Доведённые

Никакая. Эта первая мысль, которая прочно вдалбливается в мозг, как только Арчи натыкается взглядом на затылок Купер - и взгляд тут же автоматически скользит по туго-стянутым волосам в зализанный хвост, по молочной коже и острой линии шеи - и... ничего. Ничего. Пусто. Наконец-то, черт возьми. Наконец-то. Нормальное чувство. Постоянное и такое привычное. Въевшееся намертво в мозг. Когда смотришь на неё - и ничего не чувствуешь. Потрясающе. Глотку сводит спазмом от такого резкого-навалившегося облегчения. Арчи закатывает глаза и чувствует, как плечи расслабляются, как становится легче дышать - и, кажется, на несколько секунд - его отпускает. Он выдыхает и сцепляет пальцы в замок. А ещё - отводит от неё взгляд. Небрежно оглядывает заполненный класс и цокает языком от лёгкого налёта раздражения. Запах дешёвого одеколона нескольких парней въедается в ноздри, и Эндрюсу только и остаётся, что брезгливо морщиться. Приходиться презрительно прочистить горло и отвернуться. Его взгляд моментально перемещается на пейзаж за окном. Глаза неохотно застывают на этой картине. Как ни странно, погода отражает его сегодняшнее настроение. Непрекращающийся ливень, чьи крупные прозрачные капли стекают по стеклу, оставляя за собой размытый, хрустально-чистый след - смотрятся довольно странно. Так, будто эти самые капли разрезают стекло пополам. Проходят через всю его толщину. Руки ощутимо вздрагивают. В классе определенно падает температура. И неожиданно появляется холод. Эндрюс почти физически ощущает захлестывающий весь кабинет — холод. Будто он истекает из самих стен. И вылизывает ледяным воздухом каждого здесь сидящего, забираясь под толстый слой одежды. Раньше он не переносил ощущения холода. Ненавидел каждой клеткой. Но сейчас, когда холод отчетливо пульсирует в воздухе, пробирается под кожу - чувство ненависти сменяет чувство привыкания. За последнее время холод буквально врастает в него. Это ощущение, когда по венам растекается лёгкая прохлада, словно промёрзлая вода — действительно приятное. И если раньше внутри у него был кусок стали, то теперь, наверное, лед. Жидкий лёд, текущий вместо крови. И да. Холод становится чем-то неотъемлемым и родным. Тем, что немного приводит его в чувство. Совсем немного. Эндрюс откидывается назад, опирается спиной о спинку деревянного стула, и в излюбленной манере кладёт ногу на ногу, слегка наклоняя голову в сторону. Кидает быстрый взгляд в сторону учителя, мозолившего глаза своей неуклюжей походкой из угла в угол - и морщится. Арчи даже не пытается вслушаться в слова или в тему урока. Просто потому, что голос учителя отвратителен до звона в ушах. Ощущение, будто скрежет ногтей по стеклянному шару. А если прислушаться к мерзким ноткам и ударениям на гласных, то, наверное, кровь хлынет прямо из ушей. Прямо на парту. Прямо на тетрадь. Так отвратительно. Арчи сглатывает раздражение от этих мыслей. И невольно. Он не контролирует это движение. Его взгляд вновь упирается в её спину. Конечно. Она ведь сидит прямо перед ним. И это не странно, что он снова смотрит на неё. Это не странно. Это. Не. Странно. И небольшое напоминание проскальзывает ядовитой змеёй в мозг. После того поганого поцелуя они не разговаривают. Вообще. За всё это время ни одного выдернутого слова. Ни одного брошенного взгляда. Ничего. Просто. Ничего. С его стороны это обычная попытка игнорировать её присутствие, тем самым проводя между ними черту дозволенного общения. Она же... просто-напросто избегает его. Как жалкая трусиха. Прячась по углам и забиваясь в собственную нору. Даже когда они налетают друг на друга в школьных коридорах - становится ещё хуже прежнего - между ними повисает ледяное молчание. И напряжение. Удушающее напряжение, от которого хочется отшатнуться, незамедлительно опереться о металлические перила лестницы или просто о стену. Потому что находиться рядом становится так невыносимо. Физически невозможно. Эндрюс не знает, сколько съело времени с того дня, в который Бетти пересекла линию. Вышла за грань их пошатывающейся, нетвёрдой дружбы. От