди Юнги и готов был иногда придушить собственными руками, но он был рядом. Юнги мог видеть его, мог говорить с ним, мог обнимать его. Каждый раз, когда Чимин срывался и уходил, обрывалось и что-то внутри Юнги. Каждый раз, когда Чимин возвращался, всё внутри ликовало и пело, а ноющую грудь, измученную кашлем, затапливало мягкое тепло. Всё это время Юнги продолжал любить Чимина, несмотря ни на что. Возможно ли, что радость от встречи с Чимином, радость от возможности видеть его и быть рядом, касаться и обнимать, ерошить волосы и разговаривать с ним была импульсом, заставившим вырабатываться необходимое для исцеления вещество? Особенно если вспомнить их последнюю встречу. Когда Сокджин привёл к нему в палату скрывающегося от всего мира Чимина, Юнги затопило такое облегчение, он испытал такую радость, что даже выдавить из себя толком ничего не мог. Они почти час просидели в молчании в обнимку, и Юнги мог думать лишь о том, что его сердце бьётся в унисон с сердцем Чимина. Чимин... Передёрнув плечами, Юнги слабо улыбается и облизывает липкие от крема пальцы, чувствуя бегущие по коже мурашки. Это так странно - думать о нём и впервые за долгое время испытывать лишь чистые и положительные эмоции. Больше нет страха, отчаяния и гнёта вины. Теперь Юнги идёт на поправку, его сердце уже очистилось от корней и цветов, и при встрече он сможет обрадовать Чимина. Тому больше не нужно будет волноваться за него и накручивать себя по пустякам. Теперь Чимин сможет отпустить груз мнимой ответственности и не менее мнимой вины. Теперь, как надеется Юнги, всё вернётся на круги своя, и он вновь сможет любоваться на улыбку Чимина и чувствовать, как в груди распускаются цветы. Эфемерные и воздушные, как прикосновение крыльев бабочки, а не живые, настоящие, раздирающие в кровь. «Найти бы его только» - проскальзывает в голове, и улыбка исчезает. Хорошее настроение мигом испаряется, как только он вспоминает о том, как долго не видел Чимина. Фактически та их встреча в больнице перед приходом озадаченного врача была последней. И хотя Чимин обещал вернуться через две недели, больше его никто не видел. Сначала Юнги не замечал, что что-то не так. Из-за новых назначенных процедур, увеличившегося количества чисток и вкалываемых ему препаратов, парень почти сутками спал, изредка просыпаясь лишь для того, чтобы впихнуть в себя больничную «полезную» еду. Потерявшись в мороке, он не сразу осознал, как много времени прошло с момента начала курса его восстановления. Потихоньку набирался вес, и тело переставало походить на скелет. Волосы больше не напоминали паклю, кожа вернулась к нормальному цвету и даже синяки под глазами стали бледнее. Вскоре Юнги перестал постоянно мёрзнуть и впервые за долгое время начал дышать глубже и ровнее. Это было лишь самое начало, но ощущались изменения так, будто гора исчезла с плеч. Кислородная маска была больше не нужна, как и лёгкое снотворное на ночь. Сон нормализовался, вернулся аппетит и исчез ставший постоянным привкус крови на языке. Всё это радовало Юнги, утонувшего в эйфории, и он не сразу вспомнил и додумался расспросить такого же счастливого парящего из-за выздоровления друга Сокджина, куда же подевался Пак. - Он... Ещё не вернулся. Вопрос был ожидаемым, но нежелательным. Это Юнги понял, когда Сокджин замялся, явно подбирая слова. Он не врал ему, нет, но что-то явно было не так, и Юнги потребовал рассказать ему правду, хотя в глубине души и подозревал, что ему придётся услышать. - Он... Пропал? Я не знаю, как объяснить, Юнги. Я подвёз его до станции, и он сел на поезд, идущий в Пусан. Когда он добрался, то скинул мне сообщение в ка-ток, что всё хорошо. Попросил сообщать о твоём самочувствии и постараться выкраивать время на то, чтобы не оставлять тебя здесь в одиночестве. Пару дней мы спокойно