Glass

Белые стены палаты. Не греющее тонкое одеяло, похожее на огромный лист жёсткой бумаги. Витающий в воздухе кисловатый запах лекарств и резкий - спирта. Пара трещин на потолке, изученная вдоль и поперёк. Небольшое окно с узким подоконником и мутным заляпанным стеклом. Юнги в который раз окидывает взглядом место своего заточения и закрывает глаза, мученически вздыхая. Он ненавидит больницы. Ненавидит звенящую тишину, окружающую его почти круглые сутки. Ненавидит одиночество и невозможность занять себя хоть чем-нибудь помимо чтения книг. Почему врач запретил пользоваться мобильным устройством и плеером, парень понятия не имеет, но списывает запрет на мерзкую натуру наблюдающего его врача. Ещё бы, такой болван попался. На операцию не соглашается, а сердце скоро будет напоминать запакованный подарок, готовый к украшению белоснежными лепестками. - Да и пошёл бы к чёрту, старый козёл, - шепчет Юнги и усмехается. Что есть у этого врача? Нелюбимая жена и двое детей, которые точно так же никогда никого не полюбят? В мире, где существует такая болезнь, как ханахаки, счастливые влюблённые пары можно пересчитать по пальцам. Может, потому любовь и пихают на большие экраны. Если бы не это, никто бы уже не думал ни о ячейках общества, ни о продолжении рода, ни о том, чтобы заморачиваться с женитьбой. Если бы любовь не была модной, на неё не было бы спроса. Это как с неудобной одеждой от известных брендов и кошмарной обувью от них же. Женщина ноги сломает, но будет вышагивать на шпильках, на которых не умеет ходить, потому что это Лубутен. Мужчина будет запаковывать себя в дорогущий костюм и плевать на то, что жир двойного подбородка свисает через воротничок, потому что это Гуччи. И кому какое дело в таком случае до лишнего веса, красноты лица и одышки, возникшей из-за перекрытия нормального поступления кислорода? Так и любовь. Люди будут «любить», потому что это красиво, модно и правильно. Люди будут создавать семьи, заводить детей и картинно улыбаться всем вокруг со словами «жить без них не могу, как люблю». Люди будут это делать, чтобы казаться лучше, чем есть. Чтобы вызывать зависть. Чтобы иметь возможность смотреть на кого-то свысока. Одни лишь корыстные мотивы и полная пустота в душе. - О чём думаешь? Сокджин всегда появляется бесшумно. Проходит в палату, занимая стул возле койки, и начинает разбирать пакет, в котором очередные шедевры домашнего приготовления, выпечка и иногда бананы. Мягкие и сладкие, они почти не раздражают горло. Юнги ловит себя на мысли, что готов питаться только ими, но, к сожалению, есть ещё больничная бурда, которую впихивают в него силком. Один раз его вырвало этой самой бурдой прямо на новенькие начищенные ботинки лечащего врача. Это так же может быть причиной неприязни со стороны того. Юнги довольно улыбается, вспоминая гримасу ужаса и отвращения на лице нудного старикана, и протягивает ладонь, в которую Сокджин тут же вкладывает уже очищенный от кожуры банан. - О том, что хочу домой, - отвечает он и садится прямо, подгребая под спину подушку для удобства. - Здесь невыносимо скучно. И холодно. И одиноко. Хочу на свой диван к телевизору. Хочу иметь возможность есть то, что нравится. Хочу забраться в свою ванну, полную горячей воды и пены, и проваляться в ней до тех пор, пока вода не станет ледяной. Хочу... - Много хочешь, - обрывает Сокджин и с хрустом откусывает от яблока. - Ты проведёшь в больнице ещё очень много времени, Юнги. Очень, очень много, - делает акцент парень и вздыхает. - Серьёзно, я поражаюсь твоему энтузиазму. Ты выглядишь, как живой труп. Нет, не так. Скелет. Живой скелет. Ты опутан проводами и не можешь спать без кислородной маски. Тебе вызывают кашель искусственно и высасывают лепестки из горла с помощью специального