The Numbers

Знаете, я никогда не думала о психике как о чём-то сложном и непонятном для простого человека. Я всегда была обычной девчонкой из хорошей семьи, умеющей постоять за себя и обладавшей непростым характером. Зачем вообще задумываться о сложности устройства человеческого разума, когда растешь в нормальных условиях, окружённый любовью и заботой? А потом в твоей жизни происходит что-то необратимое, своеобразный щелчок, который переворачивает весь твой мир с ног на голову. И тогда ты задумываешься: такой ли ты адекватный на самом деле? Существуют ли вообще такие люди, или адекватность — это лишь ограниченная стереотипными рамками иллюзия? В какой момент люди понимают, что их разум начинает их предавать? Возможно, вы смотрите через экран телевизора на человека, который для всех является сошедшим с ума индивидом, которому не место в нашем мире. Но с другой стороны, на вас смотрит такой же человек, как и вы, просто в его реальности другие критерии, оценивающие его психологическое состояние. Может, ненормальный он. А может, всё же мы. Возможно, этими внутренними разглагольствованиями я лишь пытаюсь оправдать себя, ведь уже минут сорок я тупо стою перед зеркалом, осматривая шрамы, которые уже никогда не исчезнут с моего тела, и аккуратно выводя на груди всё ту же несменное число 18. Наверное, я схожу с ума. А может, я как раз перехожу в ту относительную реальность, где я буду нормальнее всех существующих людей. Ну или у меня просто не было сеансов. Я слишком много времени провожу в четырёх стенах. У меня нет повода выходить, мне не с кем поговорить. Полина не отвечает на сообщения и звонки, и почему-то я ни капли не беспокоюсь. А мама… Это мама. Всё как обычно. Взгляд через разные промежутки рано или поздно перескакивает на львёнка с заветным номером, но каждый раз я думаю, что этого того не стоит. Я справлюсь как-нибудь сама. Но это было до сегодняшнего дня. Сейчас я больше так не могу. Большой палец повисает над экраном, не решаясь начать набор нужных цифр.  — К чёрту. Как будто по телефону никогда не разговаривала. — бормочу я, перед тем как нажать первую цифру. Пока в ухе звучали протяжные гудки, я уже успеваю несколько раз передумать. Зачем я вообще ей звоню? У человека больничный, а для меня отведены специальные часы. Просто их немного сдвинули. С другой стороны, она же сама дала мне свой номер, так? Значит, она рассчитывала на то, что я могу позвонить. Ловлю себя на том, что ни разу не назвала её по имени даже в своей голове. Может всё-таки сбросить?.. В любом случае, сделать этого я не успеваю, так как из динамика слышу голос.  — Да? Я с трудом сдерживаю облегченный вздох, вырывающийся из груди, чувствуя радость от того, что я слышу тот самый голос. Но мой мозг почему-то всё равно отказывается воспроизводить хоть какие-то звуки из моего рта. С трудом сглотнув, я наконец выдавливаю из себя:  — Извините, я знаю, что у вас больничный, но…  — Боже, Катя, это ты, — слышу, как её голос смягчается, и она слегка посмеивается. — Не за что извиняться. Что-то случилось?  — Я… — я медлю, не совсем понимая, как выразить свои мысли. — Я думаю, что схожу с ума. Мне очень нужно с кем-то поговорить. Пожалуйста. На другом конце провода повисла тишина. Я опять десять раз успеваю подумать о бессмысленности этого звонка, но извиниться и бросить трубку мне опять не даёт её голос.  — Мне не рекомендуются дальние прогулки ещё какое-то время, так что встреча как обычно не вариант. Но… Ты можешь приехать ко мне.  — О, нет. — я чувствую, как цепкие лапы смущения охватывают мою душу. — Не стоит. Не хочу нарушать личное пространство.  — Адрес сейчас скину. — отвечает Оля, у которой, похоже, уже выстроился план. — Можешь особо не торопиться. Я не могу сдержать улыбку, сбрасывая звонок. Ощущение того, что кому-то на меня не плевать, кажется таким незнакомым, что вызывает бурю эмоций. А в последнее время совладать с ними мне довольно-таки трудно. Резким движением распахиваю шкаф и начинаю копаться в его недрах в поисках хоть чего-нибудь прилично. Всё кажется слишком вычурным или слишком некрасивым, слишком открытым или слишком закрытым. Слишком неподходящим. Со вздохом бросаю на кровать джинсы и первый попавшийся адекватный свитер. Меня не должно волновать, в чём я к ней пойду. Меня не должна сделать она. Я распускаю волосы и, стоя возле зеркала, думаю, стоит ли наносить какой-то макияж. Огромные синяки под глазами выглядели как доказательство того, что я не забила тревогу без повода. Зажмурившись, отворачиваюсь и, тихо прикрывая за собой дверь, выхожу из комнаты. Где-то во мне была надежда, что я, как обычно, не пересекусь с мамой. Большую часть времени и она, и я проводили в своей комнаты, притворяясь, что друг друга не существует. Я всегда удивлялась тому, что меня до сих пор не выгнали из дома. Но в этот раз она будто нарочно сидит на кухне, выходящей прямо на входную дверь, со спокойным лицом попивая чай. Смотря на эту женщину и не скажешь, что она больше всего в жизни ненавидит своего собственного ребёнка. Мне хотелось молча выйти, но обида, резко заколовшая в груди, не дала это сделать.  — Ты даже не спросишь, куда я собралась? — разворачиваюсь лицом к кухонной двери, чтобы видеть её реакцию. Она лишь пожимает плечами, даже не смотря в мою сторону.  — Туда же, куда и обычно? Пить, курить, колоться со своими «друзьями».  — Ты прекрасно знаешь, что я не употребляю… С того самого дня.  — Только вот это уже ничего не исправит. — за улыбкой скрывалась едва сдерживаемая злоба. — Иди куда хочешь, Катя. Мне плевать.  — Да пошла ты. Зная, что вот-вот, и слезы сами польются из глаз, я хлопают дверью, только на лестничной клетке давая волю чувствам. *** Перед чужой дверью я стою уже полностью сломленная. Единственный родной человек, который у меня остался, и той плевать, что со мной будет. Наверное, она надеялась, что я сдохну в той яме. Очень жаль разочаровывать мамочку. Оля открывает дверь не сразу. Будто издеваясь, она идёт медленно, будто каждую секунду на что-то отвлекаясь. Но вот дверь открывается. Её тёмные, глубокие карие глаза смотрят на меня, заплаканную девочку, которая то и дело дёргает рукава ни в чём неповинного свитера. Казалось бы, я уже успокоилась по пути сюда, но, увидев её, я не сдерживаю слёзы, снова хлынувшие из глаз.  — А я послала собственную мать. — с некой гордостью заявляю я, всхлипывая и с яростью растирая щёки. Оля лишь с тенью улыбки вздыхает и жестом приглашает войти. В момент я вдруг чувствую себя опустошенной. Руки предательски трясутся, а колени неконтролируемо подгибаются, и я с трудом заставляю себя зайти. Серябкина не оставляет моё состояние незамеченным. Она с обеспокоенным лицом касается моего лба, после чего спокойным тоном изрекает:  — У тебя жар. Это нехорошо. — её рука опускается на мою щеку, и я инстинктивно прильнула к ней, прикрыв глаза. На секунду мне показалось, что в её глазах промелькнул страх, и в этот момент она убирает руку. — Иди в комнату в конце коридора. Я сделаю чай. Я послушно плетусь в указанном направлении, но проблема в том, что двери тут две: по одной справа и слева. Дёргаю ту, что слева, но она не поддаётся. В комнате напротив в глаза бросается лишь небольшой диван, куда я благополучно и падаю. Через пару минут в проёме появляется Оля, и, протянув мне кружку, аккуратно садится рядом. Я замечаю бинт, выглядывающий из-под штанины.  — Это причина вашего больничного? Она кивает, нервно поправляя непослушную ткань.  — Хочу если не бегать, то хотя бы нормально ходить. Я очень быстро опустошаю кружку, и тут же чувствую, как неумолимо меня клонит в сон. Голова сама ложится на мягкий подлокотник, а в руках Серябкиной из неоткуда появляется одеяло. Чувство комфортной теплоты окутывает меня с ног до головы.  — Поспи. — шепчет слегка хриплый голос. — Завтра мы что-нибудь решим. Веки тяжелеют, и я уже не могу сопротивляться. Последнее, что я помню — это то, как что-то легко коснулось моих губ. И мой мозг просто отказывается верить, что это были губы Оли. *** Когда я открываю глаза, в комнате уже светло. Значит, прошло либо часа два, либо целый день. Я встаю с дивана, чувствуя, как затекли все мои конечности, и медленным шагом выдвигаюсь в коридор. Дверь, которая вчера мне не поддалась, сейчас немного приоткрыта. Любопытство берёт вверх, и я слегка толкаю её, чтобы увеличить обзор. То, что я вижу, заставляет меня замереть с открытым ртом. У дальней стены стоит огромная доска, как из всяких детективных фильмов. На ней прикреплено множество бумаг, среди которых я могу разглядеть фотографии некоторых жертв. В центре доски висит и моя. Маркером на всех них написано что-то, что я не могу разглядеть, но даже всего этого достаточно, чтобы мне стало страшно. Оля знает гораздо больше, чем говорит. Слышу копошения из соседней комнаты, и тут же отталкиваюсь от двери, предусмотрительно её прикрывая. Оля выходит ко мне, одетая уже более улично. Она явно собирается куда-то идти.  — Хорошо, что ты встала. Голодна? Я качаю головой, стараясь придать своему лицу как можно спокойное выражение лица.  — Можешь отвезти меня домой? — Серябкина кивает, после чего подходит и снова касается моего лба.  — Жар спал. Надеюсь, твоя мама сможет о тебе позаботиться.  — Я очень сомневаюсь, что она хотя бы попытается. — с грустной улыбкой отвечаю я. Она улыбается в ответ.  — Это мы ещё посмотрим. *** Поездка оказалась короче, чем казалась мне вчера. Оля морщилась каждый раз, когда нажимала на газ, а мне оставалось лишь жалеть о том, что я попросила её отвезти меня. Я почти всю дорогу смотрела в окно, но, когда мы остановились на светофоре, она вдруг толкнула меня в бок. Обернувшись, я увидела её руку, призывно лежащую рядом с коробкой передач. Переплетая наши пальцы, я наконец чувствую, что что бы ни случилось и что бы Серябкина ни скрывала, я всегда могу на неё положиться. Мы подъезжает к указанной мною высотке, и Оля серьёзным тоном интересуется, в какой квартире я живу, после чего говорит «жди здесь» и покидает машину. Её не было пять минут, десять, пятнадцать, и только спустя двадцать минут она наконец выходит из подъезда и помогает мне открыть дверь машины. Когда я выхожу, Оля со слабой улыбкой провожает до подъезда.  — Теперь всё будет хорошо. — говорит она, прежде чем обнять меня. — Всё наладится. И почему-то я ей снова верю. Когда я поднимаюсь к себе, мама налетает на меня прямо у двери. Она плачет, сжимая меня в своих объятиях, извиняется и бесконечно проклинает саму себя. Как будто осознание всего прошедшего за несколько лет обрушилось на неё в один момент. Я тоже плачу, и мы вместе соскальзываем на пол прямо в коридоре. Впервые за долгое время я не чувствую ненависть в этом доме. Впервые мне не хочется уйти. Когда мы наконец успокаиваемся, и мама уходит, чтобы придумать что-то против моей температуры, я пишу Оле сообщение с вопросом о том, что она сделала с моей матерью. Ответ не заставляет себя ждать. «Я сделала то, что когда-то никто не сделал для меня».