Не такой ценой

      

Не такой ценой

             - Лижи, сука, - и грязный сапог появился в поле зрения.       - Кому сказал, лижи, тварь?! - не стал долго ждать обращающийся, ткнув сапогом в лицо.       Но никто лизать его не собирался, а потому дальше события развивались вполне ожидаемо. Схватив за ошейник он вздёрнул её вверх, встряхнул разок, а после со всей силы швырнул обратно об пол. Подниматься она уже не стала. Шевелиться, делать хоть что-то - не было смысла. Переждать, просто переждать и надеяться, что ему надоест быстрее, чем она испустит дух.       Тот самый сапог не заставил себя ждать, больно врезавшись в рёбра и выбивая весь воздух из лёгких. И снова принеся очередную порцию боли. Затем ещё раз.       - Тварь тупая, - злобно гаркнул приставший.       Затем плюнул, пытаясь попасть в лицо, скрытое за слипшимися волосами, пнул в последний раз и удалился, изливаясь руганью. Кто это был - она не знала, да и не имело это значения. Все они были одинаковые. Все приносили только боль и унижение. Потешались. Забавлялись. Благородные выродки - честь и гордость рода. Будь они все прокляты!       А она так и продолжила лежать. Камень холодил, унимая остатки боли, но и забирал последнее тепло. Будто вытягивал остатки жизни по крошке, приглашая уснуть вечным сном в его холодной колыбели. Она бы, наверное, даже заплакала, если бы ещё могла. Но слёз не осталось, уже почти ничего не осталось. И сдохнуть бы, но так хотелось выжить. Почему-то так хотелось жить! Чтобы всё это закончилось, чтобы всёго этого просто не было!       - Где вы?.. придите... пожалуйста... - тихо в отчаянье зашептала она, - я больше не могу... пожалуйста...       И её мольбы были услышаны. Не в этот день, но позже. Замок пал, жадно пожирая кровь захватчиков, насыщаясь её ароматами. Воздавая им по заслугам. Никогда прежде ещё так не радовал слух лязг металла и чьи-то предсмертные вопли. Завывания умирающих душ, хруст сминаемых доспехов. Но грешно было радоваться подобному, видимо, именно поэтому... а может... Впрочем, не имело значения, кто и почему так распорядился её жизнью. Но не их она ждала... не их...       Она сидела, припав к стене, и с каждым услышанным словом теряла остатки надежды. Бандиты? Разбойники? Наёмники? На что тут можно надеяться и, кажется, лучше было бы всё же сдохнуть.       - Опа, а это что тут у нас?       Она никак не прореагировала на подошедшего. Слишком устала. Настолько, что даже не страшно. Но это ложь. Всё же страшно. До одури. Даже пошевелиться, но этого ни в коем случае нельзя показывать. Почуют страх, налетят, как стая псов. Жадно упиваясь и выжимая до капли. Точно порвут. Замучают до смерти. Страх показывать нельзя. Лучше ничего не показывать. Так им надоедает, становится скучно. Так они уходят, срываются, но уходят, даруя блаженные минуты одиночества. Вот только опять всё по новой.       А их, тем временем, стало уже двое:       - Что нашел?       - Смотри!       Рассматривали, забавлялись, шутили, предвкушали. Нелюди. Не на что тут надеяться. За что ей всё это?       - Ну и кто ты у нас? Кобелёк или сучка? - спросил подошедший вторым, неожиданно присев рядом.       Больших усилий стоило не дернуться и не попытаться отстраниться. Отвечать, впрочем, она тоже не собиралась. Отрешиться, отринуть, вынырнуть из окружающего ужаса и представить, что всё это сон. Злой, страшный сон. Да, всё это неправда. Всего этого просто не может быть. Она спит. И когда-нибудь проснётся и там, в настоящем, всё будет хорошо. А это просто сон. Это всё ненастоящее. Не правда. На самом деле всё хорошо.       Но в жестокую реальность вернул грозный возглас первого:       - А ну отвечай!       