Синдром ГДЛ

             Стук в дверь его номера застаёт Гарета Дэвида-Ллойда врасплох. Тот не успел даже чемодан разобрать после чертовски утомительного перелёта и совершенно не ждёт гостей. Как, впрочем, и не желает никого видеть. Хочется одного — принять душ и отключиться. Не думать. Забыть, какая хрень с ним приключилась не так давно. Забыть… и больше никогда не вспоминать, наплевав на всё.       Но, к сожалению, это невозможно, потому… Потому он сейчас и находится здесь.       Он мог бы прибыть и перед самой встречей, но решил отдохнуть от реальности хотя бы пару дней, скрыться от всего мира, и себя в том числе... а тут нате вам. Уже докапываются. Остаётся, конечно, надежда, что это просто обслуживание номеров, но почему-то в это верится так себе. Всё оговорено буквально пару минут назад, и получены строгие инструкции: «Не беспокоить».       Ругнувшись и тяжело вздохнув, Гарет всё-таки неохотно открывает дверь и… оказывается лицом к лицу с человеком, увидеть которого ожидал меньше всего. Ошеломление не позволяет хоть как-то отреагировать, а гость между тем уже протискивается в номер и, сняв ботинки (ну да, только в такой обуви под дождём и ходить), проскальзывает в гостиную. Гарет молча следует за ним, но успевает только войти, как на него обрушивается ураган из слов. Эмоциональный, сбивчивый, еле понятный поток сознания — редкость для пришедшего, если честно, обычно он умеет долго и складно говорить обо всём, — который погребает под собой окончательно. Дэвиду-Ллойду только и остаётся стоять на месте, время от времени удивлённо моргая, да стараться не упустить ни одной фразы этого странного монолога:       — Не мог ждать... прости... не утерпел, — стоит только Гарету подойти и хмуро на него глянуть, торопливо начинает гость, словно боясь, что его могут прогнать. Да что уж — его как раз гнать-то и не хочется. Единственного. — После всего, после твоих слов... публично... зачем, Газ? О боги, ну зачем? Я и так... я... да я был на седьмом небе, но... ты же почти выдал... это... так не похоже на тебя, неужели настолько... и я... Нет, погоди, не говори ничего, дай закончить, — ха, да если бы он мог сейчас вставить хоть слово! — Газ... Гарет... Я... ты же знаешь, что я чувствую к тебе, и... это твой ответ?.. В том... ну... послании, да? Ты действительно это имел в виду, да? Любовь? Не просто сказал? Не просто пожелал удачи, да? Я... я переслушивал его несчётное число раз... я невольно даже выучил его!.. Спасибо... это... поддержало. Действительно помогло. Ты... но ты... ты же это чувствуешь, да? То, что сказал. Я... не могу поверить. Нет, не так! Я... боюсь поверить, потому что если это не правда, то... да нет, я верю тебе, я не думаю, что ты так можешь со мной. Как угодно, но не так, Газ... Я... я не мог терпеть, потому и пришёл. Не... не гони. Только не гони сейчас. Понимаю, что после перелёта, устал, но прошу, только не... не надо. Я не буду мешать. Я ничего не сделаю против твоей воли. Но... позволь быть рядом, хорошо? Я всё это время только и думал, как бы поскорее тебя увидеть, даже родные это заметили... Нет, не то, что хотел увидеть, а то, что напряжён... Немного не в себе. Га… рет... Прошу... Позволь остаться... Дай... просто возможность быть рядом. Захочешь — поговорим, а нет... так потом. Всё — потом. Только кивни, и я пойму. Я... я всё пойму, но прошу... будь рядом, ладно? Дай возможность быть рядом...       И Гарет не выдерживает. Оторопь, что напала на него при столь неожиданном появлении Джона, наконец-то проходит, и он тут же в один шаг сокращает расстояние, что между ними, и обнимает — до боли в рёбрах. Но Джону сейчас это безразлично. Всё — безразлично, кроме этих рук и крепкого объятия. Гарет не оттолкнул. Он всё понял правильно. Газ, его Газ — рядом, и от осознания этого по телу проходит волна неконтролируемой дрожи. Дрожь постепенно усиливается, и теперь даже Гарет чувствует её. Он немного отстраняется, недоумённо заглядывая в лицо Джона, но, столкнувшись с потемневшим, полным желания взглядом, всё понимает. О, блядь! Волна возбуждения накрывает с головой, и первый поцелуй после разлуки, который оба представляли себе нежным, может даже немного неловким, превращается в страстный, ненасытный, волнующий и возбуждающий ещё больше...       