Доведённые

Он прикрывает на секунду глаза - горячо. Стены ванной душат. И одновременно обжигают. Под веками печёт от бессонной ночи. Глаза будто плавятся. В боли. В хронической усталости. В собственном бешенстве. Которое поднимется откуда-то снизу, будто гнилой кипяток шпарит тот или иной участок мокрой кожи. Арчи со злостью вжимает костяшки пальцев в белый камень раковины, чувствуя исходящий от неё холод. Обтекающий каждую фалангу пальца жидким льдом. Длинными пальцами крепко хватается за бортик, будто стараясь удержать чертово равновесие. Поймать его. Закрепить в мозгу. Чтобы просто не упасть. Не захлебнуться. В этом. Его тошнит. Рвотные спазмы буквально скручивают глотку изнутри. На мгновение, хочется засунуть два пальца в рот и надавить на язык - возможно, стало бы немного легче. Возможно, Чёрный Капюшон не выстрелил бы отца. Возможно, Арчи не подыхал бы от качающего кровь возбуждения. Возможно, всё было бы немного по-другому. Но сейчас этого «возможно» нет в его жизненной системе. Потому что реальность прошибает насквозь, вынуждая вернуться в действительность, где осознание того, что он не дышит, приходит далеко не сразу. Просто момент, когда он начинает задыхаться, настигает его внезапно, съедая воздух из лёгких, и Арчи поддаётся корпусом вперёд, облокачивается ещё сильнее руками о раковину, давит пальцами до раздувающейся боли под кожей. Сухо сглатывает, отчего кадык под кожей дергается, норовя проткнуть насквозь белую кожу. Ещё раз глотает. Открывает рот. Пытается дышать. Он правда пытается. Но он ни черта не дышит. Жарко. Слишком. Так, словно жарит прямо в висках вместе с кровью. Эти ощущения. Эндрюс не выносит их. Арчи, морщась, упирается воспалённым взглядом в собственное отражение. Всматривается в темно-карие, сейчас почти чёрные глаза и бледное лицо. В этой чёртовой ванной он бледен куда обычного. Будто кожа стала белее в тысячу раз за эту ночь. Опускает взгляд на сжатые ладони. Он трясётся, все тело сотрясает. Ненормальная. Ледяная. Дрожь. Капли пота дерут лоб и скулы, стекая вдоль спины, из-за чего футболка отвратительно, мерзко липнет к спине, натягиваясь на выпирающих лопатках, словно вторая кожа. Арчи крепко зажмуривает глаза и стискивает челюсть. Он бежал. Всего несколько часов назад. Просто. Бежал. Нёсся по тёмным переулкам Ривердэйла, как псина. Как бешеная псина, желающая унестись от этого дерьма, как можно дальше. Желающая довести себя до судорог в ногах. Думая лишь о возможности вытащить, вырвать, содрать последний долбаный час из памяти. С кожи, с собственного запаха, с языка. Содрать этот вкус. Содрать её вкус. До крови, до красного мяса - драть-драть и драть. До подыхающего пульса. Чтобы окончательно сорвало башку от боли. Господи - как же это невыносимо. Охуительно-невыносимо. Он чувствует, как дергается челюсть. Он наклоняет голову слегка в сторону и сплевывает. И почему-то к собственному ужасу понимает - это не помогает. Арчи дотрагивается трясущимися пальцами до губ, моментально отдергивая их. Кривит губы в отвращении и хмурит лоб. Цепляется пальцами за раковину так сильно, что через кожу видно, как белеют костяшки пальцев. Облизывает губы и... Черт возьми. Небрежно дергает ручку крана, в тот же миг открывая воду - ледяную. Плевать. Вода ударяет холодом прямо по рукам. Плевать. То, что надо. То, что необходимо. То, что... Нужно. Иначе прямо сейчас его разорвёт на части. Её вкус долбит едва ли не в мозгах. Нужно. Прямо сейчас. Смыть с себя. Её дыхание. Её язык. Её вкус. Её. Блядский. Вкус. Арчи сжимает зубы с такой силой, что десны прошибает заряд острой боли. Срочно. В эту минуту. В этой самой комнате. Он должен выдрать её из себя. Вместе с корнем. Вместе с пульсирующей грудной мышцей. Ему это необходимо. Он должен, он должендолжен вылизать себя до костей, если надо. Если понадобится. Только бы не чувствовать... это. Не ощущать её в себе. Настолько сильно, что горло вот-вот высохнет к чертям. Кажется, если сейчас Эндрюсу скажут, что существует только один способ избавиться от этого чувства - вспороть себе грудную клетку голыми руками - он это сделает. Без колебаний. Без единой трезвой мысли. Просто возьмёт и вырвет с мясом, выпустит наружу всю кровь, испачканную её же чертовым вкусом, сделает хоть что-нибудь, чтобы её не было. Больше не было. Нигде. Хватит с него того поганого чувства, где её вкус буквально растекается по венам, сосудам. Наполняет собой. Изнашивает. Выламывает