И пока девушка пыталась понять, что именно у неё спросили и стоит ли ответить, он неожиданно дёрнул за цепь. Сильно дёрнул, и взметнувшийся пол жёстко принял её в свои объятия. И затаившаяся на время боль, вновь растеклась по всему телу. Вонзая свои острые зубки в плоть, сковывая сознания и не позволяя думать о чем-то другом, отнимая последние силы. Она даже не заметила, как их стало уже трое. Еще один? Плохо. Ну хоть сапоги у него обычные кожаные. Даже без железного мыса, глядишь, не так больно будет. Совсем рядом стоит, нависает. Она привстала на руки из последних сил, пока они ещё есть, пока остались. Шатало и страшно было свалиться на ноги этому третьему, но и отползти куда-то... куда? Куда она от них уползет? Только повеселит. Лучше не привлекать лишнего внимания, глядишь, и разойдутся. Глупые мечты? Глупые. Но так хотелось...       Подняться, впрочем, пришлось, когда третий, взяв за цепь, просто потянул девушку вверх, как псину за шкирку. Ошейник впился больно в горло, но ничего не оставалось, как безвольно повиснуть на нем и терпеть, запрокинув голову и встретившись взглядом со своим новым мучителем. Взгляд был холоден, равнодушный и брезгливый. Словно и не человек она вовсе, так, вещь под руку попалась. Безделушка, которой пришлось уделить внимание. Взгляд пугал. И скрыться бы, но некуда.       - Труп это, пока ещё живой труп, - заговорил мужчина.       И не успела она удивиться его словам, как горячая сильная рука коснулась её горла, а после сильно сжала. Слишком сильно сжала! Святая матерь заступница! Вот так и закончится её никчёмная жизнь? В грязи, боли, от рук какого-то убийцы? Сама не понимая зачем, она потянулась к нему, из последних сил, дрожащими пальцами. А жить, как оказалось, всё же хотелось. Очень хотелось! "Пусти! Пожалуйста! Пусти!" - молча взмолилась девушка, не способная вымолвить и слова, лишь жадно хватающая губами воздух. "Пожалуйста", - одна её рука коснулась его запястья, вторая же потянулась к нему. "Не надо, прошу! Остановись!". И слёзы набухали на глазах, но рука лишь сжималась всё сильнее, погружая в отчаяние, отбирая свет, утягивая в забытье.       Он всё же отпустил её, раз теперь она вновь валялась на полу, задыхаясь от приступа кашля. Лёгкие жгло огнем, а перед взором мелькали стаи черных мух. На какой-то миг она даже забыла кто она и где находится. Страшно. Как же было страшно. И как же хотелось оказаться в другом месте. Где-нибудь, где угодно, но подальше отсюда. "Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста!", - в отчаянье она вжалась в его сапоги и затихла, ожидая своей участи. Он же нагнулся и зачем-то снял с неё этот отвратительный тяжелый ошейник, подарив столько долгожданную свободу. Свободу ли? Но она готова была радоваться и этой мелочи. Целых несколько секунд её жизнь была прекрасной, пока они не решили, что с ней делать. Переговаривались между собой, все втроем, но слова упорно проносились мимо, не отпечатываясь в мозгу. Назойливый шум, не несущий смысла. Хотелось разрыдаться от неведения и бессилия, но страшно было привлекать внимания. Быть может, они забудут о ней и просто уйдут. Пожалуйста, просто уйдите. Пожалуйста.       И двое действительно ушли, но третий остался:       - Вставай!       И снова её пнули. Еле-еле, слабо, пока без боли. Но сердить его явно не стоило, потому девушка честно попыталась встать. Если бы он ещё только знал, сколь тяжело выполнить его просьбу и насколько она забыла, когда в последний раз стояла на ногах.       Не злить не получилось, хотя она и честно старалась. И вот эти же самые пальцы, что чуть не убили её пару минут назад больно впились в плечо и снова дернули вверх. От резкости движений закружилась голова, ноги не успели так быстро найти опору и поддержать ослабшее тело, и девушка уже готова была вновь полететь на пол в объятия боли, но те же сильные руки не позволили это сделать.       - Пошли, - и её волоком потащили вперёд.       