***
Ослепительный белый свет бьёт мне в глаза, как только они открываются. Голова раскалывается. Боже, я умерла. По крайней мере, здесь пахнет не гнилью, а… Стерильностью? Или по ту сторону ежедневно очищают помещение, или я окончательно сошла с ума.***
В кровати почему-то жутко неудобно, хотя я уверена, что это что-то покруче, чем обычная больничная койка. Мой номер под повязкой на груди жутко зудит, но одна из моих рук находится в гипсе, а второй я просто боюсь пошевелить, потому что сидящий напротив человек выглядит так, будто достанет пистолет сразу же, как только я моргну. Думает, что я сама скинула себя в ту яму? Полиция говорит, что мне жутко повезло. Думаю, жутко — вполне подходящее слово, потому что человек, пролежавший столько времени с гниющими трупами вряд ли назовёт это просто везением. Я должна была умереть — захлебнувшись либо водой, либо собственной кровью. Ублюдок бросил меня умирать в яме, которую вот-вот должно было затопить водой. А чтобы мне было не скучно, подкинул мне трёх друзей. Вот только они почему-то не разговаривали. И не дышали. Правда, не разговаривали они только по мнению полиции, ведь мертвы они были от пары недель до нескольких часов. Так мне сказали. Со мной же они вели довольно открытый диалог всё это время. Страшно признаться, но они разговаривают со мной и сейчас. Но всё это в моей голове. — Как себя чувствуете, Екатерина? — вряд ли интересуется из вежливости, скорее по протоколу. Моё зрение, к счастью, не пострадало, так что я могу видеть, как сильно он напряжен и даже почти агрессивен. — Дайте подумать… Замечательно. Меня огрели чем-то по голове, сломали руку и пару ребер и изрезали так, чтобы я умерла, истекая кровью, но не слишком быстро. А, ещё оставили клеймо на груди. После бросили к трупам, с которыми мне бы пришлось разделить судьбу, если бы я не смогла вылезти. Прям как заново родилась, чувствую себя, как огурчик. — Вы… — кажется, его мой ответ не устроил. — Вам следует благодарить судьбу за то, что Вы живы, а не жаловаться на всякую чепуху. — Знаете, психиатр из вас так себе. — Достаточно! — стоящая в дверном проёме девушка смерила мужчину суровым взглядом карие глаз. Её тёмные волосы были заплетены в тугой хвост, не скрывая красивое, немного худощавое лицо. Кажется, её срочно нужно покормить. — Лейтенант Голубин, Вы не имеете права давить на моего пациента в стенах больницы. Попрошу вас удалиться и больше не превышать свои полномочия. — она так выделяла каждое слово, что мне захотелось выйти вслед за ним, хоть это и была моя палата. Качая головой, я отбросила эту, казалось бы, хорошую мысль. Как только он покинул помещение, девушка тяжело вздохнула и, прихрамывая, направилась к стоявшему креслу. Странно, на столько ли я важная персона, что в палате находятся такие предметы декора? Я только сейчас заметила прислоненную к креслу трость. — Я твой новый психиатр, Ольга Юрьевна Серябкина. В принципе, можешь называть меня Оля. — она ненадолго замолчала. — Тебе не стоит обращать на это внимание, Катя. Лейтенант Голубин потерял в этом… инциденте сына, — от такой формулировки меня передернуло, — а его дочери только-только исполнилось девятнадцать. Странно, что его всё ещё не отстранили. Многие родители могут ополчиться на тебя только потому, что выжила именно ты. Крепись. — И Вам здравствуйте. — я презрительно поморщилась. — Я, конечно, извиняюсь, но Вам же лет двадцать… — Двадцать пять. Но я востребована вне зависимости от возраста. После окончания университета я добилась работы с такими, как ты, и… — Какими «такими»? — я произвольно сжала ни в чём неповинную простынь. — Чокнувшимися из-за того, что их бросили умирать? — Пережившими ужасный стресс и события, отвергнутые всеми, даже собственными родственниками. — она замолчала, будто задумавшись о том, стоит ли ей продолжать. Но я знала, о чём пойдет речь. — Ты не приходила в сознание две недели, Катя. Сотрудники полиции, дежурившие у твоей палаты сказали, что твоя мать даже не пыталась к тебе попасть. — с каждым её словом мне всё больше хотелось заплакать. Тем временем Оля искала что-то за своим креслом. — Возможно, сейчас я тоже превышу свои полномочия, но я всегда хочу, чтобы между врачом и пациентом были более доверительные и дружеские отношения. Только никому не говори. — она подмигивает, протягивая мне небольшую коробку. — С прошедшим днём рождения. Возможно, сейчас я