Оblitus Justo

Интерлюдия.       Космопорт имени Святого Себастьяна Тора, в просторечии просто называемым «Столешницей Тора» из-за своего плоского вида, называться гражданским может с большой натяжкой. Больше половины его территории отдано под нужды военных. Стартовые столы для орбитальных челноков, посадочные полосы, подземные ангары для авиации, точки противовоздушной и противокосмической обороны. Границы порта простираются на десятки километров. Они где-то там, на горизонте, за сотнями пакгаузов, грузовых терминалов, монументальных залов ожидания и трубами маглева местного следования. За казармами гарнизона охраны и обслуживания. За огромными рокритовыми зубьями волнорезов, окружающих весь остров и исполинскими пальцами вонзающимися в морское дно.       Наш прославленный 437-й Кадианский Штурмовой полк прибыл на Торакс V всего пару недель назад. «В связи с критической убылью личного состава», — так, по крайне мере, было написано в сопровождающем листке Департаменто Муниторум. Мы надеялись хотя бы немного отдохнуть от войны, пополнить ряды из прибывших подкреплений, других разбитых полков или даже из местного состава СПО. После тяжелейшей десятилетней компании в системе Некфор. После всех ужасов войны против Тиранидов. После эвакуации с последнего защищающегося бастиона на окраине системы, хотелось просто лечь на холодный пол увозящего нас транспортника, и умереть, настолько были выжаты все выжившие в этом кошмаре. Из полка, из штатных десяти тысяч бойцов, осталось полторы тысячи измученных людей. За прошедшее десятилетие боёв 437 неоднократно, почти полностью, обновлял свой личный состав. Вот и сейчас мы были отправлены на переформирование и доукомплектование. Но кто же знал, чем всё это обернется.       Командование распорядилось заняться охраной космопорта и тренировками постепенно прибывающего пополнения. Новоприбывшие были в основном из местных сил СПО, считавшимися лояльными, но немало солдат было и из разбитых и расформированных полков. Мы рассредоточились по бетонным укреплениям с короткими козырьками над ними, над головами едва заметный влажный ветерок трогает маскировочные сети, и держим под прицелом окрестные серо-голубые воды местного океана. Основной рубеж обороны, внешний периметр, который нам доверили охранять. Войска жидким ручейком прибывают на Торакс V, лишь за тем, чтобы немного пополнить свои ряды и вновь отправиться в пасть этого, Императором проклятого, Крестового похода. В нескольких сотнях метров от наших позиций прямо на ровной, как стекло глади воды, болтается буёк, на котором моргают грозные предупреждающие надписи «Стой! Запретная зона. Стреляют без предупреждения!». Кого он предупреждает? Рыб?       Так как на планете, судя по всему, наметилась смена внутренней власти путем насильственной смены одного руководства другим, наш разнообразный досуг прерывают и отправляют на патрулирование близлежащего городка, отдельные взводы прикомандировываются к «младшим комиссарам», которые исполняют обязанности старших и вместе с ними патрулируют улицы города. Устраивая охоту на загулявших гвардейцев и пресекая "иные противоправные действия с участием вооруженных сил Империума". Слава Императору, наш комиссар был из ветеранов, поэтому провинившимся гвардейцам грозили только физически-дисциплинарные взыскания, а не болт промеж глаз, как поступили бы другие.       