Слишком быстро, слишком резко. Она не могла, она не справлялась, не успевала. То и дело спотыкаясь и продолжая держаться в вертикальном положении только благодаря ему. Но любому терпению приходит конец. Останавливается, отпускает и вот теперь, видимо, всё же ударит, чтобы поспевала. Но вопреки ожиданиям он подхватывает её на руки. Растерявшись, она забывается и поднимает на него взгляд, но быстро осознаёт свою ошибку и отводит глаза. Нельзя смотреть! Не стоит привлекать больше внимания. Отрешиться и ничего не чувствовать, и надеяться на лучшее. Когда-нибудь. Если доживет. Если он позволит.       Её принесли в купальни и поставили на пол. Как же долго она об этом мечтала, жаждала, желала. Мечты сбываются... почти.       - Ладно, займёмся делом, пока остальные подтягиваются, - заговорил он.       Делом? Каким делом? Она же... или ему всё равно? И остальные? Не надо остальных! И в голове услужливо всплыли картины участи других дам. Память вновь вытягивала наружу то, что лучше было бы забыть. Полные боли и отчаянья крики девушек, когда их пускали по кругу, насилуя всей толпой. Упиваясь их болью и беспомощностью. Смакуя свою пытку и повторяя раз за разом. Мерзко и отвратительно, под смех и вино. Теперь эта участь пришла и за ней?       А он, тем временем, вновь дёрнул её на себя, будто она была какой-то куклой. Грубо, бесцеремонно. Повернул к себе спиной и начал с легкостью разрывать ту тряпку, в которую её нарядил граф. И с этим треском паника охватывала её. "Нет, пожалуйста, нет! Не надо!" - и последнее слово, кажется, даже удается произнести, ибо он останавливается, подтягивает её за края "платья" ближе к себе и спрашивает:       - Что?       Непростительная оплошность! Не стоит с ним говорить. Она слышала его имя, те двое обращались к нему - Гриз. Короткое, низшее сословие. И учитывая род занятий - явно не честным трудом на жизнь зарабатывает, дитя дороги. Она много слышала про таких, и хотелось бы сказать, что хорошего, но одни байки страшнее других, а от прочих и оторопь берет. Звери, потерявшие всё людское. Хотя, много ли людского было в графе и его людях? Что тут гадать? Скоро на своей шкуре проверит, где домыслы, а где быль.       - Показалось? - с сомнением говорит он, вглядываясь в её лицо, - Видимо, да. Ладно, продолжим.       И под жалобный треск, грязной и скомканной тряпкой, платье летит в угол. Последняя защита, единственное, что оставалось на ней. Одна, голая и замерзшая, наедине с этим. Хотя, нет, не одна. В зале появляются еще девушки и он переключает своё внимание на них. Пришлые, не то с графом, не то после. Но она их не знает, не видела ранее. Да и при отце не потерпели бы таких нравов. Разве что не вешается на этого захватчика. И вот же она! Сама! Бери! Но нет, отказывает, достаточно грубо.       И вот она очередная порция тычков, затрещин и просто мелких пакостей. Вроде, и моют, но такое чувство, что дай волю - тут и притопят. Что она им сделала? Почему? Он же просто наблюдает за процессом, расположившись на лавке.       Когда эта, почти пытка, заканчивается, её заворачивают в мягкое полотенце и вновь несут на руках. Она не знает куда и зачем, но в эту самую минуту она даже была ему благодарна. крошечные секунды личного счастья. Слишком быстро заканчивающиеся и сменяющиеся реальностью. Он принёс её в комнату брата. В место, где она всегда любила прятаться от любых невзгод. Очередная издевка судьбы? Видимо.       Она стояла, покачиваясь, взирая в пол и пытаясь смириться с действительностью. Что дальше? То, что он захочет. Не имеет смысла сопротивляться, просить о чем-то. Лишь злить и раззадоривать. Он в любом случае сделает с ней всё, что пожелает. Легче смириться и подчиниться. На словах легче. На деле же стоило больших усилий безропотно отдать ему полотенце, когда он его снимал. Пусть. Пусть делает что хочет. Не сопротивляться. Не стоит. А он же смотрит, разглядывает, как товар на витрине. Внимательно, изучающе. Мерзко. Противно. Она вздрагивает, когда его руки обхватывают по бокам. Ползут вверх, перебирая пальцами ребра. Словно вытягивая нутро наружу, обжигая. И хочется снова помыться, смыть эти прикосновения. И вырвало бы, если бы было чем.       - А весело тебе, я смотрю, с ними было, да? - говорит он.       Хочет поиздеваться? Надсмехается? Пусть. Если только на словах, то пусть. Это не страшно. Это она переживёт. На это её жалких сил хватит.       - Как это было? Он подходил к тебе или же, нет, компанией, да? Компанией же веселее. Сколько их было? Много, все такие большие, разряженные, не очень трезвые и теряющие человеческий облик. Они собирались, нависали над тобой, ты, наверное, отползала к стеночке, жалась в уголочке, но куда от них денешься, да? Особенно когда ты на цепи. Склонялись к тебе, наверняка, сначала запугивали, веселились, ржали. А потом что? Что они делали с тобой потом? Начинали избивать? Хотя нет, есть же занятия и получше! Да? Я прав? Сначала им хотелось развлечься, да, определённо им хотелось развлечься с тобой. По очереди. Или же всем вместе? Всей толпой, дружно, а уже потом... Собственно отчего? Им просто нравилось тебя бить или же?.. Что, не старалась их качественно развлечь, или настолько не получалось, что господа приходили в крайнюю степень негодования. Так что? Как это было?       И в памяти услужливо всплывают события минувших дней. Её слёзы, её растерянность. непонимания ситуации. Эта цепь и собачий ошейник. Удивление. Попытки просить, воззвать к чему бы то ни было и эти звонкие пощечины, разбивающие губы в кровь. И через звон в голове доносящиеся слова: "Псины не разговаривают, тварь! Псины только лают и поскуливают, запомнила?". Тогда её впервые избили до крови, до свинцовых синяков, до сих пор не сошедших. Она проскулила, забившись в угол, всю ночь, не столько от боли, сколько от ужаса и страха, охватившего тогда. И сложно было поверить, что всё это происходит взаправду. Не хотелось верить и сейчас. Но утром тот кошмар продолжился, наполняясь новыми красками, новыми издевательствами и унижениями. И кажется, память решила вытащить наружу всё, но из воспоминаний выдернул возглас:       - Смотри на меня, когда я с тобой говорю! - и пальцы вздёрнули за подбородок.       И взгляд сам, оторвавшись от пола, взлетел вверх и запнулся об его. Возмущенный, злой. Смотреть? Смотреть нельзя, но и не смотреть уже тоже нельзя. Как же она устала.       - Ага, правильно, смотри на меня. Так как тебя зовут?       Оооо... Графиня Мириалан Адьярашер, последняя из рода и хозяйка этого замка... что будет, если она это скажет? Вряд ли ведь проникнется уважением, падёт к ногам и пообещает защиту. И не было желания проверять, ничего хорошего не ждёт, если они узнают, кто она. Она слышала, как обошлись с баронессой. Это ведь именно он её убил? Да? Кажется, что он, но, может, только кажется. В любом случае, баронесса уже мертва - туда ей и дорога! И лучше всё-таки молчать. Пусть.       - Ты понимаешь, что я тебя говорю? - медленно произносит он и, кажется, начинает злится.       И не стоит его злить, но тут уж ничего не поделаешь.       - Ты говорить вообще можешь? Что-нибудь?       Что? Вот что она может ему сказать? Чтобы не стало только хуже? Чтобы не оказаться опять прикованной на цепи где-нибудь во дворе, на потеху разбойничьему люду. И воображение услужливо рисует её возможную судьбу. Позорный столб и очередные оковы, крепко держащие свою узницу. Промозглый ветер и эта толпа. Хохочущая толпа, обступающая со всех сторон. Все ближе и ближе. И кажется ступни ощущает, как хлюпает дворовая грязь, расползаясь и обволакивая. Девушка вздрагивает, неспособная вырваться из этого пугающего наваждения. Но его голос вырывает. Он хмурится и продолжает что-то спрашивать, но уловить удается лишь последний вопрос:       - Ну и что с тобой делать?       