infections of a different kind

Влюбленные. Шестой аркан таро. Выбор. Свобода. Созидание любви. В отношении людей, скорее — секса. Чимин целует девочку, о которой не знает ничего, кроме того, что она из рода Аркан, она родилась шестого числа и что она — чужая. Она пахнет кем-то другим, а именно ублюдком из клана Вентру, решившим, что он может соревноваться с ним в количестве уложенных любовниц, погрызенных людей, и Чимину плевать на замеры членов, но он не любит, когда кто-то поднимает клык на него. Дело не в том, что это чужой клан, дело в том, что Чимин, как кажется ему, единственный здесь, кто не уважает ни одну азиатскую традицию, кроме той, где раз в три месяца вампиры крупных кланов собираются вместе, чтобы выпить, чтобы сыграть в дружбу, вместе подрочить на людей, которые так или иначе будут принадлежать им в итоге. Она — Влюбленная — прикасается пальцами к яремной вене, к холодной коже, и Чимина обдаёт теплом, что моментально стекает к паху. Он не человек, но будь человеком, представляет, на что готов был бы уже. Отдать этой девушке за её тело всё, что она попросит: свой дом, свою машину, семью, свои секреты, да хоть своих детей, только бы она села на колени и вылизала своим волшебным языком, который, даже если отвратителен в оральном сексе, создает иллюзию лучшего минета или куни в жизни. Чимин отрывается от неё, когда чувствует запах её хозяина. Только для того, чтобы тот увидел, как небрежно он оттягивает её голову за волосы, наклоняет, открывает шею и смотрит на следы укусов. Будто планирует, выбирает место. — Я… — начинает она спокойно, зная, что ничего не произойдет. Это запрещено правилами. — Вентру, — с хищной улыбкой заканчивает Чимин ей на ухо, взглядом серых глаз сверля замершего от шока молодого вампира. — Тореадоры? — Точно. — Вас сразу узнаешь по этому противному выражению лица, — хмыкает она, и Чимин весело прыскает. — Передавай привет хозяину. — Напиши мне, если станет скучно. — Это вряд ли. Мне не бывает скучно. Он отпускает пышные чёрные волосы, вежливо кланяется и целует ладонь на прощание, разворачивается и идёт под оглушительный вопль «Чимин, я тебя урою!» с довольным лицом, никаким не противным, но может для кого-то оно именно такое. Его походка — то, что выдает в нём члена клана Тореадор. Нигде больше нет вампиров, что потратили десятки, сотни лет своей жизни на искусство танца, искусство музыки, искусство лепки из редчайшего вида грязи — Чимин скептически оглядывает одного скульптора, депрессивно пьющего свою сгущенную первую отрицательную, с которой даже не опьянеешь нормально, мешая со спиртом. Ища своё место в этом зале, где шумно выступают играющие на традиционных инструментах девушки-вампиры, Чимин стремится сесть до начала главного шоу, которого ждут куда сильнее вампиры постарше, чем такие молодые, как Чимин. Особенно Чимин. Последние лет сто он прожил на территории Европы, и никакой корейский подарок от высших ему не светит. Тем более Маг, восемнадцатилетия которого так ждут — оно будет совсем скоро, какой-то жаркий летний месяц и золотого мальчика передадут в руки старого пердуна со смазливым лицом. Чимин искусственно улыбается Ким Сокджину, вежливо кланяется последнему королю Силлы Ким Намджуну, что сидит со своим любовником на роскошном чёрном диване клана Вентру и смотрится с ним контрастно весело — дорогой костюм двойка с шелковой рубашкой и классический ханбок в противовес, подчеркивающий то, насколько Намджун-ши погряз в своих воспоминаниях о древней Корее. Или погряз в уважении к ней. Что то, что другое для Чимина — полный бред, но он не ест красавчика Ким Тэхёна только из уважения к одному из его постоянных клиентов. Ссориться с Намджуном — высшей степени сумасбродство, и дело совсем не в том, из какого он клана. При желании клан Чимина легко может побить Вентру, но пока есть кого бить на стороне — незачем драться. Чимин приподнимает ладонь Чон Хосоку из Малкавианов, на коленях которого сидит тощий пацан с бокалом красного сухого, и все остальные вампиры тактично