За окном медленно падали снежные хлопья, оседая на промёрзшей немецкой земле. Рейху повезло, он «закончил» войну с Союзом буквально за месяц до наступления холодов, в то время, как если бы война продлилась чуточку дольше, он явно не вышел бы из неё победителем. Но, так или иначе, даже во время напряженной войны стоит давать себе время расслабиться, например, как в этот день. Сегодня утром было рождество. Йоль, если говорить на немецкий лад. Фактически, это одно и то же, вот только в стремлении не противоречить своей идеологии было принято решение подправить этот праздник, оставив традиции, но изменив название и «ключевых персонажей» праздника. Конечно же, он не мог вынудить всех называть доброго дедушку Вотаном, а его «коллегу» — Холле,
/Персонажи из германской мифологии. Холле наказывала непослушных детей и дарила подарки тем, кто это заслужил, а Вотан являлся верховным богом/, но кому какая разница, если, по сути, тут важно само ощущение праздника и спокойствия.
Третий, по старой привычке, смотрел в окно, где только-только начинала собираться его армия. Было всего лишь три часа утра, и единственным источником света были огромные фонари, освещающие лишь часть того двора, на котором сейчас проводилась перекличка. В комнату, постучавшись, вошел Союз с уже привычно заведёнными за спину руками и наконец-то выпрямившейся осанкой. Немец ещё какое-то время смотрел в окно, любуясь этой идиллией, вдыхая сквозящий морозный воздух, после чего медленно повернулся к Союзу.
— Не заставил ты себя долго ждать. Как проходит подготовка? — уже с более щадящей, нежели чем обычно, улыбкой спросил нацист, подходя ближе к коммунисту, который всё так же оставался холодным и будто бы лишённым эмоций, за счёт чего до сих пор казалось, что он искренне хочет убить немца, хотя по факту сейчас это не совсем являлось правдой. Он хотел отомстить ему за весь тот ужас, который он пережил, но за этот месяц он многое увидел в Рейхе, помимо излишней жестокости, особенно в его разговоре с Германией, в пылу очередной ссоры, где Германия пытался «вразумить» отца, в то время, как тот доказывал правоту своей идеологии, пока из его уст не вырвалась правда «А ЧТО СЛУЧИТСЯ, КОГДА МЫ СДАДИМСЯ?!», что мгновенно заставило сына заткнуться. А ведь правда, сейчас Рейх будто в мышеловке. Он не может отменить войну, слишком уж далеко он зашел, а нападать так и дальше… Он понимал, что так он окончательно сойдёт с ума. Да, ему безумно нравилась эта кровавая картина, ему будоражило кровь от одного только представления испуганных глаз жертвы, но ему так же важен и народ. Он понимал, другие не простят. Никто не простит
НАРОД за ошибки прошлого и за то, что никто из его подчинённых так и не убил Рейха, который из раза в раз всё чаще предстаёт перед народом, снова и снова убеждая их, что их арийская
раса и правда самая достойная, и лишь она заслуживает звания «человек разумный». И все велись, все слушались. И восхищались. Так что он может сделать теперь, когда на кон положено так много? Вот именно — только продолжать.
— Ты всё ещё знаешь моё отношение к этому, — грубо отрезал подчинённый, чуть опустив взгляд на пол и нахмурив брови.
— Я и так вынудил его стать разведчиком, а не фронтовиком. Ты должен понимать, что на меньшую должность он не согласится, так ведь? Ты должен понимать, что лишь так, либо он скорее всех тут перережет в попытках доказать, что именно он достоин роли фронтовика, и что он не умрёт так просто.
— Я знаю, но-
— Молчи. Я понимаю, что ты чувствуешь: это твоё «чадо» -, но уже настолько тошно следить за твоим притворством. Делай, что положено, — раздраженно прорычал немец, нахмурив брови и выйдя из кабинета, громко хлопнув дверью, явно, чуть ли не выбив замок с положенного места, отчего СССР невольно замялся, начиная вспоминать первые дни их общения. Эта сдавливающая боль в шее вынуждала болезненно поморщиться, стискивая зубы и щуря глаза.
— Я понимаю… — единственное, что смог выдавить из себя Союз, пока окончательно не пришел в себя, выйдя из кабинета следом за арийцем.