Ничего! Не надо с ней ничего делать! Пожалуйста! И она бы даже взмолилась, если бы это хоть что-нибудь значило. Если бы хоть кого-нибудь волновали её желания. Он же отвлекается на шкаф, роется в вещах брата. Его ремень, его сапоги - она сама их подарила совсем недавно, в той, в другой жизни. А теперь... все лишь вещи, более ничего не значащие. Пусть роется, пусть делает что хочет и не вспоминает о её существование ещё как можно дольше. Пожалуйста.       Но он вспоминает. Неожиданно натягивает на неё одну из рубашек. Ухмыляется в очередной раз. Рубашка велика, жутко велика, еле-еле прикрывает грудь и коротка. Дотягивает лишь до середины бедра, но и на том спасибо. Она, по крайней мере, чистая. А после он уходит. Просто берет и уходит. Почему? Она ему совсем не понравилась или пожалел? Пожалел? О чем она только думает! Всё ещё надеется, что кто-то может её пожалеть и защитить?! Глупая-глупая девочка. Защитят её только Они. Если когда-нибудь всё же приедут. Вот где же? Когда же? Ещё немного и она уже не сможет их дождаться.       А пока она стоит в одной мужской рубашке посреди комнаты и не знает, что ей делать. И страшно даже пошевелиться. Кажется, будто любой малейших звук способен все разрушить, испортить. Порвать это безмолвие в клочья и вернуть её в уже привычный ад. Но была бы это её комната, она бы рискнула. Она бы прошла тихонько, на цыпочках, безмолвной мышью к тайнику и там... будучи ребёнком она не понимала, зачем он нужен, но мама настаивала, а потому в тайнике хранилась бутылочка яда. Хорошего яда. Он бы убил быстро и безболезненно. Но это комната брата. Вряд ли у брата было нечто подобное. Мужчинам не пристало травиться. Мужчины должны погибать в бою. Яд - это женская смерть. И комната её не столь далеко. Чуть дальше по коридору, но там они и ей страшно. Очень страшно. Настолько, что она физически не способна открыть дверь и выйти в коридор. Нет, не сможет. даже подойти к этой чертовой двери. Нет, лучше она просто сядет и будет ждать, когда он вернётся. Или не вернётся. Он же может и не прийти больше. И лучше бы он не пришел. Лучше бы все они забыли о ней. И что тогда? Умерла бы с голоду в тишине и одиночестве. Грустная смерть. А жить всё же хочется. Всё ещё хочется.              ***              Солнце было особенно ярким. Оно слепило, не желая прятаться за облаками - и это было восхитительно! Мириалан смеялась и крутилась на месте, любуясь тем, как развевается подол её нового летнего платья. Чудесный шелк цвета топленого молока чарующими волнами танцевал над травой. И так продолжалось, пока земля не ушла из под ног. Не вздыбилась вихрами, опрокидывая небо. Мириалан пыталась его обнять. И небо, и солнце, пока их обоих не заслонил силуэт брата.       - Что творишь, глупая!       А она лишь засмеялась в ответ. Громко, звонко. И хотелось смеяться ещё и ещё. Не переставая. Без повода, с упоением. Каким же прекрасным был мир вокруг. Каким теплым, добрым, умиротворенным. Как он был чудесен! Как... Дверь резко хлопнула и кто-то вошел в комнату? Серый камень. Стены. Пол. И сидит она на том самом полу. Ноги болят, руки замерзли, а в комнате действительно кто-то есть. Бутылка вина со звоном опускается возле ножек кровати. И поношенные мужские сапоги без железного мыса. Она помнит, что это хорошо. Так удары получаются мягче. А большего она вспоминать не хочет. Она хочет все забыть и вернуться на тот луг. К брату. Но брат мёртв, а она тут. И этот хруст! Боже! Яблоко и мужчина. Аж желудок сжался в болезненном спазме. Только сейчас она поняла, насколько голодна, как сильно хочет есть. Рот моментально наполнился слюной и чуть не подавилась, сглатывая.       - Что, яблочка хочется? - прищурившись, произносит он, с наслаждением откусывая ещё кусочек.       Издевается. Конечно, издевается. Почему бы нет.       - На, - протягивает он ей такой желанный плод, - иди сюда.       