отсели от них, несмотря на то, что такие же двинутые, как и сам Хосок. Просто всем противно сидеть с человеком на одном диване, а Хосок, видимо, знатно и хорошо подставляется этой глисте, если та залезает на места для вампиров. Все остальные люди, как им и положено, сидят в ногах, на полу. Или за своим баром. Чимину на них, в общем-то, тоже плевать. Он падает возле Сыльги-нуны, когда музыка начинает играть, и краски сменяются с нейтральных на алый, чёрный, под звук ударных вылетают из-за кулис. Наряженные в традиционные одежды, вооруженные белыми платками; лица, спрятанные масками — они танцуют первые, привлекая внимание вампиров, которые точно знали, чего ждали, чего ждут. Единственный первородный Маг в семье Аркан за последние пять лет и грядущие шесть, после которых первородных Магов ещё ждать и ждать — уникальная редкость, дарование, и всем прожужжали уши, какой этот человек внезапно талантливый, особенный во всем. Чимин знает, что он не достанется ему — наверняка его завещали кому-то старше, солиднее, но он раскидывается на своем кресле, отключаясь от ощущения злобных взглядов в свою сторону, и смотрит, ждёт момента, когда вместе с танцорами-людьми на сцену, в качестве заключительной изюминки, выйдет золотой мальчик. Когда он показывается, Чимин физически ощущает, как все глаза в зале уставились на него, на сцену, на Чон Чонгука. Его лицо видят впервые, никто в зале не знает, кому он обещан, кто получит его через месяц, став обладателем своего ручного Мага. Своей идеальной пищи, лучшего компаньона, а если повезет — найдет в том свою вторую половину, того самого, ту самую редкость, с которой окажется полностью совместимым. Чимин расставляет ноги. Его взгляд высверливает в груди Чонгука дырку — красивый. Чонгук, которому всего семнадцать, чёрт, красивый. И, судя по тому, как он двигается, как смотрит в зал, знает, чего он стоит. Каждый вампир бы дрался за него, если бы драки за Арканов не были прекращены ещё много веков назад вместе с тем, как было принято решение избавляться от Отшельников из их семьи. Он танцует со знанием дела: не только танцев, но как сделать так, чтобы каждое движение разгоняло холодную кровь в телах вампиров, как заставить смотреть на себя. Чимин сглатывает. Он видел сотни Влюбленных — честных шестерок их системы, на которых строится всё. Касающихся умело, не желающих пробуждать зверей в хищниках, но всегда опускающих руки на пах. Сколько Влюбленных прошло через его тело — Чимин не помнит, но только сейчас он смотрит так зачарованно, а это даже не шестерка, это — Маг. Идеальная копия, обученная чужому навыку, двигается сильно и резко, экспрессивно, с агрессией и выкладываясь настолько, что до Чимина со взмахами рук долетает легкий шлейф пота — соль, сахар, яд, сок. Он втягивает носом так сильно, что привлекает внимание сидящей рядом Сыльги. Та приподнимает свои темные брови, серебристыми глазами урожденного вампира вклинивается между бровей Чимина, без слов спрашивает, что с ним не так. А Чимин не может объяснить и только откидывается на диване, сжимая собственное бедро так сильно, что рискует порвать ткань. Что-то. Не так. Рот снова наполняется слюной, и он хватает бокал, подзывает себе пальцем официанта, даже не глядя, что за человек к нему подошёл с катетером в руке — это их дело разбираться и запоминать, какому вампиру какую группу. Он сливает свою кровь в бокал — фруктовые нотки сыроеда, и Чимин делает глоток, пытаясь перебить душащий его запах, но вместо облегчения чувствует, как ему становится дурно, и он едва не выблевывает выпитую кровь в бокал обратно. Морщится и отставляет его так злобно, будто выпил дерьма. Эта кровь несравнима с тем запахом, что напал на него, а у Чимина нет ни возможности отбиться, ни сдвинуться с места. Правила запрещают подойти и свернуть шею скачущему по сцене Магу, а собственное внутреннее запрещает Чимину просто встать и уйти. Ему кажется, что он не переживет, если не подышит этим воздухом ещё. — Не распускай слюни, Чимин-ши. Чимин снова косится на