аппарата, потому что ты уже не в силах выкашливать их сам. Ты, уж прости за правду, одной ногой почти за гранью. И всё же... - И всё же... Облизав липкие пальцы, Юнги вновь протягивает руку, и Сокджин подаёт ему стакан с тёплой водой. Опустошив его, Мин сползает вниз по подушкам и сгибает ноги в коленях, покачивая ими из стороны в сторону. На нём тёплые пижамные штаны и такая же тёплая пижамная куртка. Шерстяные носки при трении о постель приятно греют ноги, а грелка под спиной - всё тело. Представив себя со стороны, Мин негромко посмеивается. Чёрт возьми, он как шестидесятилетний старикан, готовящийся отдать Богу душу. Весь утеплённый, потому что кожа да кости, ворчливый, привередливый и явно не желающий уходить в тишине и с миром. Одна безмолвная война с лечащим врачом чего стоит. - Эй, Юнг-с... Ты хочешь чего-нибудь? Переведя взгляд с приевшихся трещин на потолке на Сокджина, Юнги перестаёт улыбаться. Он вдруг вспоминает о том, в каком положении находится, и отчётливо видит состояние друга. Сокджин выглядит пусть и получше его, но обострившиеся скулы и синяки под глазами довольно красноречивы, как и частая зевота. Наверное, парень плохо спит в последнее время. Наверное, он совершенно измотан, ведь в его и без того тяжёлый режим дня затесались часы в палате Юнги. И хотелось бы сказать, что больше всего хочется, чтобы Джин выспался, как следует отдохнул и не приходил несколько дней, посвятив время себе, но Юнги не может. Страшно. Страшно остаться наедине с собой. Страшно знать, что часов в жуткой мёртвой тишине прибавится. Страшно быть отрезанным от живого общения. Страшно быть отрезанным от прежней жизни. Если Сокджин перестанет приходить, пусть даже его не будет всего два или три дня, Юнги знает, он просто свихнётся. - Думаю, я хотел бы, чтобы ты перестал сдерживать Хосока. Если ты не пускаешь его в палату, это не значит, что я не слышу его воплей. Уверен, его крики слышно даже за пределами больницы. Он всегда так много матерился? Никогда не замечал за ним. - Не думаю, что пускать к тебе Хосока хорошая идея, - хмурится Джин и вновь вгрызается в яблоко. - Он был в ярости, когда узнал правду. И когда я говорю «в ярости», я имею в виду, что он совсем не контролировал себя. Не думаю, что мы смогли бы вас разнять, устрой вы драку. Впрочем, с учётом того, что ты пролежал в отключке почти неделю, поддерживаемый лишь аппаратами, ему бы и стараться особо не пришлось. Сейчас идёт уже второй месяц твоего нахождения здесь, но Хоуп и не думал успокаиваться. Кажется, время лишь распаляет его ещё сильнее. Но придётся Хосоку подождать. В конце концов, у нас тут целая очередь желающих набить тебе морду. И я, если ты ещё не догадался, на первом месте в этом списке. - Прости... Слабо улыбнувшись, Юнги тянет руку вперёд, и Сокджин тут же её сжимает, растирая холодные пальцы парня и бормоча что-то о непроходимых идиотах, которым он запихнёт в задницу вантуз так глубоко, что никакие врачи не помогут. Привычное бурчание успокаивает, и Юнги проваливается в состояние, близкое к дрёме. В голове лениво плавают мысли, обрывки воспоминаний и смазанные картинки последних событий. В ту ночь после ухода Чимина у Юнги случился приступ. Его лёгкие отказали, и если бы не Сокджин, ворвавшийся к нему в квартиру с бригадой врачей скорой помощи за спиной, всё кончилось бы весьма печально. Его откачали и отвезли в больницу, где прочистили лёгкие, насколько это возможно, а после погрузили в искусственную кому, чтобы организм немного оклемался. Его всего искололи лекарствами, кормили внутривенно, не снимали кислородную маску ни на секунду. Врач, допрашивающий Сокджина, был в ужасе, шоке и вместе с тем в восхищении. Бледному трясущемуся Джину он сообщил, что при таком-то состоянии организма Юнги давно уже должен