Олеся

Близился день учителя, и класс, мой класс, полный оболтусов и разгильдяев, зацикленных на себе девочек и мальчиков, распустивших свои павлиньи хвосты, организовали поездку в музей на один день в честь дня учителя. Без моего вмешательства. Без родителей. Что было вообще-то очень странно, потому что я думала, что они не особо хотят как-то активничать и взаимодействовать между собой да и со мной, что меня очень угнетало и за что я очень волновалась. Я правда думала о том, а так ли я все делаю, и иногда ловя на себе поверхностный взгляд кого-то из детей чувствовала себя весь оставшийся день ужасно, потому что не было в этом взгляде какой-то внутренней связи. Сидя на уроке, мне казалось что они слушают меня только из чувства долга, и за ним не скрывается ничего, хотя мне очень хотелось видеть что-то большее, чем просто долг. Мне даже не поверилось, когда Додонов торжественно приподнёс эту новость, ведь, откровенно говоря, глядя на этих девятнадцать лоботрясов, слабо верилось, что они способны на какие-то большие поступки. Я пыталась растрясти их активность, но мне казалось что я просто долблю в глухую стену, и чувство того, что я теряю время, не в силах подобрать ключ к ним, меня угнетало. Ведь я могла бы стать лучше, достучаться до каждого и стать другом, а в ответ получала зачастую равнодушные взгляды. И это было ужаснее всего. Иногда просто опускались руки, ведь это было фактически как стучать в закрытую дверь. И этот поступок был именно большим, потому что отношения у нас были не плохие, но и не отличные. Я ведь всё-таки новенькая для них, пусть и классный руководитель, но этот пост не обязывал их откликаться на мои позывы. И, несмотря на мои старания, они всё ещё немного сторонились меня, за некоторыми единичными исключениями. Мне хотелось, конечно же, чтобы они чувствовали себя со мной как с родной, но я не могла их заставить, такие вещи можно только завоевать, и только со временем, а я только и ждала этого, прилагая все усилия, и, не чувствуя сдвигов корила себя и ругала за это, как будто мои душевные терзания к чему-то приведут. И то, что они все собрались, скинулись, и включили меня в свои планы… Я была вдохновлена, потому что иногда ко мне в голову всё-таки закрадывалась мысль, о правильности моих действий и их эффективности. Эффективности меня. Настоящий я их классный руководитель или так просто, тётка, к которой они обращаются, пока она объясняет их ошибки в сочинении? Но теперь я порхала по школе так, как будто сейчас не осень, а начало мая, потому что в моей душе была такая лёгкость, что я буквально подлетала на каждом шагу. И когда мы все уселись в автобусе, разложили вещи и тронулись, я была в ощущение полного восторга, потому что это была как раз одна из тех ситуаций, которые я себе представляла с пометкой «мой класс». И хотя я не показывала того, что очень рада, пытаясь сидеть спокойно и не улыбаться как придурок, но мне всё-таки было легко от осознания того, что у меня впереди целый день в обществе моих детей. Такая мелочь, но капля доверия, которую я получила была самой сладкой, как будто месяцы стараний и работы с ними показали им, что я не кто-то чужой, что они могут устраивать поездки со мной. Могут веселиться и играть, ездить и развлекаться, я за них не только порадуюсь, но и помогу и поддержу! Приложу все усилия, чтобы они провели время наилучшим образом. Я смотрела на них, на то, как они обмениваются мармеладками, слушают музыку, говорят обо всём на свете, смеясь шутя на любые темы, иногда даже не самые приличные, но я учитель, а не надсмотршик, да и не в школе мы, чтобы я пасла их. Мне хорошо, когда им хорошо. На соседнем ряду, отдельно от всех, сидела Леся. Она относилась к тем редким людям, которые особо ни с кем не болтали, только спали, закрыв голову капюшоном, и слушали музыку, она так же как и я, сидела в начале автобуса, а как известно, чем ближе человек сидит к его началу, тем спокойнее он себя ведёт, так что вокруг меня сидели сони, читатели, и любители музыки. Проблем в классе было много, я их гребла лопатой каждый день, просыпаясь с одной и той же мыслью каждое утро: «новый день — новые проблемы». Но тем приятнее было их решать, чтобы хотя бы приблизить реальность к моей мечте. Кто же знал, что-то, что я представляла себе, будучи студенткой пединститута, — это сказка, которую я сама себе надумала, а на яву это просто сущий ад. И наверно самой моей большой проблемой была Леся, которой, как мне порой казалось, было слишком много. Она была одна, и не сказать что очень надоедлива, но последнее время в моём общении с ней стало очень много