Сыльги, притягивающую свой Мир за талию и заставляя ту нажимом ладони уткнуться ей в шею, чтобы вдыхать запах её волос. — Я слышала, что он обещан Тремерам. Отбитым аутсайдерам? Чимин вскидывается, но успевает поймать собственную непонятно откуда взявшуюся злость за рога и усаживает ту на задницу ровно. Возвращаясь к танцующему на сцене мальчику, но предварительно бросая взгляды на всех сидящих вокруг. Сотни вампиров, что смогли выбраться на это мероприятие, арендовав целый отель под свои игрища, смотрят, но ни у кого Чимин не замечает сочащейся слюны, проступивших клыков — только пара стояков и пара девочек, что свели свои острые, бледные коленки, зажимаясь. Чимин вздыхает, не найдя того, что искал — объяснения своей реакции, и бросает это всё как есть. Продолжая любоваться движениями, которым не место в Тремерах, только в Тореадорах. Когда кончается танец, люди, лишенные магических способностей, но урожденные Аркан, поднимают Чонгука на руках, музыка не кончается, и Чимин, как и все Тореадоры, знающие, что танец не кончается так легко, так быстро и оборванно, смотрят внимательней остальных. Чонгук садится на руках людей, своих родственников, прямых и далеких, возвышается над ними, как принято Магу. И, неожиданно для всех, режет себе руку. Зал срывается. Вампиры местами подскакивают, смотрят и вдыхают ртом так глубоко, так жадно, что клыки готовы проступить, они бы проступили, если бы это не было неуважением к молодому Магу. Чимин слышит, слышит эту реакцию, но вместе с тем слышит биение своего сердца. Своего мертвого сердца, что никогда не ускоряется пульсом, бьется вяло и сонно, но тут — вспыхивает, и глаза заливаются красным, таким ярким красным, что всё меняется в цветоощущении и восприятии. Чимин фокусирует зрачки на крови, почти незаметной под длинным рукавом ханбока, и его трясет. Клыки лезут против воли, раздирая десну, заполняя рот ядом, Чимин едва успевает сглотнуть его, хищно подаваясь вперед, хватаясь за свои ноги, чтобы не сорваться с места, и этот нечеловеческий голод едва не заставляет его разрыдаться. Глаза жжет, руки сводит, икры сводит в судороге. Он чувствует Чонгука на расстоянии, то, какая его кровь — чем он питается, на какой диете его держат, какая группа — Чимин знает о нем всё теперь, его вкус — на его языке, на его губах. И бешенство, паника вместе с тем, незнание, срываться и бежать к Чонгуку или срываться, бежать отсюда, чтобы никто не заметил, как он пялится. Чтобы никто не подумал, что он задумал что-то. Что думает о том, как прокусывает эту шею клыками, как выпивает до дна, как вылизывает тело Чонгука, как забирает его к себе, запирает в своей комнате и выжирает его. Чимин скрипит зубами и дергается, будто оглушенный, ударенный током, когда Сыльги кладет ладонь на его плечо. — Чимин. Она осаживает его жестко. Чимин глотает ещё раз, больно и так опустошенно, смотрит в её глаза и трясется в её руке, через силу какую-то неимоверную заставляя себя успокоиться, перестать реагировать так на какую-то кровь. Не какую-то кровь. — Хватит на него смотреть. Ту самую. — Не дыши носом. Вдох ртом, раз-два. Ты почему ведешь себя как маленький? Дело не в возрасте. Дело в том, что это оно. То, что Чимин встречал редко, но уже наслышан. — Если кто-то подумает, что ты сделаешь ему что-то, тебя посадят за решетку. — Всё в порядке, нуна. Ничего не в порядке. — Я знаю правила. Потому что он — тот самый. Или Чимину так кажется. — Никаких контактов с Арканами, не достигшими восемнадцати лет. — Правильно. Нет, ему просто не может казаться. — Только если они сами не заговорят первыми. Сыльги закатывает глаза и возвращается на своё место, отмахивается от Чимина, как от назойливого тонсэна. Она просто тоже, как и все здесь, не хочет оказаться на суде, если окажется замечена с малолетним Арканом. А Чимину так плохо, что плевать на суд. Он хочет схватиться за свои платиново-седые волосы, ныть в голос, сложиться пополам, потому что кровь с руки Чонгука капает на пол. Она мажет под его ногами, запах плывет, и все уже