должна была начать кричать на неё. Заявить, что это вообще не её дело, что лучше бы я умерла в той могиле вместе со всеми, ведь они заслуживали этого шанса куда больше, чем я. Но я устала со всеми бороться. Тем более, я бы соврала, если бы сказала, что этот странный жест не заставил меня чувствовать себя лучше. — Мне кажется, это даже хорошо — праздновать день рождения в коме. Чувствую себя не такой старой. И это было бы гораздо обиднее, если бы мне исполнилось двадцать один, а не двадцать. Представьте, сколько алкогольных интоксикаций я бы пропустила. — Я стерла катящуюся по щеке слезу, уже ухмыляясь. — Спасибо. А на счёт моей матери… Мы можем поговорить об этом в другой раз? — я сжала коробку в руках. — Конечно. В любое время. — Оля откинулась в кресле, слегка морщась. — А теперь давай поговорим о том, что произошло. — Вы о том, почему я больше не смогу носить глубокие декольте? — я задвигала бровями, но она лишь смерила меня суровым взглядом. — Ладно, поняла, шутки здесь не прокатят. — Верно. Люди используют юмор, чтобы отвлечь окружающих от главной проблемы. Давай начнем с того, что ты помнишь. В общем-то, я не помнила почти ничего. Помню, было уже за полночь, когда я шла по тем злосчастным закоулкам. Помню сильную боль от удара, а дальше только темнота. Перед глазами промелькнули отрывки из могилы. Мне казалось, что я слышала шёпот. И если раньше мне казалось, что это была лишь игра моего воображения, то сейчас логическая цепочка медленно выстраивалась в моей голове. Оля заметила, что я вдруг замолчала, она внимательно смотрела на меня. Я прикрыла глаза, чувствуя, как паника нарастает у меня в груди. Если до этого было известно о пятнадцати жертвах, а со мной было трое, то в моей могиле были номер шестнадцать, семнадцать, я, то есть восемнадцать, и девятнадцать. Но раз уж он всех собирает по порядку, то я… — Мне ведь не казалось, что со мной разговаривают. Она и правда говорила со мной, пыталась помочь мне остаться в сознании. А я… Я бросила её, оставила умирать, я… — Ты ничего не могла сделать. Эта девочка скончалась за несколько часов до того, как тебя нашли. Ты бы ничем ей не помогла. — Серябкина дернулась в мою сторону, но передумала. — Но я могла бы не бросать её! Могла остаться там и разделить её судьбу. Нет, не её, не их. Нашу. — я принялась истерично вытирать слёзы, до вспышек в глазах. — Своей смертью ты бы ей не помогла. Я думаю, она бы хотела, чтобы ты поспособствовала поимке того, кто с ней это сделал. Кто сделал это с вами. Оля поднялась со своего кресла, чтобы вернуться ко мне с пачкой салфеток. Я взглянула ей в глаза, ожидая и меньше всего желая увидеть в них жалость. Но вместо этого я встретилась лишь с пониманием. — Не буду врать. Сейчас будет очень нелегко. Возможно, если я не смогу помочь тебе, ты будешь винить себя всю свою жизнь. — она наконец протянула ко мне свою руку, чтобы коснуться моей и крепко сжать. — Но я здесь, чтобы сделать легче. Не помочь забыть — именно облегчить всё происходящее. Ведь суть не в том, чтобы забыть, а чтобы принять то, что ты помнишь и то, через что ты прошла, и нести это с гордо поднятой головой. И я не знаю почему, но я верила ей. Верила, что рано или поздно я справлюсь с этим, что голоса в моей голове исчезнут. Я переживу всё это и может в один прекрасный день даже расскажу об этом своим внукам. Но, а пока что я должна отомстить. — Наше время на сегодня к сожалению кончилось, Катя. Когда ты выпишешься, мой секретарь пришлёт тебе расписание наших встреч. Я кивнула, а она тем временем медленно поднялась со своего места. Подарок пришлось засунуть под кровать. Подойдя к двери, Оля уже почти вышла, но тут я подала голос. — «Это неправильно. Мы ни в чём не виноваты.» Это она мне сказала. И она вышла из палаты, но я была уверена, что эти слова заставят её пораздумывать об этом какое-то время.***
— Мам, я дома! Хотя кого это волнует. Скорее всего она шлялась где-то вне этих стен. Не то, чтобы мне было жаль. Поднявшись в свою комнату, я наконец решила открыть подаренную Олей коробку. Я не трогала её с самого получения, почему-то храня подарок до лучших времён. Но на какие лучшие времена я рассчитываю? Сейчас выписка — уже значимое событие. В коробке был небольшой плюшевый лев, а между его лап записка. «Будь храброй как он и не бойся просить о помощи, если это нужно.» И снизу номер. Я наконец улыбнулась. По-настоящему.