неловкости, так что порой мне казалось, что если она пропадёт, что моя жизнь станет вдвое проще, а если появится ещё одна, то я разорвусь, от такого большого напряжения. Да и в конце концов… Мне было так тяжело с ней не только из-за характера. Я оказалась просто сказочной идиоткой, потому что оказалось, что я не могу даже контролировать себя. Когда она, так по-подростковому, смотрела на меня, пока я что-то говорила, закусывая губу, не отрываясь, не мигая, а только посмеиваясь, я краснела и заикалась. Она стояла, шаркая своей ножкой по полу, покусывая губу и глядя на меня, искоса подняв глаза, словно говоря: «а я тебя вижу…» и от этой игры в кошки-мышки, ей становилось очень весело, а мне очень неловко и даже немного страшно, потому что я прекрасно понимала, что проигрываю. Однажды уронила стопку тетрадей в кабинете, когда она подошла со спины и что-то у меня спросила, а я, повернувшись и, увидев её чуть ли не вплотную ко мне, растерялась и схватилась за первое, что было, неловко прижав руки к груди, села на пол на прясущихся ногах, собирая их. И её помощь, протянутая рука с тетрадками, ввели меня в такой ступор, что я поняла, что участвую в битве, исход которой предрешен. Она открыла глаза, выглядывая наружу. А я сидела, задумавшись о своём, смотрела на неё, как её грудь поднимается и отпадает от дыхания, а руки иногда дёргаются во сне. И поймав на себе мой задумчивый взгляд, улыбнулась, переворачивать на другой бок. Испуг. Паника. Один взгляд, а я как девочка с подкосившимися ногами. Я так напугалась от того, что она меня поймала, что и не подумала, что в этом может быть что-то такое. Но как говорится, на воре и шапка горит. Сказочная идиотка! День прошёл как есть, походили, посмотрели, поели и пофоткались. Несколько раз я успела напугаться досмерти, когда недосчитывалась одного своего чада, успела сводить детей за сувенирами и прочим, хотя в целом это они водили меня, ведь это был подарок мне. И иногда можно было услышать короткие диалоги. — Кира Васильевна, вам нравится? — да, Паш, мне очень нравится, — смеясь отвечала я, поправляя шапку. На обратном пути все были уставшие и измученные. Находились, насмотрелись, и уставшие дети сидели, и играли в правду или действие, чтобы хоть как-то себя развлечь в автобусе. Хотя автобус для них был отдельным развлечение, потому что тут законы не действовали и можно было творить всё, что угодно. — действие! — откликнулся Паша, на вопрос. Разгорячённый, он был готов на любую глупость. Я хотела было засмеяться уже, от того, как он, словно маленький гиперактивный ребёнок, готов на всё, но сдержалась, спокойно наблюдая за ними, прикрыв вытянувшиеся в улыбку губы и опуская глаза. Я сидела и смотрела на них, как они играют, как будто не замечая их, делая вид что за окном виды интереснее, но мне было очень любопытно, что же будет, поэтому искоса я поглядывпла всё-таки на них, пытаясь всё ещё оставаться незамеченной. — нельзя, ты уже несколько ходов подряд действие берёшь! Правду давай! — возмутилась ведущая. — ладно, окей. Давайте, — нехотя согласился он, откидываясь на кресло. — рассказывай, сколько было девушек? Мне стало смешно от их вопросов. Такие детские и простые, но мне было крайне интересно сколько же было девушек у парня который клеился буквально ко всем. — две. Всё удивлённо вздохнули, кто-то переспросил, кто-то не поверил, но ажиотаж улёгся с течением игры. — кто следующий? — Варя поднялась, оглядываясь кругом. Её взгляд пал на Лесю, сидевшую в телефоне в своём уголке. — Александрова, играешь? — нет, — равнодушно ответила она, не поднимая глаз от телефона. — давай, — подначивал её Паша. — Правда или действие? — правда. — она ответила, закатывая глаза. Всё разочарованно выдохнули, но не стали её переубеждать. — тебе кто-нибудь нравится? — все зивисли в гробовой тишине. Леся не смотрела на них, подперев голову рукой. — да. — он здесь? — две правды подряд нельзя, — напомнила она, выключая телефон. Положив руки на спинку сиденья, она положила на них голову, поворачиваясь к ребятам. — на что играете? — на интерес. — а вы, Кира Васильевна… Я усиленно делала вид, что меня не интересует ход игры, поэтому когда ко мне обратились, я приложила все свои актёрские таланты, чтобы выглядеть так будто я думала о своём, и они вырвали меня из своих глубоких размышлений. — сыграете с нами? — поинтересовались дети. Они сидели, все потные и уставшие, но игра разгорячила их, и они сидели, весёлые и орущие, в громко обсуждении, и явно хотели, чтобы я приняла участие, чтобы спросить что-нибудь интересное или заставить меня кукарекать, и когда я согласилась, поднялся такой крик, что я побоялась не высадит ли нас водитель. — почему бы и нет? — пожала плечами я, пересаживаясь ближе к ним. Все поёжились, но были крайне взволнованы и рады такому повороту. — правда или действие? — действие. — сделайте шесть смешных ваших фотографий.  