Оба не помнят, как доходят до постели — это вообще сейчас не важно, не помнят, как раздевают... и всё без слов, потому что они не нужны, язык тела говорит намного лучше. Они растворяются друг в друге настолько, что, кажется, даже их сердца начинают биться синхронно друг другу. Их дыхания смешиваются, языки танцуют первобытный танец страсти, а души... они просто сливаются в единое целое.       Это — всё и одновременно ничего. Это — жизнь и смерть. Это так много, что оба просто не могут выразить свои чувства. Потому Гарет просто целует и вжимается, лихорадочно гладя руками везде, куда может дотянуться, и не верит. Не верит, что хотел отказаться от подобного. Что сам недавно почти всё не испортил. Точнее, испортил, но… Потому они и стонут — и это единственный звук, кроме их хриплого тяжёлого дыхания, нарушающий тишину номера люкс. Потому просто невозможно остановиться. Потому Джон отдаётся во власть, осознавая краем сознания, что Гарету именно это сейчас необходимо.       Когда становится уже невмоготу от переполнивших их души чувств, Джон не выдерживает: он вцепляется в плечи Гарета и прячет лицо, вжимаясь в его плечо. Нежеланные слёзы наворачиваются на глаза, потому что всего — слишком. И Гарет это чувствует, останавливается, осторожно прижимает к себе. Но чего только это ему стоит...       — Что такое? — тихо шепчет Гарет... — Я...       — Нет! — тут же перебивает Джон. — Просто ты... это ты... ты — рядом. Со мной. Я уж и не надеялся...       И Дэвид-Ллойд облегчённо выдыхает. Жгучая страсть сменяется такой же невыносимой нежностью, от которой сводит челюсти. Он не хотел быть таким, он не должен быть нежен, не должен вот так обнимать мужчину, но… теперь уже всё неважно. Это глубже его понимания, это уже не предотвратить. И больше невозможно с собой бороться. Гарет осторожно поглаживает Джона, давая тому время успокоиться, а потом осторожно берёт лицо в ладони и целует. Сцеловывает мокрые дорожки со щёк, прикасается губами к немного покрасневшим векам, одаривает губы солоноватым поцелуем. Всё это неторопливо и основательно, и Джон снова чувствует, что может жить... Наконец-то может.       Они занимаются любовью не спеша. Теперь — уже нет. Показывая всю силу своих чувств. Своей любви и привязанности, и когда Гарет вдруг просит взять его, сердце Джона чуть не выпрыгивает из груди... Джон вообще не представлял, что когда-нибудь, что настолько… Сердце заходится так сильно, что даже перед глазами на мгновение темнеет. Слишком много всего для одного вечера, слишком сильные качели — от отчаянья и надежды до счастья и полной эйфории.       — Не хочешь? — хмурится Гарет, когда Барроумен после его просьбы, вместо того чтоб накинуться ещё яростнее, замирает на месте, напрягшись и как будто бы уйдя в себя.       — Нет! — тут же возмущается Джон, начиная покрывать лицо партнёра слегка щекотными поцелуями, продолжая между ними шептать: — Хочу… Очень… Люблю… Ты… О боги… Ты… Не надеялся…       — Да прекрати уже, — смеётся Дэвид-Ллойд. Сбивчивая речь Джона забавляет всё больше, а Барроумену от смеха лежащего рядом становится так тепло на душе, что хочется парить… — Не думал, что для тебя это так важно.       — Нет… да… не в этом смысле, но… — Джон снова от волнения не может подобрать слов, и это настолько необычно, что Гарет удивлённо приподнимает брови. — Мне важно просто быть рядом с тобой, знать, как ты ко мне относишься, а твоё предложение… оно просто показывает глубину твоих чувств, — наконец-то находит Джон слова, и Гарет не может не улыбнуться:       — Хватит разговоров, иди сюда, — зовёт он хрипло, и они снова с головой окунаются в сводящую с ума страсть, растекающуюся по венам жидким пламенем. Квинтэссенцию любви, скопившуюся за годы общения и обоюдного желания, годы сумасшедших эмоциональных качелей и выматывающих нервы, но дающих так много отношений…       Как хорошо, что номер люкс предоставляет всё для комфортного отдыха, потому что никто не ожидал такого поворота и не подготовился.       