был очутиться в их больнице. Факт того, что при такой запущенности болезни Мин не только дышал сам, но и мог ещё стоять на ногах, казался мужчине фантастическим. Вопрос об операции был отложен до прихода пациента в сознание. Когда же Юнги очухался и увидел протянутые ему бумаги, дожидающиеся лишь его подписи, случилась безобразная ссора. Сокджин, которого врач впустил в палату, как близкого друга и свидетеля всех событий, сорвался и впал в истерику. Когда он начал силком впихивать Юнги ручку в пальцы, Мин взбрыкнул и весьма неудачно. Ручка, цепко удерживаемая пальцами кричащего на него Джина, соскользнула и пропорола ему ладонь. Кровищи было море. Сокджин тогда едва сам не очутился на соседней койке с нервным истощением. - Сынок, это глупо, - лишь покачал тогда головой врач, вкалывая Джину успокоительное. «Иди к чёрту, папаша» - подумал Юнги и только и смог выдавить из себя сиплое «не сообщайте родителям» перед тем, как вновь отключиться. К тому моменту, как Юнги вновь начал осознавать себя в пространстве, прошло много времени. Бледный дёрганый Сокджин долго извинялся за свою несдержанность и ещё дольше сидел уткнувшись лицом во впалый живот парня, беззвучно роняя слёзы. Он был совершенно бессилен и не знал, как помочь сбившемуся с пути другу, совсем запустившему себя. Юнги только и мог, что мягко поглаживать его по волосам и шептать пустое «прости». А после начались вопли и крики за дверью. Хосок рвался в палату помочь Юнги отправиться на тот свет. Он обзывал подлым предателем, трусом, эгоистом и распоследним ублюдком, думающим только о себе. Он кричал злое надрывное «я знаю, ты меня слышишь, Мин, чёртов, Юнги» и выплёскивал на закрытую дверь, преградой на пути к которой были Сокджин и медсёстры, всю свою злость, обиду и болезненную потерянность. Иногда Юнги слышал, как Хосока успокаивали Тэхён или Намджун. Чонгук, из-за которого всё раскрылось, по словам Сокджина всегда молча стоял в стороне и лишь смотрел на закрытую дверь так, будто она и есть могила Юнги. - Они подрались, - рассказывал Сокджин, стоя возле окна обхватив себя руками и выглядя как никогда потерянно и сломлено. - Когда Чимин сорвался от тебя, он поехал к Хосоку. А у Хосока на ту ночь остался Чонгук, потому что сосед по комнате в общаге привёл туда свою подружку. Сам понимаешь, на вопрос «что случилось?» Чимин много чего выдал в ответ. Узнав о том, что он бросил тебя в подобном состоянии, Чонгук накинулся на него с кулаками. Они Хосоку всю гостиную разнесли и рёбра отбили, пока он пытался их разнять. Так он всё и узнал из их ора друг на друга. Я же пока был в больнице, позвонил Намджуну. Я не знал, что делать, и жутко боялся, что ты не выкарабкаешься. Намджун приехал сразу же, и я всё ему рассказал. Он позвонил остальным парням. Тэхён узнал от него. Когда ты впервые пришёл в себя, и врач твёрдо сказал, что ты будешь жить... Пока... Они все рвались к тебе, но их не пустили. В коридоре снова чуть друг с другом не передрались. Вот такие дела, Юнги. Теперь же, по словам Сокджина, воцарилось затишье. Все ждали, когда Юнги достаточно окрепнет, чтобы заявиться к нему в палату. Все ждали, когда сами достаточно остынут для того, чтобы прийти и не наделать глупостей. Юнги даже не может точно сказать, что думает или чувствует по этому поводу. Его мир неожиданно замкнулся на собственном состоянии, из которого выход, похоже, лишь на тот свет. В одно мгновение Мин думает о том, что хочет увидеться со всеми, объясниться и попросить прощение, а в другое - что никого не хочет видеть. Разве что Чимина. Тот пропал. Когда узнал, что случилось с Юнги, приехал в больницу вместе со всеми, а после незаметно исчез. На звонки не отвечал, дома дверь не открывал, в университете с Тэхёном не пересекался, хотя Ким друга искал