кричали абсолютно все, но Варя выбрала это. Я закатила глаза. Фото. Я была не звёздной внешности, и фото ещё со времён школы были не самым моим любимым занятием, но Додонов уже достал телефон, готовый фотографировать моё лицо. Я посмотрела на Лесю, сидящую через одного от меня, и заметила, как её безразличны взгляд сменился на весёлый и даже заинтересованный, как будто она тоже ждала этого. Я покраснела ещё сильнее от того, что все этого так хотят, и не выдержав, закрыла лицо руками, смущаяясь, и, потерев глаза, опустила руки на колени, глядя в камеру. — жестокие вы, не жалеете классного руководителя. — посмеялась я, опуская плечи, — ну да ладно. — готовы? — переспросил Паша, наведя фокус. — да! Я скорчила шесть смешных рожиц подряд, то высовывая язык, то кося глаза, прикрадывая руки к голове и так и всяк, и мне было так весело и так стыдно. Но когда мы начали их смотреть, я чуть не провалилась сквозь пол, потому что помимо меня в кадре были и дети, корчившие рожици и передразнивающие меня, и рожки даже подставили! Смеясь, я закрыла лицо руками, пряча красные щёки. Открыв глаза, я увидела изумилённые от моей реакции взгляды, и тихие слова вроде: «о, это мило». Я поджала губы, оглядываясь на них, пытаясь показать взглядом, что упрёкаю их всех за такую оценку, но больше получилось что-то вроде милого выражения своей любви к ним этими полными осуждения глазами. — если администрация это увидит, держитесь у меня! — смеясь пригрозила я, опуская плечи и голову в пол. Всё посмеялась над моими словами, а я так и осталась с ними, глядя на то, как они кукарекают, кричат, звонят и сбрасывают звонки, раскрывают свои маленькие секретики. Очередь вновь дошла до Леси, и я с интересом ждала что же она может выдать, пристально наблюдая за ней. — действие, — она сидела, как будто делая одолжение всем, но если смотреть пристально, прямо как я, практически незаконно долго пялясь, то можно заметить, что ей даже нравиться. — тот, кого ты считаешь самым красивым здесь, скажи ему это. Она сидела со спокойным лицом, а затем, ухмыльнувшись, встала, подтягиваясь, как будто дело это было ей так же естественно, как дыхание. — окей, — она сделала это с таким лицом, будто готова была сделать это всем на зло, чтобы только доказать, что ей не слабо, и оказалось не слабо, потому что она встала, и, обернувшись вокруг себя, села рядом со мной, поворачиваясь ко мне. — Кира Васильевна, вы очень красивая. Тишина. Грохот и звон в ушах. И пульсируюшая картинка лица перед собой. У меня кровь бухала в ушах, мне казалось, что я сейчас отключусь, потому что мне было так неловко, что именно ко мне она подошла, и непостеснялась, паразитка эдакая! Я на секунду разучилась говорить, снова покраснев и вспотев. Я хотела было что-то ответить, но подбородок предательски начал дрожать, и я только нервно рассмеялась, пытаясь найти место, чтобы спрятать туда своё смущение. Я сидела, пытаясь держать спокойное лицо, в то время как все со всех сторон начали голдеть, и улюлюкать. — спасибо, мне приятно, — я была такая красная, и я даже не знаю, насколько сильно я в тот момент выглядела жалко, потому что у меня так тряслись руки, что я начала теребить в руках край кофты, и я надеюсь, что никто не успел заметить, как дрожащая рука соскользнула с ткани, неловко дернувшись в воздухе. Она, улыбаясь, кивнула, снова поворачиваясь к компании. Игра шла дальше, но с этого желания, я была сама не своя. Я себя за несколько минут множество раз одёрнула от того, чтобы не поправлять по сто раз волосы или не трогать лицо, как делают, когда волнуются. А она сидела как всегда. Как ни в чём не бывало. И мне было ещё более неловко, ведь получается, что это я стесняюсь и краснею, а она продолжает играть как ни в чём ни бывало. И я думала, как так, она, без объявления этой войны, выиграла её в три-четыре хода. Ведь я взрослая. Я умная. И что с того? Что толку с моей взрослости и умности, что я за месяц сдалась перед какой-то девочкой. Стыдно, а от того я ещё больше понимаю, что мне неловко и неуютно в этой ситуации. Но как-то по-доброму. И я признаться тебе не могла, что мне это нравится, но хуже было то, что моя совесть не позволяла мне думать об этом. Ни об этом, ни о чём другом, поэтому я старательно пыталась замять это всё, пыталась быть выше, но только ещё больше топила себя.