успокоились, вернулись к своим беседам, кроме него. Чимин не сгибается только потому, что не хочет показаться слабым, уязвимым. Он смотрит на Чонгука, как тот двигается по сцене, а его семья идёт за ним шлейфом, держась на расстоянии, но готовая защищать его, если кто-то решит испить его крови без согласия. Здесь этого не случится. Это Корея. Тут так не принято. «Ну же, ну же, подойди ко мне!» — Чимин просит редко, но он упрашивает его мысленно, следит глазами, как Чонгук идёт и спускается по лестнице. Его чёрный ханбок подчеркивает совершенство тела, фигуры, формы, и все отворачиваются от него, боясь даже смотреть, делают вид, что его не существует, украдкой поглядывают, когда он проходит в бар с двумя старшими из клана Аркан, и Чимин хочет психануть, разбить свой грязный от чужой крови бокал — просто потому, что это не кровь Чонгука. Но его словно сшибает грузовиком, когда Чонгук резко меняет направление. И, пожирая взглядом в ответ ещё издалека, быстрыми шагами идёт к нему. Чимин поднимается с дивана раньше времени. Показывая всем, что он ждёт, только и ждёт, что Чонгук заговорит с ним первый. Потому что первым Чимин говорить с ним не может. Никто не может. — Ты хочешь попробовать её? — Чонгук спрашивает сразу, выпаливает резко и тоном каким-то наглым. — В смысле… — Кровь. Чимин удивленно приподнимает брови, ища подвоха. Что, так просто? — Кровь, — повторяет Чонгук, смотря на него сверху-вниз и делая всё, чтобы Чимин почувствовал себя ниже. — Мою кровь. Хочешь или нет? Я же видел, что она тебе понравилась. Чимин меняется в лице. Значит, он высматривал того, кто среагирует на него. Видимо, он искал того, кому его предписали. Чимин открывает рот, чтобы послать этого мальчишку к чёрту, но вместо того, чтобы выругаться, говорит игриво, переливает голос интонациями: — Не просто понравилась. — Я видел, как загорелись твои глаза. — Тебя впервые захотел вампир и ты сразу решил подставиться? — Чимин издевается. — Нет… — голос Чонгука стекает вниз, становится ниже, но и вместе с тем — честнее. — Просто впервые так сильно. Ты же понимаешь, зачем я это сделал. Чимину не нужно предлагать дважды. Он кивает, потому что понимает прекрасно, и по лицу Чонгука видит, что Чонгук понимает тоже — Чимин понимает это. Чонгук ищет того, к кому его передадут через месяц. Сделал ставку на совместимость по его крови, выстрелил наугад, получив разрешение старших на эту попытку. Захотел познакомиться до церемонии передачи в обладание, а Чимин не может даже сказать ему, что сильно сомневается, что они будут вместе через месяц как вампир и его Аркан. Он не чувствует вины, когда кивает и зовет за собой, в свой номер, не прикасаясь к Чонгуку. Порез на руке едва затянулся. Кровь подсохла, но Чимин всё ещё может чувствовать её запах. Он не смотрит на руку, смотрит на то, как Чонгук снимает ханбок, бросает словно какой-то халат из дорогого шелка, а не одежду его нации, оставаясь в футболке, сделанной под сетку, и лучше бы она была прозрачной. Он оглядывает его лицо и торс, смотрит в глаза какому-то пацану, которому ещё не стукнуло восемнадцати, но в его глазах уверенности столько, словно каждый день вампиры уводили его в свои номера в отелях, раскладывали на кровати, чтобы прокусить самое чувствительное и болезненное место. Чимин не видит ни одного укуса на его шее, нет шрамов, только чистая, ровная полоса на руке, и Чимин с внутренним напряжением, оседающим в груди, понимает, что он — первый. Чонгук, глядя на него своими чёрными глазами, выдает себя с потрохами — через всю свою уверенность, натянутое лицо молодого мужчины, знающего, что он делает. Чонгук, будто девчонка на самом деле, ждал того единственного, чьи глаза вспыхнут от цвета его крови, кто подастся вперед, когда он сделает то, что вызвался сделать броско, дерзко, бесстрашно. На деле — глупое желание принадлежать кому-то, найти своё место, если всё, что делают, это выращивают цветком в горшке в ожидании, пока его кто-то сорвет. Людей не сложно читать: за сотни лет Чимин умеет делать это одним