переписывались, а потом абонент стал недоступен. С ним никто не может связаться. Я бы позвонил его матери, но не хочу заставлять её волноваться. Мы ведь оба знаем, что в таком случае придётся рассказать ей всё. Тогда Юнги лишь кивнул и попросил оставить его одного. Мысли носились в голове с сумасшедшей скоростью, и одна была хуже другой. Чимин не выглядел разбито, когда сообщал о своём отъезде. Когда парень сказал о том, что ему нужно уехать домой, Юнги первым делом подумал о том, что в семье Пака какие-то проблемы. Но, судя по всему, это совсем не так. Была ли это лишь красивая маска, чтобы убедить Юнги в своей лжи? И что тогда могло побудить Чимина уехать? Что могло заставить бросить друзей, которые относились к нему последние месяцы, как к пустому месту? Что могло заставить бросить умирающего на больничной койке Юнги, в попадании которого в больницу Чимин винил только себя? Что могло заставить его сбежать от свалившихся на голову проблем, разрывающих изнутри на части и не дающих спокойно жить? «Да действительно. Что бы это могло быть?» - с ядом мысленно вопрошал пустоту Юнги и лишь надеялся, что Чимин жив и здоров. Глупый мальчишка, он ведь мог совершить какую-нибудь глупость. Неужели он действительно уехал прочь, лишь бы не видеть, как Юнги умирает? Неужели он настолько забил себе голову мыслями о причастности и вине, что больше не мог выносить этого? От всех этих вопросов у Юнги болела голова, и сжималось сердце. Незнание нервировало. Ожидание добивало. - Он вернётся, - как-то не выдержал его отрешённости Сокджин и пихнул в плечо, привлекая внимание. - Он ведь пообещал тебе, верно? Наверное, к старым проблемам добавились новые, вот он и пропал со всех радаров. Сокджин старался говорить спокойно и твёрдо, но они оба знали, что не верят в эти слова. С того момента Юнги потерял всякий покой. Даже выписка из больницы с приказом врача являться каждый вечер для сдачи анализов и искусственной дочистки аппаратами нисколько не обрадовала Юнги. Обретя долгожданную свободу действий, он первым делом перерыл все социальные сети, в которых был зарегистрирован Чимин, и это не дало ничего. Даты последнего появления в сети были слишком давние, чтобы верить в то, что всё хорошо. Номер Чимина предсказуемо был недоступен, а сообщения уходили в немую пустоту. Немного отвлечься помогли друзья. Драка с Хосоком, долгие нотации Намджуна, пока Тэхён и Чонгук промывали парням раны, а после попойка, принёсшая непьющему из-за лекарств Юнги одну лишь головную боль и усталость. Тэхёна, к тому же, ещё и вырвало под конец на его любимый ковёр. Да уж, долгожданное воссоединение запомнилось на всю жизнь. После пришлось разбираться с учёбой и работой. Оказавшись загруженным по самое «не могу», Юнги на какое-то время вновь потерял счёт времени, а когда очнулся, то понял, что все сроки вышли, а Чимин так и не объявился. - Я так и знал! Хён, обжора! Тебе нельзя столько сладкого! Ворвавшийся на кухню Тэхён выхватывает из-под носа Юнги предпоследнее пирожное, заставляя витающего в своих мыслях парня спуститься на грешную землю. Чонгук, зашедший следом, утаскивает последнюю корзиночку и с невозмутимым видом запихивает целиком в рот, игнорируя убийственный взгляд обворованного хозяина квартиры. - А вы не прихренели? - рявкает раздражённо Юнги, но парни не пугаются. Более того, Тэхён позволяет себе скрестить руки и нависнуть над ним с потемневшим взглядом. - Замолчи, Мин Юнги-хён. С твоим мнением никто не будет считаться ещё очень долгое время, потому что ты показал себя неразумным человеком. Тем более, я сказал правду. Тебе запрещено есть много сладкого. Раз ты не можешь контролировать свой организм самостоятельно, это будем делать мы. Ты уже принял лекарства? Ауч! Куки, он меня бьёт! Потирая рёбра, Тэхён отскакивает в сторону и жалобно