и настойчиво. Пак не пропускал занятия, но каким-то образом оставался неуловимым. Юнги от этого было больно. Он знал, Чимин опять винит себя. Вспоминая его слова о ненависти и невозможности жить спокойно, если со старшим что-то случится, при их последнем нормальном разговоре, Юнги прекрасно понимал, почему Пак исчез со всех радаров. Играл свою роль и факт возникшей общей неприязни. Хосок и Чонгук обозлились на Чимина из-за того, что тот бросил Юнги в состоянии на грани. Намджун придерживался нейтралитета, но держался отстранённо и холодно. Сокджину вообще не до страданий парня было, ведь все его мысли занимал только Юнги. Тэхён был единственным человеком, готовым поддержать лучшего друга, но его Чимин избегал. - Хочу увидеть его, - бездумно шепчет Юнги и проваливается в сон. *** «Ким Сокджин - мечты сбываются» - первое, что проносится в голове, когда Юнги просыпается из-за хлопка двери палаты и открывает глаза. - Я нашёл его в твоей квартире, когда решил привезти тебе ещё пару пижам и твой любимый плед. Он спал на диване, а потому не успел сбежать. Пользовался твоими запасными ключами из почтового ящика. То-то мы его не могли поймать, сколько бы ни караулили возле подъезда его дома, - холодно заявляет Сокджин. Пройдя в палату, парень с грохотом швыряет сумку с вещами Юнги на пол, но тот не обращает на это никакого внимания, хотя звук и отдаёт мерзким эхом от голых стен, неприятно режа слух. Всё внимание Юнги занимает Чимин. Жмущийся к двери готовый сбежать Чимин. Трясущийся и кусающий губы, скрывающий глаза за отросшей чёлкой Чимин. Выглядящий измождённым и безмерно уставшим Чимин. - Оставь нас, - просит Юнги и одним лишь острым взглядом пресекает готовые сорваться с языка Джина ядовитые слова. Тот хмурится, фыркает и удаляется, нарочито громко топая и хлопая дверью слишком сильно. От этого звука Чимин дёргается и вжимается теперь уже в стену. Он выглядит забитым, напуганным, окончательно запутавшимся и бесконечно одиноким. Юнги чувствует, как сжимается в груди сердце. Чего ради было его молчание и попытки выдержать боль в одиночестве, в тайне, наедине с самим собой, если в итоге его любимый человек выглядит разбитым? Чимин выглядит так, будто готов лечь на соседнюю койку. Чимин выглядит совершенно ужасно в глазах Юнги, и совсем не удивительно, что те начинает щипать. Юнги жаль. Юнги так чертовски сильно жаль, что он втянул младшего во всё это дерьмо. - Намджун сказал, они разочарованы во мне, - вдруг негромко говорит Чимин, прерывая звенящую тишину, и начинает нервно теребить подол толстовки. - Сказал, что не ожидал от меня такого предательства. Сказал, что мне лучше какое-то время не пересекаться с остальными, если не хочу оказаться... В общем... Они правы. Правы во всём. Я подвёл тебя, хён. Я бросил тебя. Я... - Иди сюда, - как можно мягче, а после, когда младший отрицательно качает головой, со стальными нотами в хриплом сиплом голосе зовёт Юнги. - Немедленно подойди, Пак Чимин. Чимина всего трясёт. Кажется, подступает истерика. Ладонь, за которую Юнги хватается, ледяная и липкая. Сил на то, чтобы притянуть парня к себе, почти не требуется. Чимин слабый, дрожащий и податливый. Он выглядит так, будто вот-вот просто рассыплется, и Юнги, преодолевая секундное сопротивление, валит его на себя, крепко обнимая, упираясь лбом в лоб и заглядывая в широко распахнувшиеся глаза. - Не уходи, Чиминни. Больше не уходи, ладно? Без тебя плохо. По щекам стекают горячие слёзы. Они не свои. Чужие. Прикрыв глаза, Юнги сильнее прижимает младшего к себе и даже не морщится, когда тот впивается пальцами в его плечи, после чего на не сошедших ещё синяках наверняка вторым слоем расцветут новые. Неважно, какую боль и сколько раз ему ещё придётся стерпеть. Главное, что Чимин снова рядом.