которой остались лишь кровоточащие куски - и Эндрюс клянётся, что слышит её болезненный вопль, чувствует, как разрывает барабанные перепонки от оглушающих криков - слышит, как их дружба медленно подыхает, загибается, захлёбываясь вздохами, пачкаясь несмываемой грязью под ногами. Он, черт возьми, слышит, как связь между ними становится бессмысленной, идиотской фантазией, превращающейся во что-то эфемерное. Как и они сами. Будто и никогда их и не было. Ни Арчи. Ни Бетти. И единственная связь, которая когда-то прочным камнем выстраивалась между ними - нахрен исчезала. Бесследно и быстро. Так иногда происходит между друзьями. И с этим приходится мириться. Сейчас их больше ничего не связывает. Осознание этого наносит двойной удар по мозгу, скручивая до такой степени, что хочется спросить, как ещё его вспухший дерьмовой болезнью мозг не размазал стены школы. Арчи проводит тыльной стороной ладони по лицу, желая стряхнуть эти дрянные мысли, будто вымазанные змеиным ядом. Будто что-то разрывающие внутри него. С холодным безразличием переводит взгляд в окно, одновременно замечая, как Бетти ерзает на стуле и как сильно напрягает шею при наклоне головы. И как дергается её щека. И все эти её движения - выглядят далеко не эффектно. Некрасиво. И. Отталкивающе. Ещё одно подтверждение тому, что то, что было вызвано её поцелуем - бред. Полный собачий бред, вызванный обычным адреналином, ударившем в крови. Конечно же. Обычный адреналин - он просто потерял контроль. Она, блядь, его потеряла. Только и всего. И плевать, что это послужило толчком к тому ненормальному, почти болезненному состоянию, от которого воротило. От которого его драло каждую чёртову ночь. Плевать. Бетти не может вызывать желания. Не может и никогда могла. Только не в нём. И четкая картинка всплывает перед глазами, заставляя Арчи откинуть голову назад так, что серые вены проступают под неестественно-бледной кожей, выделяя каждую натянутую мышцу. Он прижимается длинными пальцами к виску, и черт. Он вспоминает. Вспоминает, что первая неделя была самая... тяжелая на его памяти. Грязно-мутная. Каждая ночь - была ебаным воем в потолок от мокрых, нагревающихся снов, от которых пекло под закрытыми глазами, от которых жарило прямо под кожей. Сны, в которых он трахал её. Бесстыже. Откровенно. До-полуобморочного-состояния. Из-за которых, того и гляди, норовили треснуть кости, потому что это была настоящая пытка. Каждая ночь - это были трясущиеся пальцы и стоны - мокрые, дранные, хриплые стоны - которые выворачивали наизнанку, стоило ему проснуться. Каждая ночь - это трахнутая Вероника на столе, на диване, в прихожей, в кровати и ещё прямо в холле перед входной дверью до полного изнеможения, чтобы в воспалённом мозгу и мысли не возникало о ней. И это сработало. Эндрюс уставляется в светлую древесину стола, проводит по ней кончиками пальцев. ­Чувствует твердость под кожей, и вздох срывается с его сжатых губ. Он снова поднимает взгляд неё. Да. Однозначно сработало. Он попросту вытравил - вытрахал - её из сознания. Из тела. Из себя. Бетти же будто чувствует, как кто-то прожигает ей взглядом спину, словно желая просверлить дырку между лопаток, и тут же рефлекторно вздрагивает. Но он даже не обращает должного внимания на этот жест. Просто продолжает сканировать её. Изучать. Наблюдать. Без единого намёка на какой-либо интерес. Просто таращится ей в спину, словно она выставленный экспонат в музеи, такой же идеальный, такой же никакой. Следующее, что подкидывает мозг, как очередную, пусть и многократно пережеванную пищу для размышления - это её прямая осанка. Сидит ровно. Натянуто-прямо. Сидит, выпрямившись так, что, кажется, вот-вот хрустнет позвоночник. Весь её силуэт кричит о демонстративном образе правильной, послушной ученице, которая умудряется ни разу, чтоб её, ни разу за урок не оторвать свой взгляд от учителя, чей голос порядком уже начинает подрывать и так натянутые нервы. Но, кажется, будто Бетти этого не замечает или просто делает вид, что не слышит, как мерзко ударяют по слуху скрипучие нотки в его