кости, сдавливая органы до кровавой каши — где она в нем. И это медленно сводит его с ума. Хватит! Простовозьмиивытряхниэтоизсебя. Холод воды выдергивает из роя мыслей, только из-за того, что кожа под ногтями начинает коченеть и покалывать. Ледяные капли брызгающей воды стекают вдоль ладоней - и Арчи рассматривает собственные руки так, словно видит их впервые. Несколько капель огибают длинные, изящные пальцы, обводят мокрой дорожкой широкие ладони. Обтекают, доходя до линии изгиба кисти. Вода словно пачкает его прохладные руки. Его красивые руки. И да. Эндрюс знает, что они красивые, как и знает, что девчонки со всей школы по-сучьи текут лишь от одного их вида. Кроме того, он знает. О, да, он чертовски хорошо это знает. Как этими руками вцепился в потрёпанное кожаное сидение своего автомобиля, чуть ли не сдирая кончиками ногтей кожаную обивку - когда Бетти потянулась к нему. Когда Бетти поцеловала его. Когда она. Это. Сделала. Тогда. В тот момент. В ту секунду, когда её влажные губы толкнулись ему прямо в рот. Всё замерло, окутывая салон мертвой тишиной. Ему показалось, что ветровое стекло разорвало так громко, что он оглох. И что весь окружающий мир запульсировал и сжался вокруг, убивая своей теснотой. Это было неправильно. Некомфортно. И грязно. Более того, он ничего не почувствовал. Конечно, ничего не почувствовал. Конечно. Кроме разъедающего желания, которое шарахнуло прямо в пах. И, конечно, он опять ничего не почувствовал. Лжец. Это чистого вида - ложь. Грязная ложь. Которой он сам себя пытается напичкать до рези в желудке. Арчи раздражённо зарычал, стискивая пустоту в кулаке. Чёрт с этим. Всё потом, потом. Просто хер с ней. И снова толчок. На этот раз в губы. Тягучий, густой, что хоть ножом режь. Всю челюсть будто жрёт от одного лишь ощущения. От её сырого, недоделанного касания губ к губам. Кожа к коже. Арчи смыкает челюсти и потирает указательным пальцем набухшие виски. Пытаясь избавиться. От боли. От боли, которая разрастается с каждой клеткой в организме. Которая палит глотку. Словно кто-то влил ему пузырёк кислоты прямо во внутрь. И заставляет. Заставляет. Испытывать. Чувствовать. Её вкус. И на него накатывает. Он опускает лицо к крану и чуть ли не намыливает, не раздирает собственный рот. Оттирает губы с остервенением, желая отмыться. Целиком. Полностью. Ну же... Сильнее. Сильнее три. Так, чтобы челюсть ныла. Чтобы дёсна кровоточили. Чтобы... въелось напоминание в мозг о том, что значит - нельзя. И потом обязательно бы забралось в подкорку и выедало бы изнутри. Потому что это уже грань. Грань ненормального. Которую он чуть было не перешагнул. Неправильно. Так неправильно. Какого черта они... Губы болят от прикосновений. Язык немеет от холода. Кажется, ещё немного - и у него кровь хлынет прямо изо рта. До такой степени больно. На какое-то мгновение Арчи замирает, все также продолжая сверлить отсутствующем взглядом хлещущую воду из крана. Рычит сквозь зубы, отдергивает руки от лица и отступает на несколько шагов назад. Постукивает носком кроссовка по каменному полу, то ли для успокоения, то ли от того, что напряжение в его теле бьет через край. Машинально касается языком сначала дёсен и только потом зубов. До сих пор. Все ещё. Как - такое - может быть - она будто здесь. Будто рядом. С ним. В нем. Эта мысль добивает. Словно отбрасывает его к противоположной стене. И Арчи подавляет растущее желание зашипеть сквозь сжатые челюсти. А ещё содрать с себя шкуру. Чтобы - нахрен - упала к начищенным ботинкам. Какого черта с ним происходит? Эндрюс слышит, как кровь в ушах стучит от вспыхнувшей углями злости. Взгляд невольно скользит по белому камню стен, но Арчи ничего не видит перед собой. Непонимание. Оно зарывается в его высокую фигуру и будто сгущает воздух. Температуру. И жрущие его чувства. Успокойся. Вдох. Успокойся черт тебя дери. Выдох. Ему надо... так надо... Выкинуть из головы как очередной мешающий мусор. И отполировать каждый потаенный уголок сознания до обглоданного блеска - кажется сейчас непозволительной роскошью. Но такой потребной. Между тем, мысли по новой впрыскивают свой яд в голову. Прошивают горячим воздухом разгоряченную голову. И словно специально. Эндрюс снова возвращается к ревущим толчкам диких образов, которым от силы не больше несколько часов. Они липкие, перетекают один в другой, слипаются в однородную массу и источают душащий жар со всех сторон — и они проносятся перед