***

Время в больнице смазывается. Границы стираются. Процедуры, капельницы, обеды и ужины, горькие лекарства, болезненные искусственные чистки и однотипные вопросы. Юнги кажется, он попал во временную петлю. В очень болезненную и занудную временную петлю. Врач и медсёстры достают нотациями, нисколько не улучшая настроение своего пациента, а тело изводит постоянная ноющая боль. Болит грудная клетка, болит горло и часто колет в груди. В ушах иногда пищит так тонко, будто комар бьётся о барабанные перепонки, и от этого раскалывается голова. Иногда Юнги кажется, он вновь чувствует фантомное шевеление инородной растительности в груди. В груди, забитой цветами и их корнями. Изо рта теперь даже после чистки зубов и еды пахнет металлом и пряно-горьким, отчего мутит и постоянно хочется съесть что-то мятное. Врач запрещает. Сокджин хмурится, но приносит дешёвую карамель, не в силах наблюдать за мучениями друга. - В глубоком подвале какого-то из величественных общественных зданий Омеласа или, возможно, в погребе одного из просторных частных особняков находится каморка. Она без окон, а дверь всегда заперта на прочный засов. Тусклый свет едва пробивается сюда через щели в толстенных досках - не прямо снаружи, а просочившись сперва сквозь затянутое паутиной пыльное окошко где-то в самом дальнем конце погреба. В одном углу каморки стоят в ржавом ведре две ветхие швабры с вонючим окаменелым тряпьем на них. Пол сырой и грязный, как в обычном подвале. Вся каморка три шага в длину и два в ширину - типичный чулан для швабр или железного хлама. И в ней, в свободном углу, ребёнок... - Чимин. Прервав чтение вслух, Чимин поднимает взгляд от книги и робко улыбается, но улыбка его разом меркнет, когда парень встречается с убийственным взглядом старшего. Мин нервно сминает фантики от карамели, заталкивая их в пакет, полный кожуры от съеденных бананов, и хмурит брови. - Какого хрена ты читаешь мне эту муть? Чимин тушуется под тяжёлым взглядом, а после негромко выдыхает и закрывает книгу, заминая самый уголок страницы, чтобы не потерять нужное место. - Это... Намджун-хён... Он посоветовал и... Сказал, будет полезно. - Ну, разумеется, - фыркает Юнги и откидывается на подушку, коротко кашляя несколько раз и морщась от пробившегося сквозь мятный привкус карамели металлического вкуса крови. - Разумеется, здесь не обошлось без него. Какого хрена? Все эти его «завуалированные» намёки выводят меня из себя. Я не чёртов ребёнок из Омеласа, страдающий в одиночестве ради того, чтобы всем вокруг жилось прекрасно. - Но ты похож, - негромко замечает Чимин и впервые за прошедший месяц шикает на открывшего было рот старшего, заставляя того промолчать. - Похож и не спорь. Ты страдал и мучился, пока мы пребывали в неведении и жили в своё удовольствие. А потом, когда правда раскрылась, всё пошло по наклонной и... - И вы, идиоты, решили дружно из этого «Омеласа» свалить? - фыркает всё же Юнги и скрещивает руки на груди. - Что за глупость? Я делал всё это по собственной воле в отличие ребёнка из этого рассказа. Вы же, узнав о моей болезни, не свалили кто куда, как жители Омеласа. Вы пришли меня вытаскивать из моего «подвала». Господи, бред какой. Вам всем пора бы уже смириться с тем, что происходит. - Ты эгоист, Юнги-хён. - Пусть так. Я устал спорить на эту тему. А теперь убери книжку и иди сюда. Юнги хлопает по свободному месту на койке возле своих ног. Чимин уже не сопротивляется, как было ещё неделю назад, и не отнекивается, послушно пересаживаясь и без сопротивления укладываясь на чужой живот, чтобы не давить на многострадальную грудную клетку. Довольно кивнув, Юнги откидывается на подушку и зарывается пальцами в волосы