скулит, дуя губы. Игнорируя давление на жалость, Юнги с невозмутимым видом поднимается из-за стола и направляется в гостиную, захватив с собой кружку с кофе. Следом хвостиком тут же направляется Чонгук, уже знающий, что Мин наверняка хочет подремать. Пусть его сон и стабилизировался, вымотанный организм тратил много сил на восстановление, и днём Юнги всегда становился вялым и сонным. Вот и сейчас парень с удобством располагается на диване, залпом допивая кофе и отставляя кружку на столик. Чонгук укрывает его пледом и садится в ногах, чтобы было теплее. Дующийся Тэхён недовольно ворчит, но садится возле дивана, вновь берясь за джойстик и запуская новый раунд гонок. - Обнаглели вы сильно, мелкие, - замечает Юнги и ерошит Тэхёну волосы. - Вот приду в себя и займусь вашим воспитанием. - Надеюсь, доживу, - язвит Тэхён и ловко уворачивается от пинка. Прикрывая глаза и вслушиваясь в надоедливую музыку игрушки, Юнги шумно выдыхает и подтягивает плед выше, едва не накрываясь с головой. Несмотря на раздражение, внутри разливается тепло. После долгого вынужденного одиночества, после всей той боли и непонимания, что пришлось вынести, наконец-то наступил просвет. Друзья снова рядом и пусть и ведут себя, как наглые задницы, это неважно. Всё наконец-то возвращается на круги своя. Жизнь постепенно возвращается в прежнее русло. Все тревоги и сомнения отступают, оставляя лишь покой и расслабленность. Для полного счастья не хватает только Чимина. «Где же ты, глупый?» - проскальзывает в голове, и сознание угасает.

***

Злость, перетекающая в ярость. Лёгкая дрожь во всём теле. Кажется, что в волосах потрескивают электрические разряды. Едва сдерживаясь от желания швырнуть телефон в стену, Юнги крепче сжимает его корпус и старается успокоиться. Не получается. Совершенно не получается. Руки трясутся, в ушах грохочет пульс, а на языке вертится с десяток грязных слов, грозящихся вот-вот сорваться. - Где он? - Юнги, послушай... - Где он?! Заслышав яростный рык, Сокджин по ту сторону телефона притихает и шумно выдыхает. Слышится звук, будто он растирает лицо ладонями, и Юнги даже радуется тому, что их разделяет определённое расстояние, ведь иначе он бы из друга всю душу вытряс. Внутри кипит, бурлит и клокочет дикий коктейль из всевозможных эмоций. Всё это время Юнги с ума сходил от беспокойства. Он даже готов был сорваться в Пусан, чтобы заглянуть к матери Чимина под предлогом «приехал по делам, проходил мимо, решил зайти поздороваться» и узнать, там ли на самом деле Пак или нет, а Сокджин, наблюдающий за его метаниями и знающий правду о местоположении Чимина, молчал и отводил взгляд. Зная о том, как для Юнги это важно, зная о том, как Юнги изводил себя из-за того, что Чимин исчез, Джин просто стоял в стороне и молчал. Если бы не их сегодняшний разговор по громкой связи, если бы не заглянувшая на кухню ресторана, где отдыхал в перерыв Сокджин, мать парня, спросившая, собирается ли Джин уйти пораньше, чтобы «навестить того мальчика, Чимина», Юнги так бы и сходил с ума от неизвестности. - Я не думаю, что тебе стоит... - начинает Сокджин, но Юнги его грубо обрывает, не заботясь ни о каких правилах приличия. - Ты скажешь мне, где он, Сокджин. И скажешь прямо сейчас. Иначе я соберусь и приеду к тебе. А ты ведь знаешь, что бывает, когда я на взводе, - шипит он угрожающе, и на том конце провода повисает звенящая тишина. - Юнги... - Не зли меня сильнее, чем уже есть, Сокджин. Адрес. Вновь короткая пауза, а после шумный выдох и прорвавшаяся в чужой голос непомерная усталость. - Он в больнице. Лечебный корпус N. Юнги, ты... Не дослушав, Юнги сбрасывает и кидается в комнату, принимаясь одеваться. Захватив ключи и бумажник, парень накидывает на плечи куртку и выбегает из квартиры, захлопывая дверь и попутно набирая номер такси. Вскоре