глазами каким-то расплывчатым маревом. Она. Его. Поцеловала. Она, черт возьми. Бетти. Та самая Бетти Купер, с которой он так много времени проводил раньше. Которой было действительно слишком много в его жизни. Она была повсюду. Иногда Эндрюс замечал, что от него пахло Купер. Несло ею за мили. Но к его удивлению, он воспринимал этот факт вполне естественно, будто так и должно было быть. Будто он был для этого рождён - иметь тот же запах, что и она. Последняя мысль встречает почти физическим ощутимым ударом. Эндрюс против воли ей морщится и чувствует, как грудную клетку жжёт от раздражения. Бетти - его семья. Была и останется ею. Даже несмотря на то, что сейчас они идут по шаткому, хрустальному мосту на приличном расстоянии друг от друга. Он помнит, как ещё несколько лет назад отец как-то с беспокойным выражением лица пытался толкать ему пару десяток фраз о том, что между Бетти и ним были странные отношения. Что была та связь, которой он понять не мог. Никто не мог. И что их общение выглядело крайне извращённым, учитывая то, что они замкнулись друг в друге так сильно, что инстинктивно оградили себя от внешнего мира. И что из-за этого значительно сократили свой круг общения до ненормального минимума. Но их это устраивало. Ни он, ни Бетти не видели в подобных отношениях ничего плохого. Когда Бетти набивала синяки, гематомы, ударялась локтями, разбивала коленки в кровь - ему было больно, действительно больно. Он мог проснуться посреди ночи от болезненных спазмов в груди, когда она безостановочно ревела в углу своей комнаты. Или же чувствовал лёгкое головокружение, стоило её матери повысить на неё голос, окончательно добивая Бетти криком. Он растворялся в ней, как и она. Смешивал свои мысли с её мыслями. И казалось, что легче было перекусить оголённый провод зубами, чем заставить их побыть какое-то время отдельно друг от друга. И Арчи почему-то вспоминает. Он. Настолько. Остро. Ощущал её - что это просто выжимало из ума. Тогда он мог слышать, как грохотал её пульс под кожей, не прикасаясь к ней. Достаточно было наткнуться взглядом на её взгляд и до него моментально доходило. Её раздражимость. Её возбуждение. Отражение хоть каких-либо эмоций. Он чувствовал себя так, словно делил с ней собственную кожу, и это порой наводило на мысли о нездоровой их близости. Также шибало голову или, наверное, просто доламывало осознанием то, что, когда хроническая усталость наваливалась на него вкупе с беспричинной злостью - всегда спасал её взгляд. Они сплетались взглядами. Глубоко. До нечистого дна. И это спасало. Бесчисленное количество раз. Эндрюс впитывал её взгляд в себя и чувствовал какое-то холодное успокоение, поднимающееся из пяток в мозг. Однако, теперь той связи нет. Связь. Смешно. Хочется разорвать глотку от смеха. Долбаная связь. Скорее стена. Бетонная. Которую он совместно с Бетти выстроил между ними. То, что текло между ним и Бетти - прошло. Испарилось за эти несколько лет, будто той живой, горячей цепи, связывающей их по горло и вовсе не было. Всё разорвало вдребезги. Стоило лишь Арчи выкупаться в этом дерьме, происходящим с ним целый дерьмовый год. С того времени, как... Он оттолкнул её. Просто бросил на ходу: — Ты так идеальна. Глаза в глаза: — Я никогда не был достаточно хорош для тебя. Смотря не на неё, а насквозь, куда-то ей за плечо: — Но я не могу дать ответ, которого ты хочешь. И этого хватило. Их будто отшвырнуло друг от друга на несколько милей. Обдало тяжелой холодной стеной. Но я не могу дать ответ, которого ты хочешь. Эта фраза, брошенная в конце, вдруг оказывается решающей - ползающей змейкой с полной пастью чистого яда через всю их систему взаимоотношений, она ставит толстую и жирную точку. Пропасть. Теперь между ними чертова пропасть. Тот самый идеально-дерьмовый день с её признанием перевернул их жизни наизнанку, вываливая лишь на поверхность отчуждённость и холод. И неприятное, ноющее чувство в груди, стоит лишь им пересечься на секунду взглядами. Выжать сквозь зубы друг другу призрачное количество слов. И что в итоге? Зачем это было все нужно? К чему привело их то расстояние, которое они сами между собой так намеренно выстраивали, ограничивая общение к минимуму? Сумасшествие. Полное. Их конечный. Ебаный итог. Сумасшествие, которое подавляет все мысли, вдалбливающиеся в голову непрерывным потоком. Сумасшествие. Которое вынуждает сейчас Арчи давиться этим долбаным воспоминанием, где её язык у