прикрывшего глаза младшего. Он нагло пользуется своим положением для того, чтобы заставлять Чимина спать. Пусть короткую дрёму и нельзя назвать полноценным сном, но это лучше, чем ничего. Больше Юнги ничего сделать не может. Он знает, Чимин не спит по ночам, терзаемый виной, жуткими снами и бессонницей. Знает, как сильно тот устаёт на учёбе и подработке. Знает, что даже в квартире Юнги, где парень ночует до сих пор, тот не может найти покой. Поэтому оправдываясь своей мерзлявостью и раз за разом повторяя заевшей пластинкой «должна же быть от тебя какая-то польза, Пак Чимин», Юнги заставляет младшего укладываться рядом с собой, чтобы тот поработал грелкой. Обычно не проходит и пяти минут, как Чимин отключается. - Глупый, - шепчет Юнги тоскливо и мягко, нежно касается лица Чимина кончиками пальцев. Скользит по щеке и линии челюсти, по носу, из-за чего парень морщится в своём забытьи, и по потрескавшимся губам. У Чимина синяки под глазами, сероватая кожа, немного сальные волосы и не желающие заживать после повторной встречи с кулаком Чонгука губы. Чимин совсем запустил себя, хотя раньше был той ещё штучкой, как любил называть его Тэхён из-за любви к уходу за собой. Теперь всё это потеряло для Чимина всякий смысл. Всё потеряло для него смысл. Он ходит на учёбу и работу лишь потому, что Юнги заставил его пообещать делать это. Он методично готовит себе ужины на кухне в квартире Юнги по его же приказу и честно старается спать хотя бы несколько часов. Снедаемый виной, Чимин беспрекословно слушается и делает всё, чтобы не расстраивать Юнги. Мин не знает, что чувствует по этому поводу. С одной стороны, он рад, что Чимин не упрямится. С другой, не притащи Сокджин парня за шиворот к нему в палату, тот точно загремел бы в больницу. - Знаешь, - вдруг шепчет Чимин, и Юнги резко отдёргивает руку от его лица, но парень успевает перехватить её за костлявое запястье и снова прижимает к своей впалой щеке. - В тот вечер... Когда я рассказал о том, что происходит, Сокджину, и он приехал... Ты сильно разозлился и сказал мне кое-что... Ты сказал: «Ты ведь не хочешь, чтобы я сделал тебе по-настоящему больно?». Тогда я не понял смысла этих слов. Да и сейчас не особо понимаю, но... Мне кажется, больнее, чем сейчас, мне уже не будет, хён. Чуть запрокинув голову, Чимин вжимается щекой в колючий плед и заглядывает Юнги в глаза. Тот гулко сглатывает и натянуто улыбается, зарываясь пальцами в чёлку Чимина, отводя её со лба парня, попутно оглаживая по щеке, и Пак прикрывает глаза. Ресницы его трепещут, дыхание прерывистое и брови нахмурены. На его лице мука. Юнги всем своим естеством чувствует чужое отчаяние и неловко приобнимает за плечи, насколько может дотянуться. Отводит взгляд, на миг до боли закусывая щёку изнутри. - Я много чего тогда наговорил, Чиминни. Я был слишком зол, чтобы контролировать себя. Даже не помню всего того бреда, что вывалил на тебя, - врёт он и радуется тому, что Чимин лишь мычит что-то невнятное и вновь задрёмывает. В груди всё сводит резким спазмом, и Юнги лишь благодаря какому-то чуду давит его, не позволяя себе закашляться и вновь растормошить только притихшего и немного расслабившегося Чимина. Пальцы продолжают ворошить его волосы, ставшие похожими на гнездо, а перед пустым взглядом в никуда проносятся картинки из прошлого. Пальцы, вцепившиеся в чужое горло. Лунки от ногтей на медовой коже. Слёзы на ресницах осевшего на пол Чимина, судорожно хватающего распахнутым ртом воздух. - Больнее, - эхом повторяет Юнги и переводит бездумный взгляд на Чимина. - Могу ли я сделать тебе ещё больнее? Я уже не уверен, Чиминни... Разве что столкнуть в пропасть с края, на котором ты и так еле держишься.