PoV Третий Рейх
Нервный стук небольших прорезиненных каблуков жалобно впивался мне в уши, выедая мозг, сверля виски, вынуждая крепко затыкать уши руками, в попытке заглушить этот тупой звук в моей голове. Это началось не так давно, как только СССР появился в моей жизни, принося в неё краски и некую остринку, называемой безумием. Его глаза, его манера речи, его движения. Всё это хотелось присвоить. О да, сейчас Союз несомненно принадлежит мне, но как же тошно смотреть на их с сыном тёрки, из раза в раз слыша отчётливый голос моего старика, вновь вторящий одно и то же: «Ты облажался». Этот звук изводил, сводил с ума, вынуждал принимать успокоительные и транквилизаторы раз за разом, только продлевая приступы.
Отец.
Я не облажаюсь снова. Этот год был крайне продуктивен, чем ты должен гордиться! Ты обязан гордиться МНОЙ! Я сделал то, чего не смог сделать ТЫ! ТЫ, СТАРЫЙ ПЕНЬ, КОТОРЫЙ ОТНЯЛ У МЕНЯ ДЕТСТВО И ВЫНУДИЛ ОБОСТРИТЬСЯ ВСЕ МОИ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ БОЛЕЗНИ, НАЧИНАЯ С ПАРАНОЙИ И ЗАКАНЧИВАЯ БЕЗУМИЕМ! ТЫ ВИНОВАТ В МОЕЙ ГРЁБАНОЙ СУДЬБЕ! ТЫ ВИНОВАТ ЗА ТО… Кто я теперь…
Да, глупо кричать это самому себе, никто не услышит. Глупо надеяться на понимание и глупо отделять рациональные мысли от мнимой паранойи, пожирающей разум. Я знал, как бы я ни старался, безумие настигнет меня так же, как и настигло моего отца, вынуждая его идти на ужасные вещи. И вот я. Отродье этого кошмара. Стою на улице и глубоко втягиваю табачный дым от толстой самокрутки. На языке остаётся неприятная горечь, от которой дёргается глаз, но с каждой затяжкой это становится всё более привычно и терпимо. С каждой затяжкой становится легче. Выдыхая огромный клуб дыма, я смотрю за пролетающими сквозь небо снежинками, что немедленно тают от тепла моего дыхания и кристалликами воды падают на протоптанный снег, создавая непонятные, еле видные очертания. Как не хочется возвращаться в офис с очередной кипой бумаг. Как не хочется снова и снова разбирать документы о бунтовщиках, об отчётах и всего прочего. Да, ему необходимо с этим разобраться, но как же хочется просто отдохнуть. Стряхнув остатки пепла на снег, я бросаю сигарету в ближайший сугроб, возвращаясь в здание, где снова в голову бросается зудящая тишина, вынуждающая обращать внимание на что угодно, лишь бы снова не утонуть в этом подобии безумия, ходя по грани здравого смысла и безрассудства, сочащееся в голову, разъедающее мозг подобно кислоте, постепенно создавая из тебя овоща.
Конец PoV Третий Рейх
Да, несомненно, немец чувствовал себя хреново в этот день как минимум, потому что никогда толком и не отмечал этот праздник, хотя хотел. Да, он был на различных мероприятиях, он веселился в этот день, но тошно было осознавать, что Германия в это время где-то, погруженный в свою работу, которую он навряд ли променяет на общение с ненавистным отцом, из-за чего нацист быстро уходил с любого торжества часа за три до окончания, принимая какое-нибудь снотворное и ложась в кровать. Но его пугало, что с каждым годом доза всё увеличивалась. Первый год — одна таблетка, второй — две, третий — пять. Постепенно, но они переставали помогать от нагнетающих мыслей, не дававших Рейху заснуть, и в итоге он начинал принимать вместе со снотворным ещё и успокаивающие препараты, что худо-бедно, да помогало.
«А может тебе стоит хотя бы раз заглянуть к нему на Йоль?» — спрашивал пугающий голос в голове, вынуждая тело и руки дрожать, а зрачки болезненно уменьшиться из-за резко распахнувшихся век.