него во рту. Этим долбаным вкусом, от которого тугой, вязкий ком заворачивается в животе, заставляя тело крупно вздрагивать. Сумасшествие, постепенно превращающееся в натужно всасывающейся воздух, влажную дрожь и такую ненормальную боль, от которой он просто готов кончить. Он заставляет себя прикрыть воспалённые веки. Проходится против воли языком по нижней губе, понимая, насколько все... Мерзко. Настолько, что, кажется, Эндрюс не испытывал к себе большего отвращения - чем сейчас. Грязно. Настолько, что это равносильно тому ощущению, где его облили грязью, от которой невозможно отмыться. Хочется в открытую рычать. Арчи вновь набирает воду в ладони, старательно ополаскивая рот. Игнорирует тот факт, что вода уже выплёскивается за края раковины. Он. Просто. Хочет. Вытряхнуть эту дрянь. Иначе, он действительно свихнётся. Горячее. Скользкое. Прикосновение. Не думай. Не думай о ней. Буквально на секунду въелась в его рот, скользнув языком по его губам. Так мокро. Так горячо. Что появляется ощущение, будто вся кожа закована. Будто тугие мышцы впихнуты в бомбу. Так охеренно-неправильно. Черт возьми, Арчи. Черт возьми. Перестань. Перестань. О ней думать. Он ей не ответил. Тогда, в машине, опираясь руками на потёртую кожу автомобильного сидения, не поддался вперёд. Лишь позволил её языку коснуться его. Проникнуть на чёртовы секунды в его рот. Ворваться сквозь плотно сомкнутые губы - заставить его медленно прикрыть глаза. Настолько невесомо, Боже, она коснулась его, что под кожей что-то воспалилось, горячее, жидкое, вызывая ощущения жжения во всем теле - реакция. Реакция на неё. Херова. Реакция. Которая не должна была происходить. Никогда. Ни в каком виде. Не на Купер. Не на неё. Теперь же Эндрюс прижимает ладонь ко рту, пытаясь избавиться от паршивого помутнения рассудка, второй рукой облокачиваясь о холодный камень стены, у м о л я я чтобы это закончилось к чёртовой матери. Эта. Дрянная. Реакция. Эти-жирные-объемные-образы-в-голове — вызывающие горящий озноб и толчки. Медленные, густые толчки, приливающие кровь к паху. Какого хера ты сделала со мною? Какого. Хера. Бетти? Черт возьми. Арчи стискивает пальцами светлый камень стены, когда подносит сжатый кулак правой руки к губам - он давит на челюсть, будто предпринимая последние попытки выдрать этот яд. Её яд, стягивающий весь рот. Он не просто хочет смыть её с себя. Он готов выблевать этот чертов въевшийся-намертво вкус, который горит на языке, внутри глотки. Просто. Выблевать вместе с внутренностями. Миндаль. Её любимая ореховая паста в красном тюбике. Клубника. Гребаный клубничный коктейль из Pop’s. И её собственный вкус. Слишком тёплый. Слишком сладкий. Который до сих шор шевелится на языке, что сильно врезается в голову. Тянущей, дёрганной болью. Выдавливает все артерии вместе с кровью. Голова, кажется, уже идёт кругом - резкая боль в висках не отрезвляет, только лишь усугубляет состояние. Состояние полного заболевания. Поганых отклонений от нормы. О чем ты, мать твою, думаешь, Арчи? Ни о чем. Совершенно ни о чем. Только о её белой коже. К которой -одно-лишь-прикосновение - и ему было бы достаточно, чтобы бесстыдно, грязно вжать Бетти в тот самый мягкий ковёр, в её же гостиной, перед камином, в котором бы потрескивали бревна от огня - и трахать. Вколачиваться в неё до херачущих искр из глаз. Сильно. Глубоко. В наполовину снятой одежде, с рычанием и сорванными голосовыми связками. Блять. Только о том, как он опрокинул бы её на переднее сидение дряхлой тачки. Как от её приглушённых, мокрых стонов у него бы долбила кровь в ушах. Как бы она скулила и ерзала, пытаясь подстроиться под его темп, а он бы, в свою очередь, всасывал ее кожу, облизывал ее язык, сжирал эти слои её-херового-такого-нужного вкуса один за другим, пытаясь насытиться. И его руки были бы горячими. Пальцы горячими. Даже ногти. И Бетти бы захлёбывалась от этих самых рук. От этой температуры. От грязного запрета. Блять. Только о том... Как ему станет похер на раздражающих посетителей Pop’s, откровенно, глубоко плевать. Он просто смахнёт стеклянные бокалы из под молочных коктейлей прямо на пол, укладывая Бетти на жесткую поверхность стола и будет вбиваться в неё. Двигаться в ней. До истощения. До изрезанных в клочья вен. До гребаного сумасшествия, до херова безумия. И тут. Срыв. Выводящий в реальность. Ледяной, вкручивающийся куда-то в висок. Ты докатился, Эндрюс. Осознание собственных мыслей приходит