Барроумена ведёт от одного только ощущения вседозволенности. Можно. Теперь всё — можно. И это настолько чудесно, невыразимо, запредельно, что хочется подарить партнёру те же самые ощущения. Чувства. Хочется показать всю свою выстраданную любовь… Пусть не единственную, но без которой тоже прожить уже невозможно. Гарет и Скотт — две стороны одной медали, и от этого никуда не деться, оба — необходимы, потому только сейчас Джон наконец-то чувствует себя целым. И это настолько восхитительно хорошо, что хочется поделиться этим чувством со всем миром. И Джон делится — с тем, кто рядом. С его счастьем. С его жизнью.       Так долго Джон, пожалуй, ещё никого не растягивал. Самыми восхитительными способами, заставляющими кричать и извиваться и даже умолять (о, когда он слышит это, то чуть не кончает от одного только голоса). И всё равно входить страшно — в первый раз так или иначе будет больно, а этого Джон очень не хочет… но Гарет, которого, кажется, уже достала нерешительность партнёра, сам не позволяет и дальше медлить… насаживается, хоть и не быстро, но не давая путей отступления, пережидает, целует, поощряет… и получает то, чего добивался. У Джона просто не остаётся сил сопротивляться, и он очень медленно, тратя остатки самообладания на это, начинает двигаться, постепенно ускоряясь. Всё внимание он дарит партнёру, у которого это первый раз. Он старается, как только может, свести неприятные ощущения к минимуму, и, кажется, ему это удаётся, потому что вскоре Гарет сам начинает подаваться навстречу, и это — самое восхитительное зрелище! Это настолько бьёт по нервам, что Джон чуть не срывается в привычный бешеный темп, но нет… не время… не сейчас. Джон сам на пике, ему нужно, ему необходимо, но… его желания — не главное. По отношению к Гарету его желания уже давно перестали быть главными, и сейчас, в постели, тоже.       Джон делает всё, чтоб довести своего любовника… любимого до пика, и только после уже сам кончает, срываясь в такой оглушительный оргазм, что, возможно, даже теряет сознание на пару секунд.       «Неужели это произошло? Неужели — правда?» — думает он некоторое время спустя, уютно устроившись под боком Гарета и положив голову тому на плечо. Гарет расслаблен и вроде бы счастлив. По крайней мере, глаза полны нежности и любви, а губы невольно то и дело растягиваются в заразительной легкой улыбке, которую Джон любит до безумия.       — Поверить не могу, — вырывается вдруг у Джона.       — Придётся, — флегматично хмыкает Гарет, еле заметно поглаживая большим пальцем плечо Барроумена обнимающей рукой. Он сейчас похож на объевшегося сметаны кота, и это сравнение почему-то смешит Джона.       — А твой муж? — неожиданно спрашивает Гарет. В голове проносится мысль о жене, но он тут же прогоняет её. Его ангелы — это его ангелы, и не стоит думать о них в постели с другим…       — Так это он и настоял, чтоб я как можно скорее поехал к тебе, — открыто улыбается Джон. — Выведал у меня всё, разузнал твоё расписание и даже в Лондон укатил, чтобы дать мне свободу действий…       — Не понимаю я ваших отношений, — вздыхает Гарет и прижимает Джона к себе ещё сильнее. — И себя не понимаю…       — Жалеешь? — напрягается Джон. Кажется, всё его счастье испаряется в одно мгновение, словно его и не было. Нет, так дело не пойдёт…       — Если б жалел, не обнимал бы, — с притворным недовольством бурчит Гарет, целуя в макушку и тут же смущённо отворачиваясь. Нежность… не его это. Ну и что, что по отношению к этому невозможному красавцу она не ведает границ и постоянно стремится вырваться наружу, это же не повод её демонстрировать… Он просто не умеет. — Вместо того, чтоб забивать голову пустяками, лучше сказал бы, сколько у тебя времени.       — Сутки, — счастливо выдыхает Джон, и Гарет не может не посмотреть на сияющее словно собственным светом и раскрасневшееся от случившегося лицо. Любимое лицо, как он только совсем недавно понял. — Максимум, полтора. Билет ещё не забронирован, так что… — и Джон снова тянется за поцелуем.       Что ж, полтора суток — это очень даже неплохо. В их случае. И Гарет хвалит себя, что приехал раньше назначенного, потому что это время он сможет посвятить целиком и полностью человеку, которого знает уже где-то двенадцать лет, но только недавно разобрался, что на самом деле к нему чувствует.