— Пха. Что за бред несёт этот голос, — нервно посмеивался немец, хватаясь за голову и продолжая дрожать, уставившись в одну точку, стоя посреди коридора. Только звук проворачивающегося замка вынудил его снова прийти в себя, заставляя продолжить путь к своему офису.
«Он ведь твой сын, не так ли? Неужели собственный отец не найдёт похода к
СЫНУ? Или ты тот ещё трус, а? — усмехался голос, следуя за Рейхом по пятам, создавая параноидальное чувство слежки, от которого, кажется, не избавляли даже транквилизаторы, коих последнее время было слишком много в тумбе у немца, что напрягало ещё больше.
Может, всё-таки?.. Нет, бред. Германия никогда не согласится провести с отцом хотя бы день без ссор и разногласий, чего уж говорить о празднике. От осознания этого на глазах болезненно наворачивались слёзы, а руки беспомощно сжимались от горячего, болезненно обжигающего чувства в груди, которое медленно, скорее приступами, чем волнами, растекалось по телу, отчего очень скоро немец тяжело отшатнулся в сторону стены, опираясь о неё спиной, начиная судорожно дышать. Чёрт, только не сейчас. Тихо шипя про себя, насколько же это не вовремя, Рейх и сам не заметил, как очень скоро повалился на пол без чувств. От всех этих нервов он конкретно забывал дышать, в следствие чего тело не выдержало перегрузки и задолго до кислородного голодания отключило сознание.
Очнулся немец уже в своей спальне, расположенной за кабинетом. Рядом сидел Союз, заботливо прикладывая ко лбу пострадавшего мокрую тряпку. Как же это напоминает один момент.
— Только не суй мне в горло эту чёртову тряпку, — хмыкнул немец, кряхтя и шипя, принимая сидячее положение, отчего его тут же отговорил русский, вынуждая лечь обратно.
— Не буду. Просто лежи. У тебя достаточно сильная лихорадка. Удивительно, что ты всё ещё шутишь, — с привычным холодом в лице произнёс Союз, показывая Рейху градусник, на котором ещё оставалась температура в 38,4 градуса, которую пока ещё рановато сбивать, но она крайне болезненно отдаётся в теле.
— А, так вот, что это за чертовщина была… — выдохнул псих, прикрыв один глаз.
— Объяснишь? — резко спросил немца коммунист, всё ещё возвышаясь над больным, в ожидании ответа. Они оба знали, что Союз имеет ввиду, оба понимали, что промолчать — совершенно не вариант, и ни к чему путному это не приведёт. Оставалось лишь подчиниться.
Выдохнув, Рейх всё же ответил:
— Врождённое безумие и слабовыраженная шизофрения. Слышу голоса и, как следствие, неадекватное восприятие этого на организм и, в первую очередь, на мозг, — нехотя ответил Рейх. Как ни странно, его не лихорадило, хотя температура набежала приличная. Да, его не слабо трясло, мышцы ломило, а слабость в теле не давала нормально сидеть, но он мог вполне адекватно мыслить.
— И что говорил?
— … Провести хотя бы этот праздник с сыном. Пха! Можно подумать мне это надо, — с самоиронией и издёвкой посмеялся немец, прикрыв глаза и насильно держа на лице, начинающую дрожать, улыбку.
— Хватит притворяться, Рейх. Ты понимаешь, что он тебе дорог.
— Конечно понимаю! Он мой сын! А я непутёвый отец, который даже общего языка с ним найти не может! Ха-ха! Жалко, не правда ли? — истерически смеясь, спрашивал будто бы самого себя Рейх, прикладывая в лицу ледяную руку, уставившись в потолок.
— Вот как… Отдыхай тогда. Я скоро вернусь, — проговорил СССР, тут же выйдя из комнаты, прикрыв дверь.
— Да кого я обманываю… — сняв надоедливую улыбку, фыркнул Рейх, недовольно поморщившись и нахмурившись от подступающего к горлу комка. Следует поспать. Это всегда помогало. Так что повернувшись лицом к стене, он прикрыл глаза, просто надеясь на то, что ему удастся быстро заснуть в этот предпраздничный вечер.
***
Быстро шагая вдоль коридора, Союз лихорадочно
/бадум-тсс/ думал, что делать сейчас. Да, он вышел из комнаты, но лишь чтобы подумать над дальнейшими действиями, коих было много.