взглядом. Секс, деньги, власть, желание — у них у всех одно и то же, банальный набор ничего не значащих пунктов, перечислять которые — смертная скука. Но он, бессмертный, всегда забывает, что люди читают их — вампиров — так же хорошо. Всё, что есть у вампира яркого, это его голод. Чонгук смотрит в глаза так смело, потому что видит, как серебряная радужка красится в красный, оттеняет розовым от вида крови, и Чимин, даже не будучи голодным, хочет вцепиться в эту руку. Просто потому, что он знает. Она должна принадлежать только ему. И Чонгук протягивает её, склоняет голову вбок, отчего сухожилия на его крепкой шее натягиваются, представляя собой картину, перед которой не смог бы устоять ни один молодой вампир. Если бы Чимину было лет сто, он бы уже бросился с клыками, но он старше, и Чонгук играется с огнём, не зная, что этот костер всегда под контролем. Когда ты старше двухсот лет, шанса на ошибку нет. Там сразу на кол, с оторванной головой валяться в ногах какого-то стрёмного деда, который старше тебя на три тысячи лет, если не больше. Чимин берет его запястье — широкое, сильное. Запястье Мага, которого заставляли изучать Силу — интересно, сколько Чонгук может поднять? Он приподнимает бровь, проводит языком по нижней губе показательно, спрашивая не то разрешение, не то прося вербальной уверенности, что Чонгук готов к тому, что сейчас произойдет. Чонгук теряет выражение лица уверенного в себе человека, тупит взгляд, тот становится щенячьим, и Чонгук кивает так умилительно, что Чимину впору бы задуматься о том, чтобы не делать этого, не делать ему больно своими руками, не отталкивать его от себя этим, только в его клане не принято думать. Принято хотеть и наслаждаться. Острым ногтем большого пальца Чимин впивается в кожу, в край подтянувшейся раны, и Чонгук сгибается в плечах, сжимает зубы, вдыхает носом глубоко и быстро, шумно. Его запах меняется моментально, становится острым от боли, безумно ярким, таким же, какой он был на сцене в момент соприкосновения лезвия с кожей. Чимин прикрывает глаза, напрягаясь вместе с человеком, и давит большим пальцем в руку, раздвигая края пореза. «Ты не делаешь мне лучше своей вонью» — хочется ему выругаться на Чонгука, но он прикусывает язык — мысленно, конечно. Малолетка здесь Чонгук, и как-то недостойно показывать, что ты не можешь вытерпеть его запах, что контролировать себя — тяжелее. Чимин так хочет не контролировать себя вообще, но он заставляет поднять взгляд на лицо Чонгука, не смотреть на его руку, ценная кровь с которой начинает литься на пол, марать руку Чимина. Губы Чонгука расходятся, он приоткрывает их и дышит душно, слегка трясется, но не издает ни звука — терпит боль через силу воли, и так Чимин понимает, что Смерти в нём нет. Он вычеркивает ещё одну способность из списка, составляя для себя карту Чонгука и того, что в него заложили учителя, кроме смелости отдаваться другим вампирам до своего восемнадцатилетия. Сейчас бы самое время было сказать, сознаться перед тем, как вылизать его рану, что Чимин вряд ли предназначен ему, что вряд ли они будут вместе. Слишком мелкий, слишком бунтарь, слишком не подчиняется правилам корейских семей, чтобы ему сделали такой подарок. Совершенный сосуд с кровью, идеальную еду, Мага, наделенного не только даром рождения первого числа, но и лицом, и телом, и всем, что может получить такое банальное существо, как человек. Но Чимин плюет на всё, боясь получить отказ. Поднимает руку Чонгука ко рту. Тот сам знал, на что идёт, и Чимин не будет собой, если не воспользуется этим. Хотя и «воспользуется» — странное слово; судя по взгляду, мягкому и тревожному, Чонгуку Чимин нужен больше, чем наоборот. Как этим людям вообще хочется кому-то принадлежать? Припадая губами к его руке, Чимин будто уже знает, какая будет кровь. Он чувствовал по запаху каждую её нотку, она забила ему нос ещё тогда, в зале. Идеальная совместимость — такая совершенная, такая для него. Мысль о том, что ей придется делиться, отдать кому-то другому, колет уже сейчас, но он