слишком медленно. Ползучей ядовитой змейкой оно окутывает рассудок, вбиваясь в каждую отдельную мысль. Каждый больной образ. Ты чертов псих, Эндрюс. Больной. На всю голову. Она твой друг. Лучший друг с пелёнок. Пелена обрушившейся ненависти к самому себе вынуждает снова взглянуть на себя. На отражение в зеркале. На лицо, искаженное стыдом и злостью. Ему стыдно до крови и рвущегося из горла крика, но он смотрит на себя и не может отвести взгляд от расширенных зрачков и напряжённого-застывшего тела. Ты в таком дерьме, Эндрюс, что лучше бы не вылезал из того гроба. Отличная возможность была - раз и сдохнуть. И ты бы не думал о Купер. Совсем. Не трахал бы безостановочно её в поехавшем-нацело-выдолбленном мозге. Где, кажется, сейчас воспалён каждый чертов нейрон только лишь от одной поплывшей картинки перед глазами, в которой она... Дотрагивается до него. Касается. Задевает голой кожей его кожу. И до Эндрюса окончательно доходит - это ебаное помешательство. Безумие. Ядовитое, чистое. Кристальное безумие. Которое вызвано её языком и... Крепким запахом, въевшимся в кожу слишком прочно. Арчи болезненно морщится, когда чувствует долбаную эрекцию, от которой ломит яйца. И он думает, что свихнётся, потому что чувствует, как кровь толчками ударяет по члену. Удваивая. Утраивая плотный, тягучий ком боли, стягивающий все нервные окончания. Всю кожу. Из-за неё. Из-за неё, Господи. Он испытывает это. И не может, ни-хе-ра, не может остановиться. Он. Точно. Свихнётся. Свихнётся, потому что у него. Стоит. На Бетти. Кто бы мог подумать. Если полгода назад Арчи бы сказали, что он будет стоять в чёртовой ванне, с мокрым лицом и трясущимися руками, и долбаное возбуждение будет жрать его изнутри, которому причиной будет - Купер. О. Он бы не просто высмеял этого человека, не меньше чем бы плюнул в его лицо или... просто загрыз бы на том же месте. Разорвал бы глотку там же, незамедлительно отгоняя от себя лишние, непрошеные мысли, вытекаемые под температурой этих слов. Но ему не сказали. И он не был готов к... подобному. Как можно вообще к этому подготовиться? Никак. Это просто приходит само по себе, ошарашивая своим появлением. Как гребаное цунами. И самое, пожалуй, нелепое, что он. Никогда. В жизни. Не видел в ней ни-че-го привлекательного. Совершенная. Идеальная. Скучная до отвращения Бетти. Выдолбленное превосходно по всем предметам. Спина натянута как игла. И-этот-её-всегознающий взгляд, от которого морозит и хочется обходить стороной за сотни и тысячи миль. Она не из тех, на ком заостряют своё внимание, кого облизывают похотливым, нагло-текущем взглядом, с головы до самих ступней. И далеко не из тех, кого хотят трахнуть при первой же встречи, как ту же самую Мисс Гранди. В этом вся она. Простая, задушенная своими блузками по горло с упрямо-вздернутым подбородком и яркими, чистыми глазами. Кроме того, она редко распускала волосы. Только по определённым дням. Что, естественно, не прибавляло ни грамма должной, гребаной привлекательности. Сплошная невинность и только. Все что касалось Бетти - было скучно. И снова НИ-че-ГО. Пустота. Херова скука. Ни больше, ни меньше. Как максимум, они все-таки дружили. Он дорожил ею, любил как друга. Как члена своей семьи. Не больше. Потому что представить что-то большее между ними - было для него невозможно. Оба могли острить с друг другом, но не переходили той грани, где заканчивалось обычное приятельство и начиналась откровенность. Конечно, не считая того признания. И все это стало слишком неожиданно. До этого момента. До этих ебаных секунд Эндрюс не думал о ней так. В таком смысле. Никогда. Ох, черт... У него шарахает в голове тщательно сдерживаемое возбуждение. Давая о себе знать. Напоминая. Что, оно никуда не ушло, и что он хочет Бетти Купер как никого другого... Не хотел. Как никогда в жизни. Господи. Пугает. Это ударяет таким откровенным страхом по сознанию, что легче выдраивать лицо, губы, рот - всю ночь, и только потом выблевать остаток. Запаха. Вкуса. Её. Боже. При­ходит­ся рез­ко по­вес­ти пле­чами от не­ожи­дан­но­го вос­по­мина­ния её поцелуя и бляд­ско­го «Арчи...». Он теряет себя. И нихрена сейчас не соображает. Сумасшедшая пульсация в члене, почти до острой, жгучей боли - разъедает внутренности. И просто выносит мозги. Черт дери её. Арчи обессилено утыкается лбом в зеркало, теперь уже обеими руками держась за края раковины. Дышит через рот, как загнанная лошадь. Дыши. Он закрывает