голосе. Просто потому что она поглощена уроком - ничего нового - это так похоже на неё. Сидеть тут и не выниравить из бесконечных долбаных занятий, как сухая щётка. Заглядывать чуть ли не в рот учителю - это её особая манера. В этом вся она. Деревянная. Идеальная. Дотошная. Скучная Бетти. Главная заучка Ривердэйла. Ты мне не интересна. Никогда не была. И никогда не будешь. Бетти же, словно сумев проникнуть к нему в сознание, столкнуться с его мыслями, слегка дёргается в сторону, и её тело мигом напрягается. Она придвигается чуть ближе к сумке, поджимает ноги под себя. Нервно опирается локтями о парту. Арчи же мгновенно перехватывает эти движения взглядом и с силой вжимает горячие пальцы в стол. Черт. Что за херовы мысли в его голове? Какого чёрта он вообще смеет так о ней думать? Арчи не смеет даже помыслить о ней в подобном ключе. Никто не смеет. Только не о Бетти. Только не о человеке, который когда-то вернул его к жизни, как сошедшего с путей монорельса возвращают на рельсы. Он просто... Боже. Эндрюс правда не знает, что происходит с ним в последнее время. Он будто... Нет. Он не знает. Не знает, какого черта с ним творится. Какого хера это происходит именно с ним. Какого... Почему он впускает это в свои мысли. В голову. Внутрь. Почему позволяет себе столько думать о ней. Их так... Так много. Этих мыслей. Им нет края. И Эндрюс чувствует - как ими забивается глотка. И как его начинает тошнить, скручивать изнутри в рвотном позыве от этого. От факта, что он никак не может отделаться от Купер. И он правда не знает, почему. Снова лжёшь, Эндрюс. Он хмурит лоб. Хватит притворяться. Ты прекрасно знаешь ответ. Он чувствует, как напрягаются все мышцы лица. Чувствует, как глотку вяжет. И как взгляд покрывается тонкой коркой льда. Сглатывает собственное сердце, и кажется... До него доходит. Всё это время ответ лежал на поверхности — ответ, от которого кровь плещется по венам, словно хочет разорвать артерии. Ответ, который... Его топит. Жидкая. Эндрюс ощущает новый приступ раздражения. И чувствует, как из-за этого начинает резать в глазах. Ледяная. Он зарывается пальцами в волосы, откидывает несколько прядей со лба, другой же рукой цепляется мёртвой хваткой за угол парты. Густая. Эндрюс резко вскидывает голову, бездумно сжимая и разжимая пальцы левой руки. И вот оно. Осознание, от которого он окаменевает и моментально глохнет. Злость. Которая, как жидкая липкая смола, заливает внутренности, прорываясь наружу. Которая вызвана ею. Которая появилась из-за неё. Он так зол на неё. Обозлён настолько, насколько это вообще допустимо. Насколько возможно. Потому что именно из-за Бетти треснула их дружба. Она осознанно сделала всё, чтобы лопнула та хрупкая грань, отделяющая дружбу, привычную и крепкую, как стены из чистого мрамора, от полного, граничащего с безумием их тотального разрушения. Это Бетти призналась ему. Это она его поцеловала. Это она вызвала ту неадекватную реакцию, которой он сам от себя не ожидал. И был застан врасплох. И теперь Арчи не уверен, смогут ли они вернуться к тем самым призрачным отношениям из детства, которые являлись для обоих спасательной, нужной опорой. Без её надуманных чувств. Без какого-либо конкретного подтекста. Без той херни, которую она устроила между ними. Просто... смогут ли они... Сделать это? Наверное, сейчас Арчи не сможет дать правильного ответа. — Арчикинс... Чьи-то пальцы касаются его запястья и слегка давят на кожу, призывая повернуться. Арчи неохотно реагирует на этот жест, но все же неторопливо поворачивает голову и встречается с тёмно-карими глазами, напоминающими раздробленные кофейные зерна. Слишком глубокие, слишком карие. Черт. Только не сейчас. Вероника, сидящая по правую от него сторону, кривит свои красные губы в легкой улыбке, в то время как в глазах плещется едва уловимое беспокойство. — Как ты себя чувствуешь? Ты выглядишь... довольно уставшим, — она переходит на шёпот, то и дело проглядывая в сторону учителя, который всё никак не может остановить свою поганую речь, извергающуюся из уродливого рта. Лицо Эндрюса застывает