Синдром ГДЛ

             — Я... Никогда не думал, что скажу это... — Джон впервые робеет и ведёт себя как-то уж ну очень неестественно, что настораживает. — Слушай, Газ...       Только ему, этому чёртовому Джону Барроумену, он позволяет это отвратительное сокращение своего имени. "Газ". Какое-то пренебрежительное, но в устах Джона оно всегда звучит для Гарета как лучшая музыка во Вселенной. Круче всех его сопливых песен, которые Дэвид-Ллойд обожает глубоко в душе точно так же, как свой задротский мозговзрывательный металл.       — Газ... Я... В общем, я тут уезжаю. На реалити-шоу в Австралию... Скорпионы, змеи, всё такое, — Барроумен пытается неуклюже шутить, и Гарет, затягиваясь в очередной раз сигаретой, гадает, что же на этого звезданутого по полной программе и, по иронии судьбы, его лучшего друга, нашло сегодня.       — За нами, конечно, будут следить, чтобы мы вернулись, да я и не боюсь, но знаешь, мало ли...       Гарет всё молчит, не прерывая этого бессвязного монолога — то ли от того, что он готов слушать этот голос вне зависимости от содержания речей, то ли потому, что Джон дополнительно гипнотизирует его, рисуя указательным пальцем узоры на его запястье.       — В общем, я подумал и решил...       — Вау, ты умеешь думать, — не удерживается от подколки Гарет, туша окурок в пепельнице, и смотрит на сидящего перед ним Джона с заискивающим выражением лица. — Интересно, какая часть твоего тела участвует в этом процессе?       — Я люблю тебя, Газ, — неожиданно выпаливает Барроумен.       И между ними повисает оглушительная тишина.       — Ты не охренел? — наконец сдавленно выдаёт Дэвид-Ллойд, убирая руку из зоны доступа джоновых пальцев. — Ты любишь Скотта.       — Его, да, но и ты... Гарет, я... Это правда. Я действительно люблю тебя и буду скучать.       Гарет совсем не знает, как отвечать на подобное.       — Может, ты и ещё кого-нибудь любишь и будешь скучать? — усмехается Дэвид-Ллойд. За что ему всё это...       — Нет. Я... — Джон пытается ещё что-то сказать, но Гарет не даёт:       — Джон, слушай, я уже смирился с ролью твоего плюшевого мишки, но это — уже чересчур, тебе не кажется? — серьёзно спрашивает он. — Почему с тобой всегда так, а? Не мог спокойно уехать в свою Австралию, что за нахрен?       — Газ...       — Прекрати. Мы заигрались. Давай закроем эту тему.       — Я... Да... Извини, ты прав, — с тяжёлым вздохом после минутной паузы лопочет Барроумен и снова пытается улыбнуться своей фирменной улыбкой во все пятьдесят девять белоснежных зубов, но она выходит несколько вымученной. — Ладно, бывай, дружок.       — Счастливого пути, — бросает Гарет, не глядя на уходящего Джона, и закуривает ещё сигарету. Ещё и ещё, пять штук подряд, пока сердце, бьющееся где-то между голосовых связок, не возвращается в положенное ему место. Так паршиво он никогда ещё себя не чувствовал. Умеет Джон-грёбаный-Барроумен завести его в тупик. А потом Гарет стоит в этом тупике и сам себе не желает сознаться, почему позволил себя туда завести, а главное — как...       Он извинится. Он обязательно извинится, когда поймёт сам себя.       Уже через грёбаные пять дней Гарет осознаёт, что всё в его жизни почему-то идёт не так, что сердце где-то не на месте, что он волнуется, и признание Джона вынуло душу... что он и сам — скучает. Нестерпимо. А прощание сидит занозой в заднице... Но Дэвид-Ллойд сильный, он держится сколько возможно и, только услышав о растянутой лодыжке Джона, не выдерживает... Мучительно сочиняет послание, чтобы на грани, чтоб было понятно лишь им и никому больше. Переживает и не может ничего с собой поделать.       Да, как только Джон пропал в дебрях диких джунглей, сердцу стало неспокойно. Вот хрень. Умеет этот белозубый красавчик довести до ручки — и почему из всех — всех! — с кем ему пришлось работать за годы своей карьеры, он выбрал именно его, Гарета? Может, из-за Янто? А может, потому что Гарет сам выбрал его? И врёт, врёт сам себе, окружающим, ему — уже десять лет, и с каждым годом это становится всё труднее.       Рука тянется к телефону, по пути натыкаясь на пачку сигарет, на блокнот Джеммы на столе, в котором он только что пытался писать какие-то нелепые слова извинения…       Да что в этом такого, в конце-то концов? Что он ломается, как мятный пряник? Как тереться друг о друга членами до полного изнеможения — легко, а как по-серьёзному поговорить — так слабо? Ну нет, Дэвид-Ллойд не слабак. Не на того напали. Но руки всё равно почему-то дрожат.       О нет, только не здесь. Не хочется пускать сопли при своих ангелах. Гарет берёт блокнот, телефон, сигареты — и едет куда-нибудь на открытое пространство, по пути захватив свою широкополую шляпу. Хоть какой-то атрибут мужественности, которой уже почти не осталось.       Он благословляет мягкий климат Британских островов, особенно его малой родины — Южного Уэльса. Даже на открытой местности в начале декабря вполне приятная погода, если не считать лёгкого прохладного ветра. Не Австралия, мать его, конечно, но уж, по крайней мере, лучше, чем Россия, где, говорят, морозы за -20. Джон рассказывал...       Везде Джон. В каждой его мысли, в каждой его клетке... И что делать с этим, Гарет не знает. А, чёрт с ним. Он уверен — Барроумен поймёт. Он всё поймёт. Стоит только отослать видео…       Но если бы всё было так просто. Почему-то приемлемый результат, от которого самому не становится тошно, получается записать только с пятой попытки. То глаза слезятся от ветра, то шляпу пытается сдуть особенно сильным порывом, то забываются такие нелёгкие и выстраданные слова... Это заставляет нервничать, но невозможно отказаться от задуманного. Нет сил оставить всё так, как есть.       Наконец, выходит пожелать удачи без особых, бросающихся в глаза эмоций. Наконец-то можно сказать себе:       "Камера! Мотор! Снято!"       И отправить…