глаза, пытаясь прислушаться к стучащей крови в висках. И-Господи-что-это, резкое желание посмотреть на собственное отражение царапает изнутри - он хочет удостовериться, что не загнулся от страха. Неподъёмного страха. Страха, что с ним происходит. Что. Со. Мной. Творится. Д-Ы-Ш-И. Арчи сквозь зубы скалится, ощущая, как теснота штанов давит. Ток прошибает тело от воспоминаний, и язык сводит. Ды-ши. И снова Бетти перед глазами. Обнаженная, разводящая ноги в стороны. И мокрая. Мокрая от его слов. От его слов. Дышидышидышидыши. Просто, блять, дыши. Сейчас ему необходимо, чтобы кто-нибудь приложил его затылком об стену или об стекло, чтобы проткнуло насквозь, чтобы вместе с болью вытекла из него эта херь. Прямо под ноги. Горячая. Тяжелая. Выламывающая. Вместе с этим поганым желанием. Чтобы, наконец-то. Заставить его придти в себя. Чтобы это прошло. Должно уже пройти. Потому что все это - выше его сил. Потому что больно. Чертовски больно. Как можно кого-то хотеть с такой силой? Это вообще возможно? Кажется, что нет. Но этот факт совершенно не отрезвляет. Не успокаивает ни черта, едва ли проверяя его выдержку на прочность. Эндрюс думает: выдержки нет. Её просто нет. От этой мысли он доходит до крайней стадии взбешённости. Рука механически тянется к выпирающей ширинке, но тут же останавливается, как только Арчи понимает, что собирается сделать. Нет. Нет! Он не станет этого делать. Не на Бетти. Только не на неё. Пальцы дрожат. Отдергивает руку так резко, будто испачкался. Будто руку изнутри измазали грязью. Будто специально выкупали её в дерьме. На какой-то момент становится противно от самого себя. От собственных действий. Мыслей. И... Страшно. Арчи сглатывает, ощущая, как пересыхает во рту. Дико страшно и... душно. Духота забивается куда-то в глотку. Мешает дышать. Он поднимает взгляд на отражение. Который уже раз. Смотрит себе в глаза. И взгляд снова чёрный, снова тяжелый. И там, на дне, что-то такое - отчего его сейчас вырвет от ужаса. Вкупе с этой мерзкой дрожью. Которая действует, как озноб. Горячий и противный. Эндрюс всем телом дрожит, как первогодка. Как долбаный девственник, которому будто пару минут назад в школьной душной кабинке туалета отсасывали за сто баксов, стоя перед ним на коленях. Ведёшь себя так же... До чего ты докатился, Эндрюс? До дна. Дерьмового бесконечного дна. Капли пота стекают по широким скулам, очерчивая линию подбородка, затылка и торчащих вен под кожей шеи. Ещё несколько капель над губой. И Арчи не выдерживает. Стирает пот длинными пальцами, приклеивая брезгливую мину себе не лицо. Краем рта усмехается, небрежно сплёвывает в раковину, рукой вытирая тонкие губы. В конечном счете - замирает на долю секунды. Секунда. Чертова секунда. Этого хватает, чтобы впечатать со всей силы кулак в зеркало. Не сдерживаясь, сквозь зубы хрипя. Звук разбитого стекла рассекает звенящую тишину ванны. Напряжённый член натягивает старые джинсы ещё сильнее. И Арчи мысленно шлёт его к черту. Собственное тело тоже. И гребаную анатомию - в ад. Он отнимает окровавленные костяшки сжатого запястья от зеркала, из-за чего ещё несколько осколков падают прямо на носы белых найков. Глядит с изношенной усталостью из-под опущенных век на битое стекло возле ног. И понимает - ни-хе-ра не помогло. Кровь вперемежку с глухими толчками возбуждения проходится по спине, рукам, шеи, ногам. Становится, мать твою, только сильнее. Только глубже. Хуже. Мягкий приглушённый свет от лампочки падает неровными тенями на полностью разбитый, до сих пор сжатый кулак. Кровь с него стекает прямо на пол. Пару капель попадает прямо на джинсы. А Арчи впервые в жизни - плевать. Глубоко. Плевать. Жидкие, подогретые мысли врезаются в мозг с силой, вгоняемой пули в висок. Они бьются между собой, заворачиваясь в ядовитый клубок. С. Ума. Сводишь. Как же ты... Головная боль, появляющаяся на фоне хлебающего возбуждения - выворачивает наизнанку. Арчи чувствует, как у него напрягаются мышцы лица, стоит ему опуститься на пол, скатываясь по стене, вытягивая длинные ноги на белый, полупрозрачный кафель. Утыкается лопатками прямо в стену и сжимает сильнее ладони. Хочется закричать во всю глотку так, чтобы царапнуло гланды, чтобы выпустить горячей волной проглатывающее больное желание. Но силы будто выжраны до костей. Слова, горящие на корне языка, истекающие своим херовым ядом, заставляют вслух простонать: — Бетти. Арчи прикрывает глаза, выдавливая наружу: — Что ты, блять, со мной сделала. Становится тошно от грязи, сочащейся из собственного голоса. Ведь он впервые ругается вслух. Раньше только в мыслях. Так, чтобы никто не слышал. А теперь, что... Теперь его слышат стены. Как буквы впитываются в подкорку мозга, как легко ему удаётся выругаться с её же рядом стоящем именем. Словно он делает это постоянно. Долбаное количество раз. Виновата она. Во всем она. Это её чертова вина. Она не должна была... Поддалась. Как слабая трусиха поддалась порыву, вдалбливая-свой-ебаный-вкус ему прямо в рот. И теперь он расплачивается за то, что позволил ей сделать это с ним. Отравила. Полностью парализовав все мысли, оставив лишь давиться ею внутри себя. Арчи откидывает голову назад, затылком прислоняясь к холодной плитки стены. Уходи. Вытекай поганой кровью. В упор. На болезненно-белый кафель, чтобы было видно, как эта гадость покидает организм. Растекаясь грязной лужей возле ног – чтобы, блять – было видно, как парализуящая дрянь вышла. Испачкала весь пол. Оставь меня в покое. Оставь. Блять. Меня. В покое. Однако, член пульсирует с такой силой, что легче было бы разбить себе голову чем-то тяжелым, чем Чувствовать это. Слышать, как пульс громыхает в ушах, как грязные плотные рывки каждой возбуждённой клетки раздирают в клочья. Ему хочется... Так хочется. Ведь можно прямо сейчас с легкостью протянуть руку к штанам, одним рывком спуская их к коленям. Взять горячий, стоящий член в ладонь, ощущая, как смазка пачкает пальцы, руки. И сделать первое движение. Вверх-вниз - грубо, неаккуратно, сдавливая дрожащими пальцами горячую плоть, и больное сознание тут же моментально подбросит картинку, от которой все поплывет перед глазами. Как она стоит на коленях, с-этим-её-открытым-ртом, не отводя взгляд от его члена. Нельзя. Как она придвигается ближе. Сокращая между ними хлюпкое расстояние. Кожу обжигает мокрый воздух, будто уже трахнувший их двоих. На блядском полу. Нельзянельзья. Как её ресницы вздрагивают, стоит ей ногтем слегка надавить на головку. Что заставит Эндрюса выдрать всю гортань, чтобы не застонать откровенно и надрывно сквозь сжатые зубы на всю комнату. Нельзя. Господи-Боже-мой. Как её горячий, тёплый рот с липкими губами от слюны коснётся смазки на пальцах. Н-Е-Л-Ь-З-Я. Какого хера ты об этом думаешь? Какого... Это же Бетти. Твоя лучшая подруга, которую тебе довелось отшить, ведь ты ни-хре-на не чувствуешь к ней влечения. Ни долбаного интереса. Ты чувствуешь к ней - Ни-Че-Го. Ничего, совершенно ничего. Это заставляет вынырнуть его из подсознания, резко распахнуть глаза, тут уже утыкаясь туманным взглядом в серый потолок. Купер. На коленях. Перед ним. Колотящиеся пальцы достают из левого кармана чёрный смартфон. Пальцы машинально находят нужный номер (под кожей течет кипяток, обжигает каждый ебаный участок мяса) и с первого раза не удаётся попасть на кнопку вызов. Потому что его так трясёт. Вторая попытка более удачная. Он невидящим взглядом нажимает на кнопку так сильно, что стоит удивиться, как он не проламывает экран. А она все ещё на коленях. Засовывает палец в рот и пробует, проводя своим-херовым-острым языком по всей длине. Пробует-его-на-вкус. Подносит трясущейся рукой телефон к уху и отсчитывает удара херачущего сердца. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Облизывает каждый палец и смотрит ему в глаза. Блять. Возьми ты эту чёртову трубку. Шесть. Семь. — Привет, Арчи. Восемь. Девять. Голос на той стороне динамика ударяет по слуху, заставляя пару раз моргнуть. — Вероника... Эндрюс произносит на одном дыхании и ему приходится сделать над собой невероятное усилие, чтобы не выблевать это имя. Не то. Совершенно не то. Ему нужно, черт возьми, именно дурацкое имя Купер, чтобы основательно так ощутить, какого это произносить её имя, какого это перекатывать его на языке, когда до одури хочется дрочить только на один её голос. Господи. Гос-поди. Что-со-мной-происходит, черт тебя дери. Откуда это взялось? — Ты в порядке? Ты как-будто... не знаю, у тебя голос какой-то, странный что-ли. Ты не заболел? Мертвая тишина ванной комнаты кроме раздающегося у уха хриплого голоса - только лишь давит. Давит настолько сильно, что кажется ещё немного, и у Эндрюса не будет сил даже встать на ноги. — Арчи-иии! Ты здесь? Десять. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Ухающих, тяжелых удара об грудную клетку. — Нет. Он прочищает глотку, и будто со стороны слышит ту долю холода, стекающего из голоса прямо в динамику телефона. — Я не болен. Конечно. Как же, блядь, не болен. Катастрофически болен. Болезнь, которой он пропитывается насквозь. Её становится все больше. Она будто в нем течёт безостановочно, впитывается в него и постепенно въедается с изнанки в каждую кость. В каждую каплю крови. Призывая либо сдаться, либо сдохнуть на этом же самом гребаном кафеле. Истечь ебаным желанием по Купер. Касаться. Касаться её кожи. Оказаться внутри неё. — Тогда что тебе нужно? — голос по ту сторону становится глухим, приглушённым. — Тебе же не надо напоминать, что мы вроде бы как... расстались? Расстались? Да. Точно. Это произошло не так давно. А из мозга как-будто вытекла эта информация, оставляя пространство другому. Совсем-совсем ненужному воспоминанию. Которое выжимает все сраные соки. Все силы. Как он мог забыть? — Я помню, — он делает паузу, взглядом скользя по разбитому зеркалу. — Я хорошо это помню, Вероника. Но сейчас... мне нужно, чтобы ты приехала. Ко мне. Прямо сейчас. — Арчи, мы больше не м... — Я знаю, — Эндрюс слышит, как по горлу ползут ядовитые змеи, вспрыскивающие такой неприсущий холод в слова. Не понимает, почему так выходит. — Тогда зачем? Он слышит искренне удивление и, может быть, крупицу интереса. — Допустим, это моя личная просьба к тебе. Дружеская просьба. Ничего такого, Вероника. Мне... надо кое-что обсудить, и это касается... Чёрного Капюшана. У меня есть новости. Дружеская просьба? Ха. Ты, случаем, Эндрюс, не головой ударился? Будешь трахать Веронику заместо Купер? И это твоя так называемая дружба? Ну-ну. Ради Бога. Заткнись к чёртовой матери. — Тогда почему не встретиться в Pop’s? Если это так срочно и важно, то почему не там? Арчи почти видит, как она закатывает свои глаза. — Потому что. Я не особо горю желанием покидать дом ночью, когда на улицах Ривердэйла где-то ошивался этот долбаный ублюдок, который выстрелил в моего отца. Тебе нужно особое напоминание? Или может подробнее разжевать, почему я не отхожу от него, боясь, что ещё один урод придёт за ним и на этот раз проломит ему череп, пока меня не будет рядом? Ещё несколько секунд он никак не реагирует, а затем удивляется собственной злости. Которой будто тоннами, слоями на языке. В каждой брошенной фразе. Он даже не понимает, откуда все это в нем берётся. Словно за него говорит совсем другой человек. Холодный, как лёд. И злой до истощения. Эндрюс отдергивает себя от лишних мыслей, вспоминая про Веронику, висящую на телефоне. Прислушивается к её размеренному дыханию и думает: Она тоже в шоке. Она не ожидала от него подобного выпада. Как и он. Не ожидавший, что так будет ломать, крошить по крупицам, толкаться по венам настолько болезненно, только от одного поганого недопоцелуя. Да и от кого? От Бетти Купер. Блять. Просто блять. — Извини, я не... — Все в порядке. Я понимаю, Арчи. Ни черта ты не понимаешь - готово уже сорваться с языка и, кажется, полностью задушить самолюбие Лодж, но Арчи вовремя останавливается, моментально себя затыкая. Иначе единственный возможный выход, как не дрочить на Бетти до полного изнеможения. До крайнего запущенного предела, где он точно вырвет куски кожи или раздерет член в кровь - уплывет прямо перед носом. Вероника ему нужна сейчас только для одного. Со своим кружевным дорогим бельём и мокрой задницей. В его постели. С-её-блядскими пальцами и умелым языком. Чтобы снять это. Чтобы вытравить Купер нахер из себя. Чтобы просто прошло и отпустило, будто ничего и не было. — Но, Арчи, разве это не будет странно выгл... Плевать, как это будет выглядеть. Сейчас мне просто нужно твоё тело. Важно. Важно до хрипа. Как же ты не понимаешь... — Мы друзья, помнишь? Так что нет. Не будет. Просто приезжай, хорошо? Пожалуйста, Вероника. Пожалуйста. Он не знает, какая часть фразы конкретно её добивает и где она решает дать слабину, но... Все потом. Потом. Сейчас ему просто все равно. Главное, что она... — Хорошо, Арчи, я... хорошо. Тогда буду где-то через минут двадцать. До встр... Он уже не слышит её оброненное «до встречи», потому что швыряет телефон с такой злобой в стену, что тот тут же разбивается, разлетаясь в хлам. На мелкие куски. Голова кружится и хочется удавиться прямо на месте. Медленно, но верно сносит крышу. Арчи опускает голову на все такие же дрожащие руки, пряча лицо в потных ладонях. Длинными, худыми пальцами лишь зажимает кожу больнее. Что ты сделала со мной, Купер?