в маске равнодушия и скуки. Он ещё несколько секунд внимательно рассматривает Веронику, прежде чем отвернуться. Сквозь зубы: — Я в норме. Нет желания с ней разговаривать. Не сейчас, когда собственные мысли дерут уставшее сознание с неприятной медлительностью. Вероника не верит. Качает головой, из-за чего горький шоколад её волос спадает на плечи. — Арчикинс, ты не выглядишь так, словно у тебя всё нормально. Я же вижу, — она снова переходит на шёпот, опускает по-кошачьи взгляд, и Арчи видит, как тень от её ресниц неровно падает на щёки, — если тебя что-то беспокоит, то просто расскажи мне. Ты же знаешь. Я всегда готова выслушать тебя. Отвяжись, Господи. Отвяжись. Желание выплюнуть несколько резких, но достаточно убедительных фраз, чтобы та замолчала, жжет горло, но Арчи сдерживается. Он небрежно наклоняет голову. Окидывает её прохладно-спокойным взглядом. В его тоне проскальзывает неприкрытое раздражение: — Я уже, кажется, говорил тебе. И повторять трижды не намерен, — эти гребаные слова, срывающиеся с его губ, кружат голову и оставляют неприятное послевкусие на кончике языка. — Пока ты со мной, я буду в порядке. Неужели до тебя это всё никак не дойдёт? И конечно. Она верит. Сглатывает каждое произнесенное им слово и верит ему. Её рот расползается до ушей, обнажая ряд идеальных зубов - несомненно - она довольна. И да. Они снова сошлись. Буквально через день, после того как... после произошедшего инцидента в машине с Купер. Было бы странно, если бы этого не произошло, учитывая то, что они практически не покидали пределы его дома. Кажется, Вероника до сих пор с трудом держится на ногах. И эта мысль доставляет почти физическое удовольствие. Эндрюс отворачивается, давая понять, что на этом разговор окончен. Глаза невольно выхватывают затылок Купер, и фыркнув, Эндрюс переводит взгляд на отполированное дерево стола, и раздраженно сжимает челюсти, позволяя желвакам бродить по высоким скулам. У него начинает болеть голова. — Арчи, милый. В голове этот звук отдаётся разрывающим грохотом. Когда же до тебя наконец-то дойдёт. Отцепись от меня. Просто. Уйди. Сейчас же. Блядь, Лодж. Отвали. Он сжимает губы. Пересекается с её глазами. Пальцы крепко, до боли впиваются в стол. — Что? Одно лишь слово. И тон. В котором проскальзывает едва заметный яд. — Думаю, я в силах сделать так, чтобы ты чувствовал себя не просто нормально, а охерительно-хорошо, — она выгибает идеальную бровь и прикусывает зубами нижнюю губу. Невесомо пробегается пальцами по рукаву его свитера, задевает длинными ногтями его пальцы, а затем убирает руку и прищуривается. Кладёт ногу на ногу, из-за чего дорогая юбка из кожи питона задирается выше колена, выставляя свои ноги напоказ. А затем смотрит. Буквально трахает взглядом его в душном кабинете, посреди всей этой толпы. Разумеется. Она добивается своего. Его внимание снова приковано к ней. Вызывающий, распахнутый рот. Дорогой лоск, дорогие духи, дорогая одежда - такая же, наверное, дорогая кровь и тело. И её ноги. Её чертовы ноги в прозрачных колготках. Вызывающе выставлены. Разведённые для него. Неплохо. Но сейчас всё это лишь вызывает глухое раздражение. Очередная волна раздражения поднимается в груди, когда Вероника подносит шариковую ручку к губам и касается кончиком языка синего корпуса. — Ронни, мы на уроке, — он предупреждающе шипит сквозь сжатые зубы, замечая, как её глаза вспыхивают ещё ярче этим мерзким, горячим желанием. От неё прет. Сквозит им до горячих судорог. — Я знаю, однако, — она преимущественно делает паузу перед ним и облизывает губы. Её внимательный взгляд, ощутимый всей кожей, бесстыже облизывает его с ног до головы, — в прошлый раз ты был вовсе не против, — она давит на каждую букву, практически изворачиваясь, чтобы полоснуть его своим явным текущим возбуждением. Из собственной шкуры лезет только для того, чтобы заставить его хотеть её. Но нет. Сейчас это совсем не к месту. И... Это лишь разогревает ледяную, неопродеолимую злость в груди. И еле как подавляемое раздражение, которое сейчас он с радостью выплюнул бы ей в