— Да кого я обманываю… — выдохнул коммунист, вздёрнув воротник и направившись к соседней пристройке, находящейся на другой стороне коридора.
Три ритмичных стука вынудили молодого парня оторваться от работы, медленно закипая.
— Чего тебе? — шикнул Германия, злой из-за недосыпа, распахнув дверь и чуть не заехав Союзу по носу.
— Позволишь поговорить с тобой?
— Валяй, пёсель моего отца, — Германия скучающе закатил глаза.
— Твой отец заболел. Он хо-
— Это всё? Сейчас же проваливай, мне работать надо, — уже сиплым голосом отрезал наследник, начиная резким движением закрывать дверь, пока не осознал, что в итоге прищемил руку Союзу, из-за чего тут же открыл дверь, заехав ещё и по лицу.
— Господи, прости! Когда я недосыпаю, я крайне раздражителен. Ты в порядке? — парень обеспокоенно подошел ближе к чуть сгорбленному телу Союза.
— Всё в порядке. Просто. Выслушай меня, — попросил Союз, быстро выпрямившись и начиная всё-таки понимать, что не такой уж Германия и чёрствый, каким кажется на первый взгляд.
Приблизительно через пол часа к Рейху в спальню зашел его сын, явно будучи не в восторге от того, что пообещал коммунисту посидеть с отцом хотя бы час.
— Как ты? — сухо спросил Германия, садясь перед нацистом, внимательно смотря за последующими действиями своего отца. Вздрогнув от неожиданности, Рейх медленно повернулся к наследнику. Он не ожидал увидеть его.
— Мха. Всё в порядке, — хмыкнул немец, начиная приподниматься, чтобы быть с сыном наравне.
— …Ты правда уверен, что просто не можешь уже иначе?.. — с беспокойством в голосе спрашивает Германия, опуская взгляд на пол. В ответ лишь кивок. Он, заметив это, понимает, отчего медленно хватается за голову, нервно выдыхая.
— Вот как… Так или иначе. Не думаю, что ты горишь желанием поговорить со мной о политике, — ухмыляясь от собственной глупости, говорит наследник, начиная судорожно дрожать. Он всё ещё был не согласен с отцом, но он только сейчас начал понимать, что всё это вынужденно, что сейчас, возможно, его отец и рад бы покончить с этой войной, но пройдено было слишком много и…
Наследника мягко прижимает к себе разгорячённое от лихорадки тело, начиная гладить того по голове, в попытках успокоить. Удивительно, как мало нужно для того, чтобы почувствовать себя нужным, чтобы почувствовать хоть какую-то любовь к тому, кого даже видеть не мог.
— Прости, я ужасный сын… — шепчет Германия, прижимаясь к Рейху, сжимая его китель до грубых складок, на которые лидер сейчас не обращал никакого внимания.
— Ты прости, что не объяснил раньше, — хмыкнул немец, прижав сына немного сильнее к себе. Обжигающее чувство начинало проходить, холодеть до комфортной и даже приятной температуры, согревая тело изнутри. Приступы сменились расслабляющими волнами, которые уже переставали ломить мышцы, позволяя им расслабиться.
— Я люблю тебя, сынок.
Стоя за дверью, Союз довольно хмыкнул, взглянув на рядом стоящего сына, который одобрительно кивнул, знаменуя добрую концовку этого праздника. Хотя он по прежнему не подозревал, в какой конкретно ситуации находится, но с коммунистом ему было крайне приятно общаться, так что они решили провести этот праздник в своей скудной компании.
Сегодня многие наконец позволили себе расслабиться, многие увиделись с семьёй и получили от родни долгожданные письма. Пускай и не всей семьёй, но сейчас Союз и Россия обсуждали планы на грядущий год за рюмкой крепкого спиртного, пока Рейх сидел за креслом в его кабинете и читал классику немецкого фольклора. Рядом сидел Германия, опираясь головой о плечо отца, параллельно следя за его чтением и будучи крайне близким к тому, чтобы заснуть. Приятная ностальгия, как они делали это, пока Германия был совсем маленьким.
А ведь в этот день в своей голове Рейх слышал лишь свой собственный голос…
