Побег

Побег

Аня приютила Таню, когда той некуда было податься, и обстоятельства казались мутными. Кто-то привел ее с собой, когда Марат улетел в Новосибирск, дом опустел, настало время для девичьих посиделок, чтобы выговориться. До смерти хотелось алкоголя, несмотря на призрак отцовского цирроза, то и дело всплывающий по вечерам, а особенно — зимой. В общем, Таню кто-то привел, а под ночь оставил, как зонтик или перчатки, в коридоре, прямо на полу, в обнимку с пустой бутылкой. Аня бутылку вынула из сонных рук, на этикетке прочитала «Беленькая» и не смогла вспомнить, сама ли купила. От гостьи же решила избавиться, но тут поперек горла встала давняя проблема. Аня от людей избавляться не умела. Они приходили в ее жизнь и там надолго задерживались, цепляясь кто за что. Таня зацепилась, видимо, за матрас. Ее, тяжёлую, как утреннее похмелье, Аня отволокла и уложила на пол, накрыла, потом подумала и плед подоткнула, ушла на диван — досыпать. Утром Таня созналась, что идти ей некуда. Она училась в педе, что сразило Аню когнитивным диссонансом. Вместо прически у Тани был острый короткий ежик, как у тифозной девочки времён Чарской или Чехова, вместо нормальной одежды затертая фланелевая рубашка, черная мужская футболка, а ещё эти, обшитые карманами со всех сторон, брюки защитного цвета, набитые черт знает чем. Отвертки, булавки, даже калькулятор. Руки в цыпках, ногти обкусаны, на носу царапина. — До свадьбы заживёт, — сказала Аня и царапину промакнула перекисью. Таня даже не поморщилась, изображая солдатскую стойкость. Из съемной квартиры ее на днях выставила соседка, а буквально вчера в двери оказался новый замок. Таня носила все свои вещи на себе, в старом рюкзаке, и кроме угла с кроватью и тумбочкой, лишилась малого. — Вот такая я везучая, — сказала и выдернула заусенец, от чего Аня резко вздрогнула. — А другие друзья у тебя есть? — спросила она, понадеявшись, что матрас можно с чистой совестью освободить. — Неа, — Таня подгребла под себя ноги в дырявых носках и уставилась в пол. — Мне бы дня три перекантоваться, а потом я свалю. Питаюсь дошираком, приставать не стану, можешь верить. — Могу ли? — вслух задумалась Аня. Вспомнить, кто же Таню сюда привел, не представлялось возможным. Придется обзвонить всех по очереди, расспросить, деньги перепрятать, найти баллончик с перцем — а то мало ли, что… Отвернешься, а тебя — отвёрткой по затылку, вытащат микроволновку и ноутбук, и потом долго будешь помнить свою доверчивость. А может, просто выставить за дверь — и всё? Таня терпеливо ждала разрешения, но пауза, видно, сильно растянулась. — Точно можешь. А хочешь, я тебе трубу в ванной починю? Я могу. И табурету ножку прикручу. И клапан в сливном бачке тебе надо заменить. И кота твоего кормить буду, коты меня любят. Я вообще-то полезная. Валька. Точно, вот кто ее привел. Пока Таня с энтузиазмом доказывала свою полезность, Аня набрала номер. Валька, пятикурсница института культуры, тоже не успела толком проспаться, но Таню вспомнила. — Да, — просипела она в трубку, — знаю такую. Помнишь, я квартиру искала? Ну так мы съезжаемся, дня через три… Или два… А что, у тебя нельзя заночевать? Марат же теперь в Новосибе. То есть, извини… А у меня разгром, грузчики к соседям приехали, хозяева нас изо всех сил прут. А потом я у тебя ее заберу, честное пионерское. Она вообще-то полезная. Так что, может приютишь? Аня про себя вспомнила изощренную матерщину, какой не вспоминала давно, и обложила ею свою податливость. — Может, — наконец вздохнула она. — Но только на три дня. Завтракать они уселись напротив друг друга за узкий столик, и Ане все не давали покоя обкусанные Танины ногти и следы застарелых порезов, покрывшие сеткой предплечье левой руки. Пуговица на ее рубашке печально поникла на тонкой нитке. Кот Пуфик пришел и обнюхал обеих, а потом улёгся на пол, не сводя глаз, как надзиратель. — А говорила, у тебя друзей нет. Или Валька кто? Девушка твоя? — Девушки тоже нет, — вздохнула Таня. — Я их люблю, а они меня нет. Так и не приживаются. — Нерях никто не любит, — Аня бросила в стакан таблетку аспирина и завороженно смотрела, как она шипит, покачивая боками. — А муж тебя бросил, потому что детей не родила? — спросила Таня, и стало понятно, что с колкостями на сегодня вышел перебор. Аня захлебнулась аспириновой жижей. — Туше, — прохрипела