лицо. Он просто хочет тишины. Прохладной и удобной. Которая бы освободила от давящих, свинцовых мыслей, которые пригвождают прямо к земле. Просто. Оставь. Меня. В покое. Ради Бога. Он слегка наклоняет голову и опускает ресницы так, чтобы видеть Веронику более чётко. Она сидит все также, прожигает в нём дыру, но Эндрюс видит, как начинает крошиться её уверенность под его взглядом. Эндрюс молча поджимает губы и отворачивается. Ловит себя на том, что какой уже долбаный раз снова разглядывает очертания спины Купер, которая будто вообще не меняла положения с последнего раза. Действительно дерево. Просто не смотри на неё. Он слегка скрипит зубами. Отвернись. Он заставляет себя подавить внутренний вздох, закрывая на несколько мгновений глаза. Мысленно считает до десяти. — Арчикинс, — зовёт она. ... Заткнись. Просто заткнись. Хватит. Лезть. Ко мне. Кроме как подпереть щеку, сузить глаза и равнодушно уставиться ей в лицо - на большее его не хватает. Он позволяет им встретиться глазами. И щеки Вероники заливает вспухший румянец. Эндрюс ухмыляется этой реакции. Сама Вероника Лодж смущается в его присутствии. Это даже смешно. — Какого черта ты хочешь от меня? Чтобы я трахнул тебя при всём классе, так что ли? Во время урока? Чего ты добиваешься, Лодж? — она неожиданно вздрагивает, когда он произносит её фамилию. — Переставай вести себя так. Это... раздражает. Так, что хочется заорать тебе прямо в мозг - чтобы угомонилась. Чтобы окончательно пришла в себя и оставила в покое. Вероника отводит взгляд в сторону, жмурится. Видимо, проглатывает собственную гордость и обидные слова, сорвавшиеся с его губ. Её фигура напряжена. Видно — сбита с толку. Ожидает реакцию Арчи. Тот же только устало и безразлично смотрит. — Арчикинс, я просто хотела... — она дотрагивается горько-карамельными ногтями до своей щеки, нервно гладит, скользя ими по гладкой, почти идеальной коже, и снова прикусывает губу, будто это движение помогает направить все мысли в нужное русло, — хотела поднять тебе немного настроение. Я не думала, что ты так отреагируешь. Так остро. Её рука в вопросительном жесте сжимает его раскрытые горячие пальцы. — Я не хотела тебя разозлить. Он смотрит на свои ладони, которые она сжимает пальцами так, что кожа натягивается. — Или даже... вызвать раздражение. Эндрюс сжимает челюсти, чувствуя, как движутся под кожей желваки. — Я... не хотела всего этого. Прости. Он произносит совсем тихо, почти шипит сквозь стиснутые зубы и сам себя едва слышит: — Я знаю. Я знаю. Его взгляд замирает на её ногтях. Приемлемая длина, сносный изгиб. Темный лак на ногтях делает их холоднее. Отталкивающими и притягательными одновременно. Раньше он был зациклен на чужих ногтях. На их привлекательной ухоженности и чистоте. Словно это было единственное, что цепляло его. И заставляло прикипать взглядом при первом же знакомстве с человеком. Дурацкая привычка, прожеванная годами. Над которой Бетти смеялась до полусмерти и крутила указательным пальцем вокруг виска. Раньше. Она делала это раньше. Не думай об этом, Арчи. Сейчас этого нет. От этой мысли хочется кричать. Продрать глотку до жалкого хрипа, но нельзя. А так хочется. До безумия. Выть, пока не разорвутся лёгкие. Потому что чувство давящей злости на Бетти поселяется глубоко внутри - и ждёт, дрянь, своего выхода. И Арчи едва ли не прокусывает язык от болезненного понимания: ничего не будет как раньше. Не между ними. Именно это и вызывает раздражение. Эндрюс со вздохом прикрывает глаза, с усилием подавляя странное желание отдернуть руку из сомкнутых пальцев Вероники и поднести их к переносице - сжать ту примерно до сладкого хруста. Но он ничего из этого не делает. Только - вскользь обхватывает пальцами руку Лодж и кривит губы. Та же явно чуть не мурлычет от ответного прикосновения с его стороны. Однако, ему все равно. Его взгляд - снова на спине Бетти. Скользит, подмечает, почти что трогает её с точной наблюдательностью. Отмечая каждую невыразительную и скучную деталь. Как в одежде, так и в фигуре. — Арчикинс? Одна. Две. Три секунды. Чертово