он уже диктует найденный в сети адрес больницы, попутно стараясь угомонить разошедшуюся панику. То, что Чимин в больнице, ничего не значит. Он выглядел кошмарно с тех самых пор, как пропал после случая в квартире Юнги. Наверное, его подвёл организм, и Пак решил устроить себе передышку. Да, он просто решил дать себе время прийти в себя. Он не планировал сбегать или прятаться. В конце концов, Сокджин ведь знал правду, верно? Это не ли не знак, что рано или поздно должен был узнать и Юнги? «Вот я и узнал» - проносится в голове, пока глаза бездумно следят за проносящимися за окном такси пейзажами. Когда машина въезжает на территорию больницы, Юнги спешно расплачивается и едва не на ходу выпрыгивает из салона, чтобы молнией промчаться по лестнице и коридору до стойки регистрации. Там приходится взять себя в руки, достать документы, объяснить, к кому пришёл, и поставить свою подпись в журнале регистрации посетителей. Узнав этаж и номер палаты, Юнги снова срывается на бег. Лестница кажется бесконечной. Из-за невысоких широких ступеней быстро устают ноги, и сбивается дыхание. Пару раз чуть не навернувшись, Юнги нервно вцепляется в перила, достигнув нужного этажа, и шумно переводит дыхание, откидывая чёлку со лба и ища взглядом нужную дверь. Как только заветный номер попадается на глаза, Юнги делает шаг вперёд. И ещё один. И ещё. И чем ближе он подходит к белой двери, тем меньше уверенности остаётся внутри. «Не входи туда» - вопит всё внутри. - «Не входи!». - Да что может случиться? - бормочет себе под нос Юнги, встряхиваясь всем телом. Вот только тревога не отпускает. Пальцы, схватившиеся за дверную ручку, холодные и трясущиеся. Набрав в лёгкие побольше воздуха, Юнги всё же толкает дверь и входит внутрь, тут же осматриваясь. Ничего необычного. Обычная палата. Белые стены, окно с жалюзями и узким подоконником, намытая плитка под ногами и две больничные койки с тумбочками по бокам. - Здравствуй, Юнги-хён. Обернувшись на голос, Юнги видит Чимина. Тот стоит возле небольшого стола в углу с зажатым в руке апельсином. Коротко остриженные волосы. Бледная кожа и синяки под глазами. Очень сильно заострившиеся скулы и потрескавшиеся губы. Больничная рубашка на нём выглядит не столько смешно, сколько несуразно и нелепо. Глядя на завязки и голубоватую ткань, Юнги чувствует, как всё внутри сжимается в комок, и едва находит силы, чтобы заглянуть Чимину в глаза. В абсолютно пустые безэмоциональные глаза. Последняя надежда исчезает, тает туманом. Так вот как рушится мир? - Кто? - только и может хрипло выдавить он, чувствуя, как подкашиваются колени. - Это так важно? - спрашивает Чимин и отводит взгляд, продолжая чистить апельсин. Не в силах устоять на ногах, Юнги едва успевает дойти до небольшого кресла, предназначенного для посетителей. Огромными, полными хаотично сменяющих друг друга эмоций глазами он смотрит на Чимина, не в силах поверить в то, что происходит. Чимин выглядит безразлично. Чимин выглядит холодно. Чимин выглядит, как бездушная безэмоциональная кукла. Чимин выглядит как тот, кто согласился на операцию. «Разве это важно?» - эхом звенит в ушах, и Юнги трясёт головой, зарывается пальцами в волосы и дёргается со всей силы. Больно. Чертовски больно. Это не сон. Палата не развеивается, и вокруг не появляются привычные стены спальни. Чимин, обернувшийся на невнятный звук, похожий на скулёж, продолжает смотреть с безразличием, а после проходит к больничной койке и забирается на неё с ногами, начиная поедать апельсин. Тот смотрится в его руках чем-то чужеродным. Яркое пятно на мутном блеклом полотне. Пальцы у Чимина все в желтоватых разводах эфирного масла, выдавленного из корки при чистке апельсина. В воздухе пахнет свежестью из приоткрытого окна и цитрусами. Этот запах лёгкий и приятный, но Юнги кажется, его