И хочется кинуться вперед. К этому яблоку. К тому, что от него осталось. Кажется, она на все уже готова, ради какого-то яблока. Но нельзя. Нельзя! Это всё ложь. Уловка. Очередная весёлая забава. Она уже усвоила этот жестокий урок. И не стоит подходить. Не стоит. Но как же хочется есть! До тошноты, до дрожи, до головокружения. И, вновь взглянув на протянутую руку, она всё же решается попробовать. Она медленно подползает к кровати, ощущая, что последние силы готовы покинуть, усаживается и тянется двумя руками, боясь не удержать яблоко одной. Такое ароматное, свежее. Она чувствует теплоту шкурки подушечками пальцев, но...       - Нет, так не интересно, - говорит мужчина и рука с яблоко уносится недостижимо вверх.       Второй же рукой он перехватывает оба её запястья. Попалась, дуреха! Смешно. На что она вообще надеялась. Она глядит в его глаза, полные азарта, веселья. Забавляется, наслаждается. Сама виновата, теперь терпи. Он же, тем временем, кладет её руки себе на бедро, но не отпускает. Крепко держит, не вырваться. Впрочем, она и не собирается. Зачем его раззадоривать лишний раз.       - Не так, просто кусай, - говорит он, возвращая яблочко обратно.       Она видит в его глаза предвкушение, любопытство и предвкушение.       - Давай же, ешь, ты хотела, - продолжает он.       И желанный плод совсем близко. Крутится перед самым носом, буквально касаясь губ и аромат дурманит, лишая последних сил.       - Ешь, - повторяет он.       И она поддается. Снова. Неспособная удержаться, она нерешительно прихватывает небольшой кусочек и не может поверить своему счастью.       - Ага, вкусно же, ешь.       Вопреки её ожиданиям, он позволяет ей доесть всё яблоко. Смотрит, посмеивается, но доесть позволяет. Кормит, словно любимую лошадь, разве что по бокам не хлопает. То падаёт, то отнимает, водит по сторонам, заставляя тянуться. Её брат так же любил забавляться со своим жеребцом, а тот послушно поддавался, лишь всхрапывал обиженно, но в конце концов всегда с удовольствием сжевывал полагающееся ему яблоко. И ладно, пусть забавляется, раз хочет. Главное, что почти всё это великолепное яблоко её. И она разве что не жмурится от наслаждения, смакуя каждый кусочек. А после, после и вовсе происходит какое-то чудо. Он уходит, чтобы принести ей поесть? Она не ослышалась? Он правда принесет ей еды? И страшно даже в это поверить. Но вот он возвращается и ароматный запах заполняет комнату. Мясо, определенно мясо! Вот только он ухмыляется и ставит миску у своих ног. Ещё бы посвистел, чего уж. И ладно, у неё было яблоко. Почти целое. И это почти праздник, который не стоит омрачать, уподобившись собаке. И отвернувшись она пытается думать о чем угодно, только бы не чувствовать этого дурманящего аромата. Вот только думать получается лишь о еде. О завтраках, от которых она воротила нос, о пирах, которые ей наскучили и прочих лакомствах, которые остались где-то там, далеко, в прошлой жизни.       - Что, гордая? - смеётся мужчина.       А после подходит, усаживает ей на кровать, сам же садится на пол у её ног:       - Вот так, ну, и что тут у нас?       Больших усилий стоит не дернуться, когда его ладонь оказывается на её бедре. Гладит медленно, с наслаждением, полностью увлеченный этим занятием. А ей лишь и остается что смотреть и терпеть. И размышлять, стоило ли яблоко этого.       - У тебя красивые ноги, - говорит он.       Но то, чего она так боится так и не происходит. Он лишь достаёт из кармана баночку с какой-то мазью и начинает обрабатывать раны. Бережно, аккуратно. После же относит миску с едой на стол, отодвигает стул и произносит:       - Иди ешь и ложись спать, - и, задув свечи, падает на кровать.       