упадок.
одна лишь сцена освещена софитами со всех сторон. их так много, что видно каждый изъян, каждый недочет. из зала на тэна глубиной черных щелей сверкают маски, за которыми только белые белки выделяются. зрители все, как один, тянут треугольные улыбки, пахнущие пластиком и затхлостью - сидят уже давно, никто и не вспомнит, как пришел. никто и не подумает уйти. это театр одного актера. тэн - все. он весь мир, вся галактика. или же он ничто, они молекулы этого ничего, его составляющая. растворяются в кипяченном воздухе, что толстым слоем в воздухе повис, никакой циркуляции. сладковатый запах гнили, в ногу идущий с жарой. тошнит. только застой и мигрени, что тонкими иглами сквозь глаза к мозгу - глубоко и невыносимо. вот он кружит пируэты с черепом, что буквально в руку врос, а в следующую минуту парня ломает пополам. так, что сахарные плавящиеся косточки хрустят. он хрипит, прикладывается головой, коя заражена вирусами, о плавящийся пол, растекающийся маслянистыми разводами, стекающий к сверкающим чистотой туфлям зрителей. они поднимают гомон, аплодируют, но в голосах слышится эхо, металл, безжизненность. запись на репите. тэн захлебывается вязкой черной массой, что пропитывает легкие, обволакивает внутренности. сычен прячет пальцы в глазницах, снимая второе лицо. оно чуть ли не с кожей отдирается - настолько хорошо приняло форму. но всему приходит конец. сычен устал. он хочет глотнуть свежего воздуха, буквально птицей с высотки, чтобы порывы воздуха обгладывали, чтобы раствориться в них. но в этот раз он намерен избежать встречи с землей, ведь однажды ошибку совершил - погряз в торфяном болоте. крылья слиплись, отяжелели. приходится мириться с действительность, покорно принимая приглашение хозяина присоединиться к его растерзанию. руки обхватывают ссохшиеся корни, что когда-то мертвой хваткой к стульям приковывали, что когда-то сочились жизнью; сейчас же стоит только дернуться, как осыпаются пылью, позволяют выбраться на волю. и сычен уходит.возрождение.
вырезать резко и не задумываясь - легко, а вот зарастать будет долго. сычен возвращается. ему пусто и непривычно, у него будто забрали часть жизни. тэн встречает его размазанной вокруг рта красной помадой, наклоненной головой и чем-то новым. воздух другой, пропитан благовониями. маски зрители тоже сменили - белые, все с той же гримасой, но уже со скоплением сверкающих стеклышек в уголках глаз-треугольников. они все двумя пальцами держат ножки хрустальных бокалов, которые наполнены удушающим воздухом да и только. и звон хрусталя - искристый, чистый, переливающийся серебром звезд, их позвякиванием, заполняет зал, разносится в каждом темном уголке. тэн щурится, улыбается слегка приторно-наигранно. смотрит прямо в глаза сычена, но ничего не видит, ничего не понимает. похож на заводную куклу. рычажок прокручивают и он заходится в танце. ломанный и последовательный, местами перетекающий в плавность и мягкость. сначала на куски разрывает, так, что и не собрать, а следом время вспять, все в одно, все смешано и пестро, ребристостью в глазах и пылью сцены на языке, что раздувается от поворотов и выпадов. тэн не чувствует, просто не может осознать, не успевают уцепиться за момент. маски проносятся каруселью, а звон хрусталя заменяет музыку. они бьются, покрываются трещинами, все жалобнее молят о жизни, пока окончательно не превращаются в осколки. ловят отблески софитов на черных перчатках зрителей. и гул бокалов еще эхом бьется о стены, заливаясь жалобным писком в уши сычену. и он понимает, что больше не хочет. его мутит от запаха и звона, от всей этой мишуры и наигранности. лучше череп, чем эта растекшаяся по лицу тэна помада. лучше увядание, чем никчемные попытки жить. ушедший единожды не задержится надолго.гибель.
прогуливаясь вдоль периферии сычену думается окунуться в воспоминания. заглянуть за завесу одним глазом, а потом в пренебрежении скривиться. иногда лучше не ворошить чащобы прошлого, оставить все как есть. накрывает ностальгия. уже не столько необходимо, сколько дыра зияет, расширяется. и сколько себе ни говори, что пройдет, время унесет былое, все забудешь, но нет, сычен все равно идет туда. из-за мимолетного желания перечеркивает все, даже не задумываясь о том, что кому-то будет больнее, когда он уйдет в очередной раз. да ведь и правда, лелеять свои чувства - людская участь. в зале пусто. ни стульев, ни зрителей-кукол, ни их уродливых масок. помещение кажется неоправданно огромным, каждый шаг эхом гуляет по нему. своему периоду свой звук, так? сычен ничего и никого не находит. только белую пыль, что лоскутами расстелилась по сцене. тут прошлась la mort, оставив после себя целое ничего. и сычен ни на секунду не сомневается, что является единственным человеком, который помнит о заброшенной сцене и ее нелепом актере, разбившемся о чужую безразличность к своему искусству. и кто знает, что случилось с несчастным, который по велению судьбы отдал свое сердце терпсихоре на растерзание.тишина.