она. — Все угадала, молодец. Пирожок на полке. Замолчав одновременно, они уставились на столешницу с весёлыми рожицами в фартуках. — Да я просто слышала, девчонки вчера говорили… Это, наверно, больно — ребенка терять? — спросила Таня, и чаша неловкости тоже переполнилась. — Очень, — сказала Аня. — Очень. И вышла в комнату. Привычно выключила свет. Шторы, которые она собиралась, да так и не собралась подрезать, волочились по полу. Тяжёлые, непроницаемые. В комнате стоял вечный мрак. — Ты знаешь, я не хотела, — Таня вклинилась в темноту. — Ты знаешь, я знаю, — Аня вытащила из шкафа серый свитер, приготовленный Марату ко дню рождения, подошла к Тане, примерила по плечам. — Ты же без теплых вещей осталась? И мужское носишь? — Сбагриваешь? — Таня скептично свитер повертела и быстро натянула через голову. Он оказался впору. Марат был коренаст и крепок. — Я ж не брезглива, я ж возьму. А женское мне не идёт, я не такая как ты. — Какая это — как я? Таня задумчиво походила в темноте от одной стены к другой. — Изящная. Не знаю. Женственная? Аня порадовалась из-за отсутствия света. Изящная незнакомка во тьме, ну надо же! Хорошо, что не видно, как смеёшься и не веришь. — Много ли впотьмах рассмотришь? — Достаточно, — сказала Таня и мягко вытянула ее на себя, а заодно и к зеркалу в коридоре. — Надо меньше пить, — Аня оттопырила нижнее веко, а Таня взяла ее за свободное запястье — двумя пальцами и легонько встряхнула. — Видишь, твоя рука — лапка, как у птички, а теперь смотри — моя рука, и у меня — лапа. Видишь свои плечи? А мои видишь? — Вижу, — ответила Аня серьезному отражению в сером свитере, которое пыталось спрятаться за ее собственным. Не такие уж большие были эти руки. — Я похожа на мужика, — горестно сказала Таня. — Спорим, ты б на улице встретила — не отличила бы? Аня спиной, прижатой к незнакомой груди, ощутила, что отличила бы. — Я думала, ты и хочешь быть похожа на мужика. — Хочу, — помолчав, произнесла Таня-из-зеркала. Видимо, там, в мире отражений, у людей было больше смелости, и она выглядела смелой и откровенной. А Аня-из-зеркала не сомневалась в ее искренности, смелости и откровенности. — Я думаю, из меня бы вышел отличный парень, получше других. — Каждый парень и так думает, что он лучше других, так что — несомненно, — Аня отвернулась от зеркала, пытливо взглянула в Танино лицо: — Никая я не какая-то такая, не такая как ты. Если раздеть тебя и меня, разница будет совершенно незначительная. — Если раздеть тебя и меня, — рассудила Таня, — у нас могут возникнуть проблемы. А я, хоть и похожа на парня, заменой работать не люблю. — А мне и не надо… работы твоей. Ты что думаешь, это всем интересно? — Аня протянула ей руку: — Давай договоримся: только дружба. Таня недоверчиво посмотрела на Анину ладонь, как будто та могла извернуться и укусить, но согласилась. — Только дружба. — Ничего больше. — Ни в коем случае. Рукопожатие подвисло, задержалось. Аня вздрогнула, по спине прошёлся призрак сквозняка, а рука у Тани была теплой и шершавой. Кот Пуфик обеспокоенно вертелся под ногами, пытаясь выяснить, что к чему, но получалось не лучше, чем у людей. Одновременно Аня с Таней раскрыли рот. Беззвучно и потому особенно нелепо. — И если твой мужик приедет, я сразу выметаюсь, — добавила Таня. — Не мужик, а муж. А если ты что-то утащишь из квартиры, я в полицию сообщу. — Муж объелся груш, — хмыкнула Таня. — Между прочим, это он кота завел, — Аня прижала возмущённого Пуфика к груди. — Чтобы мне было легче. Пуфик огласил коридор протественным воплем. Таня ещё раз хмыкнула, ещё скептичнее. — А сбежал, чтобы самому стало легче? — Что ж он — не человек? И ему легче быть не должно? — пробормотала Аня в пушистый бок, но отпустила животное. Взяла Таню за левое предплечье. — У каждого, — сказала она, прикоснувшись к полоскам шрамов, — свой побег. — Это другое, — Таня руку выдернула. — Кто-то из двоих должен быть сильным, что бы ни происходило. И терпеть. — Или сдохнуть, правильно? — Неправильно, — сказала Таня. — Но иногда очень хочется… А давай мы у тебя с окна шторы снимем? Там на улице снег, все такое чистое. Все говно прошлогоднее замело. Ане стало холодно. Линолеум под пятками нагрелся, а дальше был все таким же, зимним, старым, с трещинками. Спальная футболка показалась ей слишком короткой, волосы растрёпанными, а