терпение. — Да? Всё те же небрежные капли безразличия в голосе. — Ты меняешься. В груди леденеет, и резким движением головы он смотрит в упор на Веронику. Та с трудом удерживает его взгляд, буквально рассекающий кожу на оливкой скуле. — Что ты имеешь в виду? — Я замечаю в тебе перемены. В голосе, в движениях, в словах... в действиях. Ты меняешься, Арчи. Я пока не пойму, нравятся ли мне такие резкие перемены, но... это выглядит... очень эффектно. Хотя и временами пугающе. Перемены? Меняешься? Что за нелепые мысли. Откуда только берется подобное у неё в голове. Скорее всего, она принимает желаемое за действительное. Потому что... он не замечет за собой никаких гребаных перемен. Он всё такой же. Каким и был. Такой, как раньше. Эндрюс устало потирает виски правой рукой и немного сощуривает веки, взирая из под полуопущенных ресниц на Веронику, чьё лицо изображает неподдельную озабоченность. — Тебе кажется. Её губы размыкаются в попытке что-то ответить, но их прерывает вгрызающийся в уши. Полный недовольства. Голос. От которого начинают трещать кости в теле. Приехали. Черт тебя дери. — Мистер Эндрюс, не соизволите ли вы поделиться с классом своей дискуссией с мисс Лодж? Я так понимаю, что тема разговора явно интереснее, чем подготовка к завтрашнему тесту. Профессор делает очевидную паузу и продолжает что-то лепетать, в то время как осознание того, что тот избегает зрительного контакта с ним, словно пытаясь скрыть предательскую неуверенность, приятно растекается у Арчи в мозгу и даже вызывает полуухмылку. Краем глаза видит, как любопытство одноклассников заставляет их повернуть голову в его сторону. М-м-м. Очередная клоунада. Арчи медленно склоняет голову, слегка повернув ее на бок, и впивается выразительным взглядом в левую часть лица учителя. Сжато и сдержанно выставляет руки перед собой. — Боюсь, мистер Уэйд, не соизволю, так как это моё личное дело, с кем и о чём я разговариваю, — при произнесённых словах его глаза замирают на Купер - и, Господи - она вздрагивает. Будто вовсе не ожидала услышать его голос. Его тональность. Его тембр. Он заставляет себя перевести взгляд на выкрашенную стену в грязно-апельсиновый. Заканчивает, не глядя на профессора: — И вас это не касается. Учитель удивленно вскидывает брови. Поправляет рукой бесформенные очки, съехавшие на нос. Эндрюс окидывает его уверенным взглядом - бросает вызов. По классу проходится громкий шёпот. — Боюсь, что именно меня и касается, мистер Эндрюс. Вы сидите в моем классе и позволяете себе не только не слушать меня, но и наглым образом отвлекаться на разговоры прямо перед моим носом, — Уэйд покачивается на месте и неуклюже скрещивает руки на груди, при этом его голос становится чуть громче. Истеричнее. Более мерзким. Эндрюс внимательно смотрит, слегка щуря глаза от напряжённого вглядывания в невзрачное лицо профессора. От него несёт паникой. Жгучей растерянностью. И страхом. Перед ним. Жалкое зрелище. Вызывающее брезгливость. — Ну, и? — Арчи разбавляет ледяную тишину твёрдым голосом. — Что с того, что я не слушаю вас и разговариваю на уроках? Так хотите оказаться на моем месте, что аж зависть берёт? Брови учителя взлетают так высоко, что чуть не выпрыгивают нахрен со лба. — Что вы вообще, Эндрюс, себе позволяете? Мало того что ваши оценки, — Уйэд переходит на рявканье. И на его лице появляются красные пятна, что говорит о крайней степени запущенного стыда и неумении держать себя в руках, — оставляют желать лучшего! Так вы ещё и на глазах наглейте, хамите мне тут. С такими успехами вы вылетите из этой школы быстрее, чем покинете мой кабинет. Арчи даже не шевелится. Ни один мускул его не выдаёт. Ни одно движение. Но внутри спокойствие и размеренные мысли теряются и тонут в раздражении, зудящем под кожей. Эндрюс наблюдает за учителем с ледяной усталостью. А затем - демонстративно - поворачивается к Веронике. Быстрая переглядка с ней. Тень восхищения и тихого страха ложится на её лицо. Он приподнимает бровь и подмигивает ей, ловя вспыхнувший румянец и открытый рот. Эндрюс замирает на несколько секунд, затем