В наши доблестные ряды занесло, приказом Муниторума, расформированный 45-й Гаавельский Полк, состоящий исключительно из женщин. Возможно это было бы проблемой в иной ситуации, но на данный момент мы все были ветеранами, сумевшими выжить в страшных сражениях. Поэтому «половой» вопрос нас остро не коснулся. Но всё равно приятнее было провести время в патруле, пялясь на крепкую задницу девушки и флиртуя с ней напропалую даже не надеясь на взаимность, чем угрюмо смотреть на бесконечную гладь воды. Я совсем забыл представиться — старший сержант Джейсон О’Нил, родом с одного из фабричных секторов Каср Хольма расположенной на самой миролюбивой планете Империума — Кадии. Как и все, был призван в стройные ряды Гвардии лет так с тринадцати, пять лет отпахал в «белых щитах» на своей родине. Затем Императору понадобилась моя жизнь на дальних рубежах Империума. Беспрерывно сражаюсь уже около восьми лет, последние четыре года в славных рядах 437-го. Считаю себя удачливым человеком, все кто прибыл со мною в полк уже мертвы, стали биомассой в жвалах тиранидов. Сам же я не получил еще ни одного серьезного ранения.       Сидим в дежурке комендатуры. Мне сегодня выпало быть помощником дежурного «младшего комиссара», Дейзи Картер — как раз и была одной из этих дежурных. Миловидная девушка комиссар, во взгляде которой смешиваются, как и у всех сумевших прожить больше чем год на передовой, сталь, боль и отчуждение в глазах. Она появилась в Полку вместе с гвардейцами из 45-го Гаавельского. Мое отделение разбито на тройки, одна тройка — резерв и отдыхающая смена, две курсируют по городку. Наблюдать за почти мирной обустроенной жизнью вокруг, с ее уютными квартирками, работающими питейными заведениями и магазинами, красивыми и не очень женщинами на улицах, за людьми в чистой гражданской одежде, которые пьют-едят не по распорядку, когда сам ты на службе и уже забыл, когда в последний раз спал нормально, — радость сомнительная.       Наверное, поэтому мои то и дело задерживают бойцов, что в подпитии или по глупости недостаточно четко отдали патрулю честь. То, что все задержанные — не из 437-го Кадианского, говорит мне о том, что ребятки отрываются по программе вздрючивания побратимских родов войск. Флотских, СПО, реже танкистов. Младших технарей авиакрыла, где армейской дисциплины сроду как ни бывало, метут пачками. Видимо, нашли рыбное место, где эти будущие 'шестеренки' бродят непугаными косяками. Подозреваю, что командиры групп соревнуются друг с другом, кто кого переплюнет. А скорее, народ просто развлекается в рамках дозволенного, у нас в последнее время туго с досугом. Не могу их за это судить, да и придраться формально не к чему, поэтому помалкиваю в тряпочку, да улыбаюсь хитро в ответ на каждый новый рапорт. Дейзи ворчит, но исправно отправляет за задержанными "Таурокс" с прикомандированной командой бойцов из Милитарус Темпестус.       Эти ребята в своих красных карапаксах никак не растворяются среди нас. Даже на тесном камбузе, во время торопливого обеда, когда очередной патруль, вернувшийся с маршрута, наспех глотает горячее рыбное варево, они не перемешиваются с нами. Сидят за отдельным столом и стучат ложками особнячком. Элита, положение обязывает. Мы в друзья особо и не набиваемся. Когда нам случится быть в увольнении (если случится), то кто-то из этих хмурых мордоворотов, возможно, будет бить наши головы шоковой дубинкой и волочь в комендатуру из-за расстегнутой не по уставу пуговицы. Начистить харю «штурмовику» — во все времена доблесть немереная. Байки о подвигах отличившихся и сумевших безнаказанно унести ноги и не быть после этого расстрелянным, передаются от пополнения к пополнению.       Вот и сейчас, недовольные штурмовики во главе с капралом, играя желваками, в очередной тысяча первый раз, погрузились в свой переделанный Таурокс и укатили за задержанным, в душе проклиная этих чокнутых «гряземесов» — так они зовут нас за глаза. Нам-то что — задержали, сдали, и гуляй себе дальше. А старшему команды Отпрысков везти задержанных на гарнизонную гауптвахту, писать бумажки и стоять в очереди, ожидая, когда оформят задержанных с других участков. Отдыхающая смена храпит, не снимая броню и с лазганами в руках, на жестких шконках в кубрике для подвахтенных. И мы остаемся наедине с дежурным комиссаром. Делать особенно нечего, доклады от патрулей поступают своевременно, происшествий, слава Императору, пока нет, и мы, развлекаем себя болтовней. Ну точнее комиссар благодушно разрешает мне поразвлекать себя, что я в меру своих сил и делаю.       — Как вас занесло к нам в Полк, мэм? — задаю я давно вертевшийся на языке вопрос.       — Просто гвардейцы 45-го мало общаются на эту тему… Если я задал какой-то не такой вопрос то прошу простить. Я не имел ничего такого…       — Хм, не удивительно, после всего что произошло. Им не хочется вновь бередить старые раны. Как и у многих здесь история 45-го Гаавельского Полка до боли проста. Планета Гаавель заплатила Имперскую десятину несколькими полками Гвардии, один из них состоял полностью из женщин. Меня назначили туда 'стажером комиссара', где-то год назад. В то время я была наивна и глупа. Через два месяца после моего назначения нас прикомандировали к наконец-то идущему где-то Крестовому Походу, как я тогда была горда, аж распирало от собственной значимости. Затем была долгая череда варп-перелетов, закончившаяся высадкой на пустынной планете, которая не имела даже названия и числилась в когитаторах техножрецов под сложным двадцати значным кодом. Мы же дали этому горячему комку песка в космосе название — Жаровня. Там было через чур жарко во всех смыслах этого слова. Ты слышал о ксенорасе с самоназванием «Т’ау»? Вот с ними, а точнее в основном с их прихлебателями круутами, мы и имели дело, — просто отвечает Картер, — Эти птицеподобные ксеносы были отлично приспособлены к боевым действиям в пустыне. Они и диверсионные отряды этих варповых Тау наносили нам постоянный урон в личном составе, они нападали на патрули, прячась прямо в песке. Нападали на пункты ГСМ, склады и блокпосты, не оставляли в живых никого. Только обглоданные куски тел, что раньше были гвардейцами. Так мы развлекались несколько месяцев, без толку гоняя их отряды по песку. Потом в систему прилетел флот Тау, наши проиграли космическое сражение и начали сдавать орбиту. Затем бешеная гонка по пустыне до космопорта, под огнем повылазивших из всех щелей синемордных ублюдков и их карманных и не очень дредноутов. Мы потеряли тогда очень многих, еще больше погибло при эвакуации с планеты, шаттлы просто целыми гроздьями сбивались… Так я, единственная оставшаяся в живых из комиссаров 45-го Полка, попала к вам.       — Ничего, что я так любопытен, мэм? — осторожно интересуюсь я через несколько минут гнетущего молчания. Мне снова и снова хочется говорить с этой непонятной женщиной. Меня просто распирает от сдерживаемого желания говорить с ней просто так, без повода и темы.       — Да ради святого Пия, сержант, сколько угодно. Службе это не мешает. Ты ведь все равно не успокоишься, пока не вызнаешь мою биографию. Или пока я на тебя не рявкну. Но смотреть потом остаток дежурства на твою кислую физиономию — нет уж, увольте. Так что спрашивай, О’Нил, не стесняйся. Сегодня ты вытащил счастливый билет моей откровенности, — Картер с рассеянной улыбкой говорит, не глядя на меня, ее взгляд прикован к пульту дежурного, где на довольно подробной карте города высвечиваются движущиеся отметки тауроксов с штурмовиками. Мне немного досадно, что она говорит со мной таким тоном. Мое любопытство совсем другого толка. Меня не интересует ее биография офицера и комиссара, которую обычно доводят до подчиненных в виде слухов и страшных историй якобы очевидцев. Я хочу понять, ПОЧЕМУ такая женщина выбрала из всех возможных путей, предлагаемых Схолами, именно этот, а не какое-то краткое описание жизни её бывшего Полка. Со всем почтением, но такие же, либо подобные истории были у каждого второго гвардейца прибывшего на эту планету, всех нас здесь понагибала жизнь и проверил на прочность Император. Но вот сформулировать вопрос правильней не позволяет субординация. Не хочу быть неверно понятым. Мыслимое ли это дело — флирт на службе? И с кем, с Комиссаром? Может статься, ей придется вышибать мне мозги из своего нештатного хеллпистолета, висящего на стройном бедре, а я тут лясы точу. Пытаясь завести неформальное общение.       