вот-вот стошнит. - Как? - шепчет он и смотрит на Чимина с мукой и отчаянием на лице. - Как ты... Как это... - Как так получилось? - спрашивает Чимин и пожимает плечами так беззаботно, будто всё происходящее не имеет никакого значения. - Не знаю. Оно само пришло. Как ты и рассказывал, я не осознавал своих чувств до того самого момента, как проснулся из-за сильного приступа кашля. Откинувшись на подушку и подтянув ноги к груди, Чимин облизывает липкие пальцы и неряшливо вытирает их о рубашку, переводя взгляд с босых ног сначала на бледного едва заметно дрожащего Юнги, а после на окно, за которым на город давило привычное хмурое чёрно-серое небо. - Знаешь, я всегда восхищался тобой, хён, - негромко тянет он. - Ты такой сильный и стойкий, смелый и упорный. Ты решил не сдаваться, отстаивать своё право на чувства до самого конца. Твоя любовь к тому человеку... Она была непонятна мне. Болезненная и тяжёлая, она изматывала тебя, и я ненавидел. Ненавидел тебя за упёртость, твою любовь за появление и того человека, которого ты любишь. Я хотел найти его и вывалить на него всю правду, чтобы эта сволочь мучилась так же, как и ты. Я хотел оглушить тебя и оттащить в больницу. Несколько раз я порывался позвонить твоей матери, но каждый раз останавливал себя. Желая тебе помочь, одновременно я боялся, что мои поступки заставят тебя оттолкнуть меня. Глядя на тебя слабого, разбитого, измученного, я чувствовал себя так плохо. Мне было больно видеть тебя таким. Наверное, всё началось уже тогда... Вновь обратив всё своё внимание на собственные босые ноги, Чимин начинает обрисовывать контуры ромбов на покрывале и совершенно не замечает, как меняется в лице Юнги. Как застывают его плечи. Как стекает вся краска с лица. Как слегка синеют губы. - Это уже после я понял, что нельзя так беситься лишь из-за того, что друг загоняет себя в могилу, - шепчет Чимин, и в его взгляде на секунду мелькает смятение. - Я хотел быть рядом с тобой. Всегда. Постоянно. Каждую минуту и секунду твоей жизни. Я хотел держать тебя за руку, приносить тебе лекарства, таскать воду и кормить тебя силком, если то потребуется. Я хотел быть полезным. Я хотел, чтобы ты во мне нуждался. Хоть немного, хён, - признаётся он и наконец-то смотрит окаменевшему Юнги прямо в глаза. - Но ты отталкивал. Ты не желал меня слушать, не желал со мной говорить и даже видеть меня. Позже я понял, что своим напором ничего не добьюсь, и решил идти другим путём. Я попытался запихнуть свою злость как можно глубже. Злость, да. И зависть. И ревность. Вновь отведя взгляд, Чимин слабо улыбается, но эта улыбка больше не трогает сердце Юнги. Она пустая и холодная, как кусок отколотого льда. Неестественно симметричная, будто мышцы лица не слушаются. Тусклая и сухая. - Когда ты рассказывал мне о человеке, которого любишь, я впервые ощутил всё это. Мне было интересно, что же это за человек такой, что заставил тебя испытывать так много всего. Все эти тёплые слова в адрес безликого незнакомца, твои улыбки, нежность и искрящийся взгляд. Ты выглядел как никогда красиво тогда. Ты был измучен телом, но я видел, как сияла твоя душа. Ты любил этого человека и любил любовь к нему, поэтому и не соглашался на операцию. А я ведь готов был на всё, чтобы изменить твоё мнение. Под конец, когда ты начал ходить по грани между жизнью и смертью, я решил, что стоит рискнуть. Я собирался всё же позвонить твоей матери и рассказать правду. Она ведь имела право поставить за тебя подпись на бумагах. И она бы это сделала, считая, что ты просто запутался и не понимаешь, что творишь. И пусть бы ты потерял свои эмоции, чего так боялся, и позабыл о своей любви - это было бы не важно, ведь... - вновь подняв взгляд на Юнги, Чимин склоняет голову на бок, - я был бы рядом. - Что... Что ты имеешь в виду? - силком