Какое-то время она сидит недвижимая, не решаясь пошевелиться. Опасаясь все испортить. Разбить окружающую тишину малейшим шорохом. Но время идет, мужчина все так же не шевелится, а запах продолжает манить и звать. Она всё-таки решается, встает, прислушиваясь, и крадется к столу. Устроившись совсем на краешке, она вдыхает этот аромат, берет нерешительно ложку и слезы проступают на глазах. И тяжело есть медленно, как учили, хочется заглатывать кусками, не жуя. Как же вкусно! Кажется, ничего вкуснее она в жизни ни ела. И хоть еда слегка остыла, но как же она прекрасна! Когда же миска оказывается пустой, она еще долго просто сидит на стуле, сошкрябывая остатки пальцем. До чего же ты докатилась, графиня?              ***              Она снова сидела на цепи. Холодный ржавый ошейник болезненно впивался в горло и тянул к земле. Прилечь. Прилечь и сдохнуть, ибо что ещё остаётся, когда жизнь складывается подобным образом. Ещё хотелось заплакать, закричать, завыть, что-нибудь. Но пересохло всё, высохли все слезы и горло свело спазмом, не позволяя издать ни звука.       - Ну как, нравится тебе быть гордой, тварь? - спрашивает мужчина и дергает за цепь.       Она летит вперед, больно ударяясь.       - Ну же, ответь! Чего ты молчишь?       А она лишь пытается встать, но руки разъезжаются в разные стороны. Пол скользкий, и мокрый, он весь чем-то покрыт. Чем-то красным, тягучим. И она не хочет думать, что это. А её уже обступают. Со всех сторон. Смех врезается в уши, а холодные руки хватают, тянут, рвут на части, дергают за волосы. Она пытается вырваться, пытается отбиться, но все без толку, их так много. Повсюду. И не вскрикнуть, не позвать на помощь. И она тонет в этом мраке обступивших тел, под запах пота, железа и алкоголя.       - Интересные представления об удобствах, - врывается сквозь весь хаос и она открывает глаза.       Ковер. Она лежит на ковре и... где она. А он ведь совсем рядом. Не видит, но чувствует.       - Ну и чего ты тут разлеглась? Иди-ка сюда.       Отползти, подальше, пока ещё есть возможность. Куда-нибудь. Но не успевает. Её подхватывают, поднимая в воздух, а после просто откидывают, словно она мешок с зерном. И сердце, сжавшись, застревает в горле, но вопреки ожиданиям она приземляется на мягкую кровать.       - Здесь сиди и одеялом накройся, замерзла же небось.       Замерзла? Может быть. Так уже и не скажешь. Она, словно, сроднилась с этим холодом. Привыкла, приняла, не обращала внимания, так что укрываться она не стала. Да и сидеть здесь совсем не хотелось, но и ослушаться было бы самоубийством. Пристроилась на краешке, наблюдая за мужчиной. Хотела наблюдать, но дверь едва заметно скрипнула и в комнату беспардонно кто-то вломился. Что за нравы? Что за воспитание? Хотя, чего ещё ждать от людей дороги.       - Слушай, Гриз... О! А она действительно девушка, как ты и сказал.       Один из вчерашних, судя по голосу, тот что за цепь дергал. Не важно. Нет больше цепи и она же... или это не имеет значение. А он, тем временем, тоже присаживается на кровать позади неё и ещё сильнее хочется подскочить и сбежать. Скрыться где-нибудь в углу, спрятаться в тени, но уже поздно.       - Симпатичная, и приодел ты её славно, - говорит он.       Его обжигающе горячая ладонь опаляет её бедро своим прикосновением. Бесстыдно задирая вверх низ рубашки.       - Ну что, милашка, пообщаемся поближе, - шепчет он на ухо, придвинувшись вплотную.       Не надо! Но разве ему есть до этого дело? Разве имеет значение то, сколь противны ей эти прикосновения. Как от них зудит кожа и хочется не просто помыться, но отдирать это часами жесткой щеткой, чтобы наверняка. Но ему же нравится. Он зарывается носом в её волосы, а после начинает целовать шею. Она вздрагивает, пытается как-то прогнуться, улизнуть от этого, но не найти спасения. Не вырваться и не сбежать. Сзади он сам. Горячий, взбудораженный, увлеченный. А спереди его руки. Обхватывают, прижимают, тянут к себе. Всё ближе и ближе, обвивая змеями. Он мнёт её грудь, с каждым разом все сильнее и сильнее, почти до боли, вырывая последний