Словно почувствовав мое состояние, Картер всем корпусом поворачивается ко мне на жестком крутящемся стуле. Перекидывает ногу за ногу, начищенный ботинок почти у колена, обхватывает голень сцепленными в замок руками. В этой откровенно неформальной позе, так несвойственной нашим офицерам, она без тени улыбки спрашивает у меня:       — А ты сам-то как оказался в Гвардии, О’Нил?       — Разве вы не читали мое личное дело? — парирую я.       — Читала. От корки до корки. Очень внимательно. И вовсе не из-за твоих масляных глазок, старший сержант. В мои обязанности входит изучение личных дел всех, подчеркиваю, всех хоть как-то значимых людей в Полку, благо таких осталось не много. Но того, что меня интересует, там нет. Итак?       — Мэм, вы, наверное, и спите в форме? — спрашиваю я, тоже усаживаясь на стул и закидывая ногу на колено. — Вы можете иногда поболтать с человеком просто так, без занесения результатов в файл? Как там говорят вальхалльцы — «Одной смерти не миновать, семи не бывать»? — успел подумать я.       — Я и болтаю. Просто ты так зашорен, старший сержант, что относишься ко мне как хирургу, что вот-вот располосует тебе брюхо. Говоря человеческим языком — я выказала любопытство. Думаешь, комиссар не может полюбопытствовать без повода?       — Может, конечно. Просто непривычно говорить так вот просто с… с вами, мэм. Извините мэм, — мне становится неловко за свой демарш. Я вообще веду себя в ее присутствии дёргано, что мне обычно несвойственно, — Налить вам рекафа, мэм?       — Нет, у меня от него глаза на лоб скоро полезут. Плесни просто воды, если не затруднит… спасибо, О’Нил. Я передаю ей алюминиевую кружку полную холодной очищенной воды. Наливаю себе крепкой, остро пахнущей бурой жидкости, которую у нас тут называют 'рекаф'. Не знаю, что в нем намешано, и знать не желаю, но вот что глаза от напитка на лоб лезут, это точно. Стимулирует он так, что мертвый проснется.       — Я на Кадии вырос, мэм. История у нас, Кадианцев, довольно типична почти для всех. Отец — простой водила на военном заводе. Мать — медсестра. Куда там идти было? Всё было выбрано за нас. После школы — учебка «молодежного полка», а там или дальше пробиваться, или как отец прозябать, благо он мог поспособствовать. В принципе то, он неплохо заколачивал, выполняя разные халтуры. Работы хорошей мало было. Грязной — сколько угодно. А я в детстве такой был — что втемяшится — не выбьешь. Неинтересно мне было в водители идти, вот и все. Отец прилично за меня впрягся тогда, учеба у нас там — закачаешься, смотря куда попадешь, в ином месте и жить то не захочется. Устроил меня на кадетские курсы младшего офицерского состава. А мне не нравилось, и все тут. Однокашники сплошь высший класс, детишки офицеров и полковых интендантов, нос воротят, поговорить не с кем. А я — сын водилы. Руки в мозолях — часто отцу с техникой помогал, он доброй молитвой и гаечным ключом чего только не ремонтировал. Ну, отучился я полгода, потом понял не моё это — видеть в людях лишь нескончаемый ресурс и свалил… Перед отцом стыдно было — он такие деньги из-за меня потерял, — я немного неуверенно улыбнулся Картер. — Дураком был, в общем.       — Обычная история, — покивала комиссар, — А не жалеешь, что в Гвардии оказался? Водителем же проще было бы.       Комиссар тоже улыбается. Улыбка у нее… стеснительная, что ли?.. Как будто улыбаться не привыкла. Взгляд ее странный и цепкий, я ощущаю, как она короткими уколами ощупывает мое лицо. Отвлекаюсь на глоток рекафа, чтобы скрыть неловкость.       — Сначала жалел. Особенно поначалу. Думал, сдохну. Вам не понять, мэм. Вы извините, я не в обиду. Просто в Схолах это как-то без ломки проходит, что ли… как мне рассказывали. А с рекрутами — это же мясорубка. Кто выжил — тот гвардеец. Я вот выжил. Потом ничего, втянулся. Даже нравиться стало. Жизнь размеренная, четкая. Насыщенная. Делай, что должен, и будь что будет. Такая жизнь затягивает. Молодым служить здорово, хотя и жилы на службе тянут — не расслабишься. Потом, в семьдесят пятом, отправили нас, как пополнение в систему Филиции, там еретики власти Императора не принявшии оборону держали. Нас, как штурмовые части, и бросили на прорыв. Там я капрала получил. Там на жизнь по-другому смотреть начинаешь. Когда видишь, как твоя очередь из лазгана у человека мозги вышибает, или как летуны в минуту полгорода поджаривают. Идешь по лесу, треплешься с другом, он тебя спрашивает о чем-то, ты отвечаешь, он молчит, смотришь — а он с дыркой во лбу уже лежит. Был человек, и нет. Снайпер поработал и почему-то его выбрал, не меня. После Филиции не в радость мне все стало. Если понимаете, о чем я, мэм… Хотя о чём это я вы то как раз луче некоторых понимаете.       — Понимаю, — серьезно говорит Картер. Сидим близко, я даже вижу легкие складки по краям ее красиво очерченных губ. Она почти не пользуется помадой, губы едва тронуты чем-то легким, но ей это и не надо. Она слушает меня так внимательно, что мне хочется ей всю подноготную выложить. Я и выкладываю. Еще где-то внутри голосок пищит — «помни, кто она», но мне плевать, меня уже несет.       — Так вот, закончили мы с ними через три месяца, нас на переформирование кинули, две трети роты как слизнуло, а я даже не поцарапан. И вот, как представляю, что вот эти лбы, что в моем отделении, кого я каждый день по утрам лично осматриваю, и морды чищу, и всю их подноготную знаю, случись чего — раз — и нет их, куски мяса вместо них, так руки опускаются. Ну и сам на жизнь как-то по новому стал смотреть. Изнутри, что ли. Лениво все, как во сне. К девкам тянуть перестало. К капеллану полковому ходил, он мне там про волю и терпения задвигал, говорил что это испытание перед встречей с Ним. Но я то к этой самой встрече как-то не стремлюсь особо, сказали про какой-то там синдром. Что сжав волю в кулак можно по краю пройти не оступившись. Особо легче не стало. Это знаете, мэм, как раненым обезболивающее дают, боль есть, ты точно знаешь, что есть. Ты фигеешь от того, какая она большая. Просто не чувствуешь ее пока. Так и у меня. Не страх, но что-то такое, без чего невкусное все, пресное. Отсутствие смысла, что ли… Задумываться начал, для чего живу, и прочая фигня. Во имя чего погибаем и людей пачками крошим. Оно конечно — Император, во имя Империума и так далее. Но это все слова. А что на самом деле? Пить пробовал — едва ноги не протянул. Не помогло. Читать начал много. Карьеру забросил. Хотя до сержанта дослужился. А люди, с которыми служил — постоянно менялись, потери страшные были, я их даже прекратил запоминать… Смысл если через день они погибали. Резьбы не стало, а без резьбы в гвардии — никуда, вы же знаете. Дух, который нас такими, какие мы есть делает, исчез. Улетучился. В общем, всё что мне осталось это дотянуть еще лет этак пятнадцать до отставки, ну или с гарнизоном осесть на какой-либо планетке. Хотя бы даже и на этой. А вы… что вас интересует?        Она молча развернулась к пульту и рассеяно ответила.       — Я… возможно, я расскажу об этом позже, Джейсон.       Мы молча расселись по своим углам, думая каждый о своем. Разговор оставил привкус недосказанности, но мне наконец-то стало легче, исчезло это гнетущее ощущение давление на совесть, что терзало меня до сих пор. Как будто скинул с плеч тяжелый войсковой рюкзак, аж спина распрямилась. «Не расстреляли бы завтра», — подумалось мне.