выдавливает из себя Юнги и вздрагивает, когда слышит смешок, похожий на шелест бумаги. - А разве не очевидно? Погрязнув в своём желании быть с тобой и ненависти и ревности к твоей любви, я желал лишь одного - чтобы ты забыл предмет своих мечтаний. Пусть вместе с этим угас бы огонь в твоих глазах и тепло, но ты был бы свободен от этого бремени. Я хотел... Попытаться. Хотел попробовать заставить тебя полюбить меня. И я готов был ждать и делать всё для этого. Я думал о том, что ничуть не хуже того человека, которого ты полюбил, и даже, возможно, лучше его. Вот только теперь я понимаю, как глупо всё это было. Заставить тебя полюбить меня было бы невозможно. Теперь я знаю это, Юнги-хён. Ведь я даже не понимаю и не помню, каково это - любить собственную мать. Юнги дёргается как от удара. Чимин поводит плечом и спрыгивает с койки, чтобы взять ещё один цитрус. - Да, всё это началось тогда, после нашего разговора. После нашего откровения. Ты ещё попросил меня представить, что человек, которого ты любишь, это я, - вспоминает Чимин, не поворачиваясь. - В тот момент я был жутко напуган. Догадавшись о своих чувствах намного раньше, чем пришли первые приступы кашля, я был в ужасе. Я не соврал тогда. Даже имея возможность ответить тебе взаимностью, будь я объектом твоей любви, я бы всё равно возненавидел себя. За то, что был слеп. За то, что был глух. За то, что не замечал и делал только хуже, хуже, хуже. И больнее. Я мучил тебя своими упрёками, криками и ссорами, а ты говорил обо мне с такой нежностью, любовью и заботой. Если бы всё было так, и ты действительно любил бы меня, это разрушило бы меня, хён. Ауч... Чимин дёргается и поднимает руку. Юнги замечает стекающую по его пальцу кровь, но даже не дёргается, чтобы помочь. Он смотрит на по-прежнему безэмоциональное лицо Чимина, который не особо понимает, как реагировать на порез, и чувствует лишь, как разрастается внутри холод, поглощающий все чувства и оставляющий только пустоту. - Когда я увидел снимки твоего сердца, это стало последней каплей, - продолжает Чимин и, чуть помедлив, засовывает подушечку пальца в рот, слизывая кровь. - Ненависть во мне пересилила любовь. Я был так зол на тебя. Из-за того, что ты так сильно любишь этого человека. Из-за того, что меня так никогда не полюбишь. Из-за того, что ты довёл себя до такого состояния. Из-за того, что любовь к тебе привела ко мне ханахаки. Сначала я ещё хотел терпеть. Смотрел на тебя и хотел бороться. Я не желал сдаваться и, слушая твои слова о бесценности чувств, не желал терять свою любовь к тебе. Но потом стало слишком сложно, хён. Слишком тяжело и больно. Я вдруг задумался о том, почему вообще верю в возможность взаимности? Как можно на что-то надеяться, когда ты весь пылаешь, говоря о своей любви к другому человеку, когда терпишь всё это ради него? Из твоих слов я понял, что и после потери своей любви ты собирался жить только ради этого человека. Он всегда стоял бы между нами. Смотря на него, ты никогда бы не посмотрел на меня. И я решился. Вернувшись к койке с тарелкой, полной долек нарезанного грейпфрута, Чимин садится по-турецки и одаривает Юнги ещё одной улыбкой-пустышкой, от которой у того мурашки по коже и горечь, затапливающая изнутри. - Теперь мне не больно, хён. Я не чувствую, как меня разрывает изнутри. Нет больше хаотичных мыслей, кошмаров и панических приступов. Я... Больше не волнуюсь о тебе, Юнги-хён. Я не чувствую вину за то, что делал, и не чувствую угрызений совести. Я просто... Мне так спокойно сейчас. Меня не заботит абсолютно ничего. Врачи говорят, это плохо. Я слышал их разговоры о том, что операция прошла с каким-то косяком. Теперь они держат меня здесь и тестируют. Раньше я очень любил цитрусовые, - кивает на тарелку Чимин и тычет пальцем в красноватую мякоть, - а теперь ем и даже