не спеша встаёт. Словно именно это в его планы и входило. Именно сейчас. Именно так. А затем. Время смазывается. И повисает отвратительная тишина, от которой закладывает уши. Лишь тяжелое дыхание и удивленный шёпот одноклассников вспарывают её. Его движения плавные. Скользкие и хищные. В полумраке кабинета они кажутся даже слегка изящными. Эндрюс садится на край парты. Задумчиво постукивает сжатыми пальцами по столу, с удовлетворением отмечая про себя, как Уйэд дергается при каждом звуке удара. — Во-первых, мои оценки не ваша забота. Яд буквально сочится сквозь зубы Арчи, готовый в любую минуту вытечь тягучей массой из его глотки и потопить собой все вокруг. — Во-вторых, перед тем как становиться учителем, для начала следует научиться обычному самоконтролю, — Арчи поднимается, кончиками пальцев ухватываясь за ручку рюкзака. Он делает шаг. Ещё один. Ещё несколько. Ему кажется на долю секунды, что каждый его шаг отпечатывается в мозгах однокурсников - настолько сильно напряжены их спины, когда он проходит мимо них. Медленно пересекает класс, подходя к учительскому столу. Его глаза становятся, как тёмный лёд, стоит ему увидеть примёрзлую к лицу Уэйда растерянность. Тошнит. Арчи тошнит от такой реакции. Он проводит указательным пальцем по гладкой поверхности стола, внимательно наблюдая за выражением лица Уэйда. Резким движением отдергивает его, кривит губы, сглатывая острый приступ отвращения. К неудачнику, стоящему перед ним. К классу, который жрет глазами его высокую фигуру. К школе. И к Бетти. Он тяжело выдыхает. То, что он сейчас чувствует - изматывает. Это чувство действительно странное - оно высасывает всю чёртову кровь. Выкачивает её тоннами из тела, оставляя после себя въедающуюся усталость в кожу. В такие моменты хочется обзавестись новой кожей с идеально-чистыми мыслями. — Как и научиться, — его взгляд останавливается на Уэйде, — элементарной уверенности. В себе. Уэйд торопливо отводит взгляд - его руки сжаты и плечи сгорблены, будто Эндрюс одними словами придавил свинцовой тяжестью. Губы дрожат от злости. Арчи видит борьбу на лице Уэйда. Оно искажается стыдливой гримасой. И все же - Уэйд пересиливает себя. Поднимает красное лицо, утыкаясь взглядом прямо в его глаза. Застывшие на нём. Скованные толстым слоем льда. — Тебя вышвырнут из школы за такое поведение, Эндрюс. Помяни моё слово! Арчи несколько секунд молчит, а затем устало откланяется, делая один шаг назад. — В-третьих, мистер Уэйд, в ваши обязанности не входит решение моей дальнейшей судьбы в этой школе. Это привилегия остаётся за директором, — Арчи ударяет ледяным тоном, замечая, как Уэйд неохотно отшатывается от него. — В конце концов, вы просто учитель. Вы не обладаете подобной властью. Эндрюс молчит. Вслушивается в ехидные смешки и шокированные возгласы, раздающиеся за спиной. Он сам шокирован. Собственными словами. Собой. Если раньше он был способен сдерживать всё это в своих мыслях, не позволяя настоящим чувствам отравлять его и без того лживый образ, то по истечении времени оказывать сопротивление становится сложно. Дико сложно. Уэйд сжимает едва ли не до хруста челюсти. — Вон. Из моего. Класса, — чеканит каждое слово, как какая-то механическая машина, стараясь не выдать накопившуюся сгустком дрожь на языке. И вот теперь. Эндрюс усмехается. Почти от удовольствия. Окидывает Уэйда откровенно-холодным взглядом в последний раз. От чего тот ещё больше скукоживается, чувствуя чужое подавляющее превосходство. — С радостью. Острый поворот головы. Высокомерие его жестов почти режет по глазам. Эндрюс выпрямляется, и больше ничего не говоря, идёт к двери. Каждый из сидящих в классе чуть ли не поднимается с места, чтобы разглядеть его. Идиоты. Его лицо - непроницаемо. Совершенное каменное спокойствие. Почти на грани. Остановившись около двери, Арчи через плечо бросает взгляд на класс. Все они - смотрят на него в ответ. Почти обжигая кожу на скулах. Кто-то с неверием. Кто-то с приподнятой бровью и восхищением, грозившем продрать лицо на несколько отдельных кусков. Кто-то с явно выраженной