прикасается языком и теряет все мысли, которые могли быть у него в голове. Это лучше, чем он мог себе представить. Хотя бы раз в своей долгой жизни вампир находит то самое — совершенного вкуса. Нюансов так много: состав крови индивидуален, каждый организм особенный, питание каждого — исключительно, не соблюдешь все граммовки, не убив при этом человека. Чимин прикрывает глаза и запускает язык прямо в руку, слыша, как содрогается Чонгук, как издает скулящий звук, но тут же замолкает и сжимает кулак. Чимин сжимает свои руки на его руке, зажимая нервы, зная, что будет не так больно. Больно будет всё равно. Больно будет всегда. Каждый укус будет болезненным — куда тяжелее найти вампира, что попадет ядом к твоему составу крови, будет приносить удовольствие тем, что вспарывает тебе кожу и травит. Чимин высасывает кровь губами, держась, не выпуская клыков, не раскрывая ядовитые железы. Он просто пьет, будто из бокала, горячую, свежую, прямо из чистого пореза, ровного, нетронутого никем другим. Кровь Чонгука — чище любой, что попадалась Чимину. Его готовили для вампира, для какого-то удачливого ублюдка, кому в день рождения Чонгука приписали ещё младенца, держат советом в тайне и ждут его праздника — дня передачи в руки владельца. Он не будет вещью, но его будет есть кто-то другой, и это злит Чимина, когда он проглатывает кровь и ощущает жар. В груди, желудке, голове, паху — везде. Его греет кровь, он чувствует, как собственная магия подлетает от крови Мага. Чонгук — источник сил, как и каждый Аркан, но он — особенный. И Чимин пьет, пьет, зная, что он куда более особенный для него. Его кровь особенно сладкая, она особенно ложится на кровь Чимина — они сливаются так совершенно, что Чимину хочется упасть на колено и предложить сбежать отсюда к чертовой матери, укрыться в стране, язык которой Чимин знает: России, Франции, где угодно, только не Азии. Он сможет позаботиться о них обоих — это будет так просто, когда хёны и нуны перестанут дышать в затылок. Чимин отрывается от пореза, слыша, как Чонгука начинает вести. Он думает, что ему становится плохо. Но он видит, как глаза Чонгука горят. И не только глаза. Чонгук бросается к нему, будто готов укусить сам, прижимается внезапно так крепко, что Чимин, не будь идеальным хищником, не успел бы поймать его в свои руки. Он раскрывает рот, потому что видит, как Чонгук тянется целовать его. Они целуются глубоко, твердо, жмутся языками, и Чимин знает, как противен может быть вкус собственной крови людям. Но Чонгук целует его, схватив за лицо, сжимая щеки, жмется тесно, и Чимину хочется рассмеяться от того, что голодный совсем не он, а этот ребёнок, дорвавшийся до тела. Только Чимину не до смеха, и он не понимает, почему его так избивает по голове одна только мысль, что Чонгук пахнет — для него, Чонгук весь будто бы для него, от его крови хорошо и тянет внутри, ломит всё тело приятно, впервые за долгое время — так ощутимо. Чимин забыл уже, каково это, когда хоть что-то заставляет ощущать своё тело, каждую клетку, каждый сосуд, каждую кость. Магия в его крови не дает испытывать боль; она, такое чувство, не дает испытывать совсем ничего. И Чимин, не дожидаясь, пока это сделает Чонгук, тянет его к стене, ударяет сам себя спиной и затылком, заставляет прижать себя к ней, целовать злее — с зубами, с укусами, человеческие зубы все равно ни черта не сделают ему, и каждая мелкая ранка затянется моментально, — не травоядному делать хищнику больно. Чонгук хватает его за бедра, дышит загнанно, сердце его бьется так быстро, что кровь льется из руки на одежду, пропитывает белоснежную рубашку, и Чимин замирает. Вместе с ним, моментально включаясь, замирает Чонгук. Видя, что перепачкал костюм, и его долгий взгляд на одежду плывущий, не понимающий, что именно здесь не то, откуда красное на белом, если всё для него сейчас цвета крови. Он возбужден, а Чимин разглядывает его и не понимает. Не понимает, какого хрена. Зачем, зачем он ведется на поводу у этих ощущений — зачем не оттолкнет Чонгука, не скажет ему