Нету сил терпеть

      Очередная затяжка, очередной клуб серого дыма вырывается из лёгких, вновь сужая капилляры и наполняя альвеолы смесью мышьяка и гари, вперемешку с кислородом. Отвратительное послевкусие. Отвратительное, успокаивающее послевкусие, после которого становится лень даже просто стоять на ногах, вынуждая опереться на ближайший столб или стену, что незамедлительно делает Союз, совершая очередную затяжку, из-за которой часть табачного изделия падает на только что выметенную тропу, тут же прекращая тлеть и превращаясь в очередную горстку пепла, которая ничего полезного уже точно не принесёт. Так и живём. Горим, принося мимолётное удовольствие в свою и чужую жизнь, тлеем, постепенно затухая от начинающегося внутри урагана проблем, и осыпаемся, превращаясь в никчемный мусор, просто портящий пейзаж мироздания.        — Сегодня всего лишь -23°… А я уже замёрз. Их униформа совсем не держит тепло, — рычит коммунист, стряхивая очередной тлеющий слой сигареты, и бездумно швыряет её на дорогу, притаптывая подошвой тяжелого сапога, бормоча про себя что-то об экологии, до которой ему уже было до лампочки. Так, сущая безделица, место которой в его жизни утрачено.       Холодный металл ручки входной двери соприкасается с горячей оголённой кожей, вынуждая Союза невольно поморщиться от некоторой боли, прошедшей через подушечки пальцев, ощущая, как тончайшая корка инея начинает таять под ними, «приваривая» их к ручке, но тут же, толкнув дверь на себя, Союз проходит внутрь прохладного коридора, с еле уловимым треском отрывая кисть руки от «ледяной ловушки», /все помнят, что происходит с языком в таких ситуациях? / проходя дальше по коридору и направо, к тренировочному залу, где обычно засиживалась большая часть взвода, практикуя свои умения друг на друге, заводя новые знакомства и просто засиживаясь там за кружкой крепкого зелёного иван-чая. Но сейчас даже приблизительно не было слышно звуков копошения за дверью, что сильно удивило Союза. Ему незачем было сюда ходить — для тренировок с Россией был задний двор. Ему просто так же время от времени требовалось поддерживать себя в форме. Так он делал последние два дня, что не так много, так что он даже не знал, чего сейчас можно ожидать. Союз молча и бесцеремонно приоткрыл дверь и тут же чуть не схватил пулю в лоб, вовремя успев уловить силуэт мужчины, явно собирающегося стрелять. В зале эхом отдалось разгневанное «чёрт!», очевидно, из-за сбитого прицела, после чего суровый скрипучий голос потребовал немедленно показать себя.        — А. Всего лишь Рейх, — пронеслось в голове коммуниста, как только он смог проанализировать ситуацию как следует и узнать хозяина этого голоса.       Незамедлительно показавшись из-за двери, Союз, как и Рейх, опешил. Лидер — из-за того, что никак не ожидал увидеть здесь своего цепного пса, а Союз — от удивительно хорошо сложенного тела, которое всегда было прикрыто плотной тканью униформы. Хотя нет, его поразило даже не это, а количество разнообразных шрамов на его теле: один — широкий, явно от лезвия ножа, на грудной клетке; второй — пулевой на боку; третий — от осколочной гранаты на правом плече. С ходу можно было насчитать порядка шестнадцати различных ранений разной глубины и степени тяжести. Некоторые совсем близко к венам, другие — к органам. Даже отчётливые, глубокие шрамы на руках не были столь заметны на фоне всей этой вакханалии на теле Рейха, из-за которой возникал один естественный вопрос: «как Рейх ещё жив?».        — Ну и что мы тут забыли? — скрещивая руки на груди, спрашивает нацист, подозрительно выгибая бровь и даже не пытаясь хоть как-то выдавить из себя ту улыбку, с которой Союз привык его видеть. Лишь высокомерный, строгий взгляд, который наконец не вызывал такого ярого желания свернуть этому гаду челюсть, а вместе с тем и не сломать позвонки на шее, заставляя хрипеть и задыхаться от собственной крови.        — Ну так? — уже громче, почти на весь зал, рявкнул лидер, в ожидании незамедлительного ответа на свой вопрос. Его грубый голос мгновенно распространился по залу, вытягивая Союза из очередной волны собственных мыслей, которая в который раз захлёстывает его. В который раз он игнорирует совершенно все внешние раздражители и обращает внимание лишь на одну точку где-то на земле, с головой погружаясь в раздумья настолько глубоко, что тот даже не может сказать, о чём он думал, после того, как его отвлекают. Жаль, сейчас не удастся игнорировать эти самые «внешние раздражители», как бы того не хотела голова, упрашивая отвлечься от этого стресса и напряжения, уговаривая привести голову в порядок и расставить всё по полочкам, чтобы хоть как-то продолжать функционировать на следующий день. Так или иначе, окончательно вернувшись в эту реальность, коммунист сухо и холодно ответил:        — Мне необходимо поддерживать стабильное состояние тела, — по всему помещению разнеслись неконтролируемые смешки, от которых Рейх даже согнулся в спине, ухватившись за живот. А, нет. Вот она, та самая неприязнь и ненависть, которой так недоставало пару секунд назад. Вот тот неконтролируемый оскал на лице, который появляется всякий раз, как нацист снова и снова срывается на смех. Отвратно до бабочек в животе, из-за которых тянет блевать.        — Пхаа, просто попросил бы, — хмыкнул Рейх, смахивая набежавшую от смеха слезу, наблюдая за реакцией Союза, который сейчас явно недоумевал от того, что на этот раз он задумал. Хотя ничего особо криминального на деле. Всего лишь совместная тренировка: одному всё равно не так эффективно, а так Рейх хотя бы лишний раз убедит Союза, что победить его не-ре-аль-но. Сообщив своему псу это, он тут же отправил его в гардероб, чтобы тот переоделся в более подходящую одежду, которая всё равно была в шкафчиках, пока тот просто передохнёт.       Прошло от силы минуты две, перед тем как Союз распахнул дверь раздевалки, явно чувствуя себя не очень удобно. Кожа снова отторгала чужую ткань, мучительно зудя и раздражаясь. Ну что ж, придётся потерпеть. Сейчас большая часть тела мужчины была оголена и были прекрасно видны его руки: перебинтованные, кое-где окровавленные руки. Он явно занимался наложением рук на самого себя… Мха, он ещё и мазохист. Что может быть лучше для диктатора с садистскими наклонностями? Прочитав эти мысли по выражению лица Рейха, парень невольно поёжился от пробегающих по спине мурашек: это явно ни к чему хорошему не приведёт.        — И давно занимаемся саморанением? — ехидно спрашивает Рейх, расплываясь в очередной улыбке, подходя ближе к Союзу, пока тот постепенно привыкал к новым ощущениям.        — Два года как. По твоей милости, — рыкнул в ответ коммунист, из-за чего и был тут же повален на землю. Даже с учётом того, что он успел среагировать и пытался это предотвратить, хватившись за Спину Рейха, но он ещё в самом начале проскользнул к груди своей груши для битья, обхватив его грудную клетку правой рукой, а левой — схватив за бедро, оторвав девяностокилограммовую тушу от земли и прижав его спиной к полу, надавливая сверху руками и коленом.        — Пха. Похоже, всё ещё недостаточно хорош~ — промурлыкал немец, всё так же оставаясь сидеть сверху на коммунисте, пока тот пытался подняться. Даже с помощью рук это казалось практически невозможным: резким рывком он просто снова впечатывал Союза в землю, а любые попытки свалить с себя диктатора оборачивались острой болью на месте связок. Больно, но до разрыва связок ещё далеко, о сворачивании тоже речи не идёт.        — Да-же не пы-тай-ся, — подобно ребёнку пропел Рейх, победоносно улыбаясь, пока Союз окончательно не сдался, расслабив всё тело и устало выдыхая, от чего немец снова начинал тихо хихикать.        — Вставай давай, я сдаюсь, — выдохнул Союз, снова начиная подниматься, но тут же был опять впечатан в пол, вынуждая русского болезненно шикнуть. Он ему отбил весь затылок.        — Пока я не скажу, что хватит — мы не закончим. Понял? — хмыкнул нацист, чуть щурясь от ожидания последующей реакции, которой.. Не было. Просто не было, будто бы он вообще не услышал его слов. Скучно.        — Хэй, я задал вопрос. А когда я задаю вопрос — я ожидаю на него ответ. И, знаешь, меня сильно раздражает ответное молчание. Или ты этого ещё не понял? — немец провёл большим пальцем вдоль сонной артерии своего противника. Союз помнил то чувство удушения. Всё ещё ясно, отчётливо, очень ярко и болезненно. Настолько ярко, насколько это вообще было возможно, так что сейчас он лишь вздрогнул, начиная болезненно дрожать. Чёрт, неужто он начинает бояться? Как унизительно.        — А-а. Похоже, понимаешь. Ну так где ответ? — немец надавил чуточку сильнее, оголяя белоснежные зубы с нежной, будто бы ласковой, улыбкой, будто пытаясь успокоить СССР. Ха-ха. Да, как же. Успокоить. Забавно, ведь от такого выражения лица лишь больше становилось не по себе, провоцируя лишь одышку, что раззадоривало садиста ещё сильнее, вынуждая того снова сдерживать приступы истерического смеха.        — Я понял, — выдавил из себя Союз, сжав руки в кулаках. Хочется снова закурить. Он ведёт себя, как трусливая шавка перед хозяином. Настолько унизительно. Так бьёт по гордости, что начинаешь задыхаться.        — Вот и умничка. Я на сегодня закончил. Делай, что хотел, и зайди ко мне в офис вечером, — уже более бодрым и довольным голосом проговорил Рейх, вставая с побеждённого и направляясь в сторону гардероба, накидывая висящее на крючке пальто, оставляя СССР наедине со своими мыслями.