не могу толком почувствовать вкус. Они говорят, это ненормально. А мне всё равно. Это такая мелочь по сравнению с освобождением от груза, который всё это время давил на меня. Единственная боль, которую я действительно чувствую, это боль в груди. Я был почти что порезан на куски и сшит заново. Рубцы останутся навсегда. Как по мне, это малая плата за исцеление. Цветы внутри меня душили. Они пахли так мерзко, приторно-сладко, и меня постоянно мутило от этого запаха с примесью запаха крови. Я был готов задохнуться, лишь бы перестать ощущать его. Но теперь всё хорошо. Что... Почему ты плачешь? И снова лишь короткая вспышка, слабый отголосок удивления в этих пустых холодных глазах. Юнги качает головой и опускает лицо вниз, отгораживаясь чёлкой и неверяще смотря сквозь наполняющие глаза слёзы на покрытый трещинами желтоватый кафель. Чимин любил его. Любил, ревновал, злился, завидовал, переживал, тосковал и мучился разрываемыми его противоречиями. Чимин подсознательно стремился огородить его от боли, принесённой болезнью, потому что уже тогда между ними была связь. Поняв свои чувства, осознав их, Чимин не бросил его и продолжал находиться рядом. Он заботился о нём и не позволял отмалчиваться, силком вытаскивая наружу все страхи и сомнения. Зная о его любви к «тому человеку», Чимин всё равно слушал о его чувствах, поддерживал и успокаивал. Чимин был рядом, зная о том, что любимый им человек по уши увяз в ком-то, имени кого он даже не знает, и ни разу, ни разу не сорвался, не пожаловался, не сделал больно нарочно. Всё, что Чимин делал, было лишь из-за его желания оградить. Пусть он говорит, что мотивы его были корыстны, но так ведь было не всегда. Он просто отчаялся, запутался и заплутал. И с каким же безразличием он сейчас всё это вывалил на Юнги... «Он любил меня. Чимин любил меня» - мантра в голове, и тело сотрясает дрожь. Закусив губу до крови, Юнги наклоняется вперёд, утыкаясь лбом в колени, сжимаясь в комок и жалея, что не может просто исчезнуть. Когда Юнги рассказывал Чимину о своей любви, мечтая обнять его, сидящего так близко и одновременно так далеко, Чимин мучился ревностью и желал обнять его в ответ. Когда Юнги лежал в палате и всё ещё отнекивался от операции, находясь на грани, Чимин выхаркивал в больничном туалете цветы, давясь своей любовью и болью из-за осознания, что любимый человек умирает, а после стирал слёзы и шёл к нему, чтобы выслушивать его глупые жалобы и служить мальчиком на побегушках. - Сокджин, - вдруг вспоминает Юнги и тянет это имя дрожащим, как лист на ветру, голосом. - Сокджин... Знал? - Знал, - подтверждает Чимин, и в голосе его нотки недоумения из-за поведения Юнги. - Он взбесился, когда узнал, что я хочу уехать к родителям. Пришлось признаться, что на самом деле это ложь, и я болен. Я рассказал ему про операцию. Когда он заупрямился и попросил меня подождать ещё немного, побыть с тобой рядом ещё чуть-чуть, я вспылил. Я не хотел видеть, как ты угасаешь, и не хотел захлёбываться своей любовью, сидя возле больничной койки в страшном ожидании остановки твоего сердца. Я рассказал ему правду. Сказал, что люблю тебя и люблю давно. Он был очень удивлён, а после просто молча обнял. Впервые с тех пор, как я бросил тебя тогда одного. Он же помог мне найти врача и пообещал, что присмотрит за тобой. Я действительно должен был вернуться через две недели, но из-за проблем при операции меня оставили здесь на лечение. Сказали, основной спектр эмоций можно вернуть. Врачам только нужно заставить мой организм вновь нормально функционировать. На это потребуется время. - Но любовь они тебе не вернут, - горько шепчет Юнги и дёргается, услышав безразличный хмык. - А кому нужна эта любовь, хён? Кому она нужна? Терзающая, болезненная и безответная. Пропахшая кровью и терпким запахом цветов. Колючая