самое мерзкое из своих «спасибо» и отправит эту вампирскую проститутку в сборище своих Арканов, ждать, пока его задницу отдадут тому, кому она предписана. Только Чонгук думает, что предписана она быть здесь. А Чимину внезапно самые жалкие пятьдесят лет, потому что он не может выдавить из себя правду. Он кладет ладонь на грудь Чонгука и отодвигает его от себя мягко, но с силой, с которой не смог бы побороться даже Маг. Не после того, как он дал вампиру выпить своей крови. Чонгук не мямлит «извини», которое пишется в его взгляде. Они смотрят друг другу в глаза на расстоянии вытянутой руки, дышат оба тяжело, и Чимин понимает, так запоздало понимает, почему сделал это. Чонгуку нет восемнадцати. Он не имеет права прикасаться к нему больше, чем этого захочет сам Чонгук. Он не может даже просить, даже намекать, потому что если кто-то обронит слово и узнает, что вампир затащил в кровать Аркана, не получив его разрешения, это — верная смерть. — Хочешь меня? Чимин хмурится растерянно и удивленно, не ожидая услышать это прямо в лоб от парня, чьи глаза — огромные, оленьи, а голос высокий, несмотря на всё его крепкое тело, внешний вид того, кто вроде бы держит всё в своих руках, он видит перед собой малолетку. Малолетка повторяет свой вопрос, и Чимин перебирает в голове сотни «да», «нет», «против» или «за». Словно малолетка здесь он, будто мнется, и ему не нравится, как меняется выражение лица Чонгука. Возвращается тот самоуверенный засранец, который спустился к нему со сцены, зная, что Чимин всё что угодно отдать готов, чтобы пройти с ним за закрытые двери, остаться наедине. Чимин едва не выпускает клыки, но вместо того, чтобы злиться или драться за то, кто здесь выше, он усмехается темно, мрачно, запрокидывает голову, откидывая её на стену, и прогибается в пояснице, зная, как именно это выглядит со стороны. Добиваясь именно того, чтобы это выглядело для Чонгука как приглашение. А голосом отдавая приказ: — Рубашку. Чонгук делает шаг вперёд. Такой, что Чимин не сомневается в том, что это согласие. Ему плевать на правила — он отбрасывает все эти вербальные условия, он смотрит, как пальцы, измазанные кровью, расстегивают пуговицу одну за другой, быстро, без дрожи. Ему нравится эта дерзкая сучка, которую он подобрал в зале, в которой не сомневался, что «нетронутый вампиром», «девственно-чистый» — это только слова. Они все — хищники, в них течет кровь одного предка, только все забывают об этом, списывая людей на низшие ступени. Семнадцатилетний ведёт себя, как не хватало Чимину от высших вампиров. Он проводит ладонью по прессу, и Чимин подаётся ладони навстречу — прогибается сильнее всего на мгновение и отрывает руку Чонгука от себя, отбрасывает её ударом, звонким шлепком, после которого провисает тяжелое молчание. Словно пёс, Чонгук ждёт приказа. Чимин не ждёт разрешения на то, чтобы его отдать. — На колени. Он опускается так, будто сажает на колени другого. Не разрывая зрительного контакта, и в глазах Чонгука Чимин видит Мага. Тот самый «уверенный в себе потенциальный лидер, эгоистичный, стремящийся получить всё, что захочет». Чимину впервые кажется, что он держит волчонка на поводке, берет его подбородок своими пальцами и вздергивает голову выше, заставляя смотреть в глаза дальше, дольше, прямее, будто тот, кто первый отведёт взгляд — проиграет, а Чимин никогда не проигрывает. Проигравшим не место в ведущих на балах, проигравших нигде не любят, Чонгук тоже знает, хотя всегда был победителем среди Арканов, которым не повезло родиться первого и двадцать третьего числа. Он всегда был особенным, его подают на золотом блюде, он шлюхой отдается здесь тому, в кого верит, что это — предназначение быть вместе, а смотрит как будто вампир сам, и это не драка за кто кого, «кто-кого» — уже решено. Чимин сжимает его челюсть, заставляет приоткрыть рот и оттягивает большим пальцем нижнюю губу. Видит, как натягивается ткань на тонких, свободных чёрных штанах, как Чонгука ведёт от этого, как ему, так же, как и Чимину, нужен этот нажим. Нужно ощущать