***

- Что? - Хён... - Нет, ты не... Чимин... Юнги растерянно переводит взгляд с Сокджина на Чимина и обратно. Джин всем своим видом даёт понять, что влезать в очередные разборки не собирается, потому что хватит с него этого дерьма. Чимин же смотрит виновато и пытается улыбнуться, но не очень-то у него получается. Поэтому Пак просто садится на край больничной койки и берёт старшего за руку, привычным жестом начиная растирать ледяные пальцы замершего Юнги, не желающего верить в то, что... - Это всего на пару недель. Я знаю, что парни на меня разозлятся и снова будут упрекать, и знаю, что являюсь твоей единственной поддержкой в последнее время, потому что Джин-хён сильно занят в ресторане своих родителей, но... Мне, правда, срочно нужно уехать обратно в Пусан. Я клянусь, это не займёт много времени. Мама позвонила и сказала, что... Неважно. Мне просто очень нужно поехать, хён. Пожалуйста... Чимин выглядит так, будто действительно останется, если Юнги прямо сейчас скажет своё эгоистичное «нет». И Юнги хочет, очень хочет это сделать, потому что не желает вновь потерять Чимина. Не хочет выпускать его из виду даже на несколько лишних часов. Но Пак выглядит так, что совесть больно пинается внутри и приказывает натянуть на лицо косую улыбку и проблеять жалкое «конечно, Чиминни, я понимаю». Не понимает. И все присутствующие это осознают. Сокджин фыркает, но лицом не поворачивается, так и смотря на снежную завесу за окном. Чимин же кусает и без того разодранные губы и больше не поднимает взгляд, сжимая пальцы Юнги так сильно, что они начинают неметь. - Я обязательно вернусь к тебе, хён. Я же обещал, помнишь? Я пообещал тебе в ту ночь, что буду рядом. Знаю, однажды я уже нарушил слово. Нет, даже не однажды, но... В этот раз я точно вернусь. Я вернусь к тебе, хён. И столько решимости в этих словах, столько запала, что Юнги не может не улыбнуться и не взъерошить волосы младшего. - Всё хорошо, Чиминни. Я дождусь тебя. Но без бананов и карамели можешь не приходить. Хотя пирожки твоей маман с мясом и грибами вполне сойдут в качестве компенсации за моё одиночество. Штук пятнадцать. И только попробуй слопать их, пока будешь в дороге. Отправлю обратно. - Хён... Чимин широко улыбается и пододвигается ближе, крепко обнимая. Наслаждаясь теплом родных и почти жизненно необходимых объятий, Юнги зарывается лицом младшему в шею и обнимает его в ответ. Он дождётся. И плевать, что в последнее время у него обострились приступы. Плевать, что врач начал твердить о том, что в таком состоянии у Юнги в любой момент может остановиться сердце. На всё плевать, пока Чимин обнимает так крепко и улыбается впервые за долгое время так ярко. «Я дождусь» - клянётся про себя Юнги и намеренно игнорирует пристальный взгляд обернувшегося Сокджина. А после обеда в его опустевшую палату заходит врач с кипой анализов в руках и одаривает тяжёлым взглядом из-под бровей, совершенно не профессионально зажёвывая нижнюю губу. - Юнги-ши... И что-то есть такое в тоне врача, что Юнги весь подбирается. Губ касается горькая усмешка. Похоже, не одному Чимину здесь нарушать обещания.

|...|