из-за наростов на стеблях и душащая, уничтожающая изнутри. Кому она такая нужна, хён? Тебе? Мне так вот точно нет. Юнги чуть не выдаёт жалкое скулящее «да, мне» в ответ, но вовремя сжимает губы. Поднимается, пошатываясь, и вскидывает полный боли и тоски взгляд на Чимина, что смотрит в ответ с безразличием и лёгким налётом недоумения. Видимо, его эмоции и вправду можно вернуть. Вот только не любовь. Любовь они ему не вернут. Любовь из него они вырезали, вытравили, вырвали. Любовь из него они забрали. «Его любовь ко мне» - думает Юнги и чувствует, как больно колет в сердце. - Я понял, Чиминни... Ты... Поправляйся, - криво улыбается и выходит за дверь палаты, жмурясь, когда слышит летящее в спину холодное «пока». И это действительно «пока». Не «до свидания» и не «до новой встречи». Это конец всему, потому что Чимин к Юнги не вернётся. Он пообещал, что будет рядом. Его Чимин. Его Чиминни. Светлый добрый парень с искрящимися любовью к жизни и людям вокруг глазами. Этот Чимин к Юнги никогда, никогда уже не вернётся. Он умер на операционном столе, оставив от себя прежнего одну лишь оболочку. Не дойдя до лестницы всего несколько шагов, Юнги сползает по стене и утыкается лбом в колени, кусая губы в кровь и едва сдерживая рвущийся из груди тоскливый вой. Его Чиминни любил его. Если бы только Юнги знал. Если бы он не струсил и рассказал тогда Сокджину правду. Даже если бы Ким не принял его выбор, позже он смог бы рассказать Чимину, что чувства взаимны. Чимин, решившийся на операцию и вываливший на Джина свои чувства, узнал бы, что Юнги любит его. Они могли бы быть счастливы. Они могли бы быть вместе. Они могли бы стать парой, как Юнги всегда мечтал. Он мог бы держать Чимина за руку, обнимать намного крепче и дольше, быть к нему ближе и иметь возможность целовать мягкие пухлые губы. Он мог бы вполне законно приказать Соён и Мэй держать свои загребущие ручонки подальше от щёк Чимина, а тот бы смеялся, тянул озорное «хён, ты что, ревнуешь?» и обнимал бы его, шепча на ухо о том, что ему, Чимину, нужен только он, Юнги. Но Чимина больше нет. Привычного улыбчивого живого Чимина нет. Есть лишь бездушная кукла, которая ещё не скоро научится чувствовать. Юнги знает это. Он читал многочисленные статьи и трактаты в интернете. Он подкован достаточно для того, чтобы знать: даже при удачной операции люди восстанавливают свой эмоциональный диапазон от двух до трёх лет. При неудачном же стечении обстоятельств восстановление может занять от четырёх лет и больше. Но это не столь важно. Страшнее то, что после восстановления эти люди перестают быть собой. Иногда они меняются так сильно, что их не узнают даже родные. Будто оболочка всё та же, а нутро совсем другое: чужое и чуждое. Этого так боялся Юнги. Из-за этого он до последнего отказывался от операции. Чимин же... Он оказался слишком слаб, чтобы выдержать все свалившиеся на него беды в одиночестве. Чимин решил избавиться от своей любви и потерял намного больше, чем хотел. - Чиминни... Мой глупый Чиминни... Что же ты наделал... - шепчет Юнги и срывается на глухие рыдания. «Ты сильный, Юнги. Ты очень сильный. И я верю, ты со всем справишься. Я верю» - эхом звенят в голове слова Сокджина, сказанные когда-то давно и ещё тогда показавшиеся пустыми. Он, Юнги, справится? Разве с таким можно справиться? Разве с таким можно справиться?! Нет. Нет, такое нельзя взять и просто пережить. Такое нельзя принять, как данность. Такое нельзя просто принять к сведению и забыть. Кусая губы в кровь, царапая пальцами плитку, Юнги тычется мокрым лицом в колени и слегка раскачивается, чувствуя нарастающий гул в ушах. На губах болезненная горькая кривая улыбка, больше похожая на оскал. Нет, Юнги не справится. С этим он не справится, потому что... ... Мин Юнги - разбитое вдребезги стекло.

|End|