что-то твердое, не ограничение, а метку принадлежности. Чонгук прикрывает глаза, вздыхая, обдавая холодную кожу Чимина своим горячим дыханием. Он проигрывает, хотя имел все шансы победить. И Чимин отпускает его, чтобы переложить ладонь на голову, сжать его волосы и заставить открыть глаза, чтобы увидеть взгляд не давящий — покровительствующий. — Ты знаешь, что делать. Словно это Чонгук ждал разрешения. Он расстегивает брюки, приспускает те с бёдер, стягивает белье и замирает. Чимин слышит это в его дыхании, неуверенном жесте — ладонь сжимается на ткани. То, как напрягается его тело и замирает сердце на один удар, а после пускается обратно в пляс. Чонгук молчит, не говорит ничего, но даже без слов Чимин знает, что он нервничает, только Чимин не смотрит больше. Он закрывает глаза, и его слепой взгляд за закрытыми веками направлен в потолок, а язык проходится по губам снова, размазывает привкус слюны и крови Чонгука, который мешкается недолго, и делает то, что должен был сразу, раз упал на колени так резво, охотно. Его губы не касаются напряженного члена неуверенно, они обхватывают тот сразу, а ладонь сжимает у основания крепко. Чимин вздыхает, пылко и звучно, показывая, что Чонгук всё понял правильно, всё делает правильно. Двигает головой мелко, не быстро, не насаживая себя горлом, неумело, но очень стараясь, и даже зубы, свои торчащие передние, он пытается прятать — Чимину всё равно. Он родился тринадцатого числа, и Смерть — его проклятие и сила. Никакой боли, совсем. Вместе с тем — удовольствие слабое, потому что Чонгук точно не умеет то, что пытается делать. Не втягивает щеки, не напрягает губы, он просто вылизывает сжатый в ладони член, и сам ерзает, подрагивает от возбуждения. Чимин опускает на него взгляд и видит, как тот сжимает свободной ладонью собственный твёрдо стоящий член, и скулит через минет, отзываясь по телу Чимина вибрацией. Чимин выдыхает чуть рвано через приоткрытый рот, сосредотачивается не на движениях ртом, а на запахе Чонгука. Возбужденного, вспотевшего, раненого — самая вкусная и сочная еда, уже готовая — бери прямо сейчас. Но Чимину не дает покоя то, как тот возбудился быстро, сразу, готов действовать моментально и не может терпеть, трогает себя, явно желая, чтобы кто-то потрогал его. Чимин оттягивает его от себя за волосы так сильно, что Чонгук вздыхает от тянущей боли. И тут же стонет, чувствуя, как не его рука упирается в член, а та меняется на носок ботинка Чимина. Глядя на Чонгука сверху-вниз, он чуть давит на его пах туфлей, заставляя того кусать свои губы, чтобы не застонать ещё раз, не податься тазом вверх, не начать умолять прикоснуться к нему. Губы Чимина не растягиваются в улыбке, хотя ему так хочется посмотреть, как Чонгук будет просить его. — Это твой первый раз? Чонгук поднимает голову и отвечает чуть раздраженным, честным голосом, будто бросает ответ в лицо: — Нет. Чимин улыбается на это. Нажимает ногой сильнее, придавливая Чонгука, наверняка — почти до боли, но тот сжимается, впивается руками в коленки Чимина и опускает голову снова, пряча своё покрасневшее, жалобное лицо. Чимин рывком выдирает ремень из брюк, складывает его и, прижимая дугу к подбородку Чонгука, заставляет его поднять голову. Они смотрят друг другу в глаза. Чимину хочется уничтожить его, чтобы он смотрел на него всегда так — с просьбой, обожанием, возбуждением и незнанием, что будет дальше, но готовностью на всё, что угодно. Чимин не знал, что у Магов, которых обвиняли в излишней вольности и амбициозности, может быть такой взгляд. Что Маг, который даже не принадлежит никому сейчас, отдастся ему так легко. Что, когда не его вампир толкнет его ногой в плечо, словно вещь — уронит на спину, заставит раскинуться, раздвинуть ноги, будет стоять над ним, держа ремень в руках, он не будет пытаться подняться. Только, приподнявшись на локтях, будет смотреть, ожидая, когда господин до его восемнадцатилетия ляжет на него сверху. Чимин опускает ремень и задумчиво ведёт им по голени Чонгука, доводя до колена. — Отлично.