воздух из легких, и никуда не деться, вторая же рука... пожалуй, лучше бы она тоже была на груди. Но она была внизу. Забралась под рубашку и... и никто и никогда её там не касался. Как же неправильно, грязно, противно, в конце концов. И надо просто отрешиться, забыть, не думать. Это сон. Да, всего лишь дурной сон. Очень злой и очень страшный. Но он закончится. Закончится и всё будет хорошо. Надо лишь немного потерпеть. Она и терпит, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться взглядом. И цепляется за его глаза. Такие равнодушные, холодные. Он спокойно взирает на происходящее и ничего не предпринимает. Что, сам не тронешь, но и другим мешать не станешь, да? Хотя, с чего бы ему вмешиваться. Вчера в купальнях вот тоже просто смотрел. И слезы наворачиваются на глазах от происходящего.       - Прекрати, - тихо и зло произносит он.       Мурашки пробегают по позвоночнику от этого. Нельзя! Нельзя смотреть в глаза. Она забылась, а он теперь зол. И... всё равно уже поздно, просто не думать об этом. Всё это сон, дурной сон. Пройдёт. И его злость, и эти мерзкие прикосновения. Всё пройдёт. Она потерпит, если только сможет. Она постарается. А когда проснётся, сон ведь когда-нибудь закончится, то все будет как раньше. Все будет хорошо. И отец... Только отец мертв... но это во сне. Да, просто сон очень дурной. А там, когда она проснётся, там всё будет хорошо. Обязательно будет! И отец подарит ей новое платье. Красное, или зеленое, может быть синее, то, которое будет в моде в столице. И к нему шляпку или перчатки. Сапожки обязательно. Как же без сапожек. И будет очередной бал, в честь её дня рождения. Танцы, веселье, галантные кавалеры. Вежливые и нежные. Ведь именно такими должны быть кавалеры, да? Да! Именно такими.       И она буквально была там, на том балу. Слышала музыку и решала, кому подарить первый танец, когда всё это разбилась об смех. Громкий мужской смех, вырывающий её в страшную реальность.       - Раш, я, правда, не уверен, что она мне благодарна, - смеялся новый хозяин комнаты.       - Ну и к чёрту ты с ней тогда возишься! С такой неблагодарной! И другим не даёшь! - на этих словах гость, злой, как взбешенный кабан, подскочил и вылетел из комнаты, хлопнув дверью.       Ушёл? Его всё же выгнали? Защитил? Что они обсуждали?       - Да уж...       Тот, которого звали Гриз, подошёл к ней, приподнял её голову за подбородок, ловя взгляд и спросил с усмешкой:       - Ну, и зачем я вожусь с тобой, такой неблагодарной?       А она не знала. Все остальные, почуяв свою власть над ней... они... о них не хотелось вспоминать. Никогда больше. А он. Тоже не брат милосердия, но, учитывая, что сейчас перед ней стоит жестокий убийца и разбойник - о большем и мечтать не стоило.       - Слушай, а ты всегда была такой или тебя после близкого знакомства с предыдущими "друзьями" так накрыло? Что они с тобой делали, а? Ты ведь понимаешь, что я тебе говорю, понимаешь. Почему никак не реагируешь? Может, Раш прав и просто трахнуть тебя как следует? Глядишь и голос проявится.       Он наклонился вперёд, облокачиваясь на её бедра, крепко сжимая их и одновременно поглаживая большими пальцами с внутренней стороны. Приковывая к кровати и заставляя замереть. Лицом к лицу, так недопустимо близко. Улыбнулся как-то не так. Как-то зло. Мириалан, конечно, знала много улыбок, разных. Искренних и не очень, но от этой всё сжалось внутри и сжалось ещё сильнее, когда он произнёс:       - Ну так что, хочешь, я тебя отымею. С душой. Могу ещё и Раша позвать, ему, похоже чешется куда-нибудь тебе присунуть. Он мальчик с фантазией, такого придумать может - ух! Вдвоём с тобой позабавимся. Хочешь?       Проникновенно сказал, очень пробрало. Она даже сглотнула вставший в горле комом страх. И нет, она не хочет. Совсем не хочет. И Раш - это ведь тот, что ушел, - с ним точно не хочет. Только не с ним.