завистью. А кто-то с опущенной головой и тихим испугом. Отлично. Просто, блять, отлично. В глаза врезается лицо Джагхеда. Он качает головой, подпирая рукой голову. Недовольство пенится во всех его жестах. То, как он кусает губы. Или как напряжён сгиб его руки. Или как сдержан его взгляд. Арчи поговорит с ним. Обязательно поговорит. Но потом. Когда сам разберётся в этом дерьме, происходящим с ним. Если разберётся. Взгляд соскальзывает с друга на Веронику, нагло качающуюся на стуле. Её шоколадные глаза моментально распахиваются, стоит им пересечься взглядами. Голод. Во всей её позе. Бесстыжий голод. Она неудовлетворённо сверкает глазами, сдержанно молчит и прижимает кончики пальцев к гранатовым губам. Видеть её в таком положении - уже входит привычку. Мысль об этом медленно поедает изнутри. И Эндрюс уже отворачивается, готовясь обхватить длинными пальцами ручку двери, как взгляд... Натыкается на её взгляд. И оба вздрагивают. Неприятная, скользкая дрожь от зрительного контакта с ней. Впервые. Впервые за этот месяц они смотрят вот так. Глаза в глаза. Внутрь, черт возьми. Это как соприкосновение глазами. Оттенками. Его темные сплетаются с её голубовато-зелеными. Это почти ощутимо. На уровне подкидываемых внутренностей. Отвернись, Бетти. Её взгляд трогает жаром. И он почти физически чувствует, как зрачок сужается и радужку разъедает её-хренов-цвет. Господи, Бетти. Отвернись. Отвернись, твою мать. Ненормально. Вот так смотреть — это ненормально. На пределе. Он знает, что потом ежедневно будет отскребать от себя её взгляд. Но сейчас он не в силах отвернуться. Она смотрит неуверенно. Открыто. Глубоко. Их контакт раскалён до углей. Горячий. Такой горячий. Её взгляд обволакивает каждый сантиметр лица и не даёт дышать ему. Ни-вздоха-ни-выдоха. И только тишина. Тишина и их глаза. И плевать, что все сейчас смотрят на них. Плевать, что это впервые так отрыто, сука, на публику происходит. Плевать. Плевать. Плевать. От-этого-её-прямого-взгляда становится не по себе. Горячка. Самая настоящая. Пекущая веки. Рвущая кожу от стекаемого жара. Горячий воздух. Горячая кровь. Горячий озноб. Смотреть на неё - так неправильно-горячо. Хватит пялиться на меня так, Купер. Хватит, чтоб тебя. Отвернись к чертовой матери. В одно мгновение, незаметно и ощутимо практически каждой веной. Они оба чувствуют - как сердце наяривает грудь, взбирается до глотки. И этого хватает, чтобы сойти с ума. Её тонкие ноздри раздуваются от частого дыхания. Чтоб тебя Купер. Чтоб. Тебя. Как же хочется сейчас пересечь расстояние до неё в долю секунды - вжать в парту до перелома, до-адового-трескающего-хруста - в её дурацкой одежде, с дурацким телом - свободной руку намотать её хвост на кулак до такой степени, что она выгнется. Прогнется прямо под ним. Выдохнет ему в рот. И он не будет её трогать. Не будет касаться. Просто держать. Так, чтобы его кожа не соприкоснулась с её кожей. Затем - приблизится к её уху, не дотрагиваясь губами до мочки - и прошипит. Настоящей. Змеёй. Хватит. На меня. Смотреть. Отвернись. Отвернись немедленно. От этих мыслей мутит. Арчи кривит рот. И Господи. Бетти проглатывает этот жест глазами. Его жест. Практически облизывает. С распахнутым ртом. С расширенными зрачками. Редкостная дура. И это раздражает. Глухо и глубоко. До такой степени, что кажется собственная кожа начинает плавиться под её идиотским взглядом. К счастью - это потихоньку начинает отрезвлять. Прибивает реальностью. Рука сжимается на челюсти, почти вдавливая зубы в глотку. И поэтому... Резко. Арчи резко разрывает с ней визуальный контакт, из-за чего Бетти, моргнув пару раз, будто освободившись от липкого оцепенения — приходит в себя. И в этот раз у неё такой испуганный. Такой несчастный взгляд. Из-за чего сердце на миг надрывается. Но он забивает. Забивает на это. И. Делает резкое движение в сторону. Рука ложится на металлическую ручку двери, обжигая ладонь холодом. — Аревуар, мистер Уэйд. В ледяной дрожащей тишине он покидает класс, и Арчи кажется, что он готов в ней захлебнуться. А на коже продолжает гореть её взгляд.