о том, что творилось под глазами, думать не хотелось. — Мне и так хорошо. В темноте. — Ну и сиди тогда. В темноте. Таня выскочила на лестничную площадку, и автоматическая защёлка двери сказала ей на прощание «чпок». Аня со вздохом натянула джинсы. На лестнице гулял ветер, соседские двери молчали и сверлили ее взглядами своих глазков. — Эй, — тихо сказала Аня подъезду. — Вернись, психованная! — и закричала: — Там холодно! Ты в тапочках! Пальцы отвалятся! Она прикрыла дверь, чтобы кот не высовывался наружу, распахнула в комнате шторы и форточку. Пыль вторглась в нос и произвела в нем революцию. За окном до самого магазина лежала пушистая белизна, не тронутая ногой человека, в ней тонули тротуар и дорога, и только с внутренней стороны двора, с детской площадки, летели довольный визг, смех и крики. Аня замерла у слепящей чистоты на мгновение и принялась одеваться. Отправляться на поиски потенциального трупа нужно с таким расчётом, чтобы тоже не околеть. На левом носке зазвонил телефон, и сердце облегчённо ухнуло. Но это была Валька, да и откуда бы Тане взять ее номер? — Ну, как тебе Кит? — бодро спросила она. Голос уже растерял утренние хрипы, и в нем угадывалось уверенное сопрано, так и не попавшее в консерваторию. — Правда, полезная? — Как мне что? — Аня с трудом втиснула себя в сапоги. — Танюха Никитина. Она не любит свое имя. Все эти «Татьяна верила в преданья простонародной старины» и «Я вам пишу, чего же боле». Мы ее «Китом» зовём. — Спасибо, что меня «котом» не зовёте. — Почему? — Ну, я же Котова. Аня усмехнулась самой себе. Кит и кот. Ну надо же. — А телефона ее у тебя нет? Валька пощелкала панелью и нашла. — Уже сбежала? — сочувственно поинтересовалась. — Она может. Найдется — звони-пиши. Длинные гудки сменились молчанием, молчание — новыми гудками. Под эти растянутые звуки Аня представила себе множество картин. На одних Таня жалась к батарее на верхней площадке в угрюмом самоистязании, в другом легла на снег и заснула, постепенно коченея, а телефон все продолжал вибрировать в одном из многочисленных карманов, в третьем напросилась к кому-нибудь ещё и теперь отогревалась с новой жалостной историей у какой-нибудь другой Ани. Мало ли на свете Ань? Есть ли предел жалостливым историям? А потом гудки провалились. — Ань? — недовольно спросил такой знакомый голос. Как она набрала Марата, набирая совершенно чужой, незнакомый номер? — Ты очень не вовремя. В трубку лился приятный лаунж, перебиваемый лёгким потрескиванием на линии. — Я ошиблась номером, — с трудом прошептала Аня, как будто ошиблась жизнью. — Больше не ошибайся, — пожелал Марат. Исчерпывающе, как обычно. — В ЗАГС я сам позвоню. С квартирой проблем не будет, я консультировался. Сейчас... — … все очень не вовремя, да, — Аня не стала прощаться, просто повесила трубку, рухнула на тумбочку в коридоре и носком сапога отогнала от двери обеспокоенного кота. Пуфик рвался в пампасы. — Тоже сбегаешь? — поинтересовалась Аня. — Мяу, — недоуменно сигналил Пуфик, будто втолковывал очевидное. — Мяу! И тут зазвонил домофон. — Впусти меня, — очень живо и даже радостно сказала Таня в межпространственное эхо. На пороге она появилась в чьих-то галошах, но зато с одной пунцовой розочкой, закутанной от мороза и ветра в бумажный кулёк. Щеки раскраснелись, нос побелел. — Проветриваешь? — Ага, — сказала Аня. — Ветер перемен впустила. А на тумбочке сижу, потому что земля кружит, как в детстве карусель. Таня неловко потопталась, скинула галоши и, очевидно, тут же пожалев, наступила одним носком на другой. — Ты не переживай, у меня и носки целые водятся. Бесхозные, — весело сказала Аня. Веселила ее роза, и белый свет, заливший квартиру, и Танино топтание, и что все обошлось, а на душе вдруг стало легче. — Я тоже полезная. Смотри, шторы убрала. — Я хочу сказать, — Таня распаковала цветок и протянула его Ане, — что с дружбой у меня как-то не особо. Не умею. — Похоже, я тоже. Аня повертела в руках холодный стебель, коснулась замерзших лепестков, вспомнила песню про белые розы и что оставила на столе недопитый стакан с аспирином. — Ты знай, я могу психануть и сбежать. — А я догнать и наподдать. — Мяу! — завопил Пуфик, неизвестно когда просочившийся за дверь, и его пустили обратно. Аня стянула уже ненужные сапоги, подумала, и бросила в коридоре. Никуда не убегут. — Ещё я говорю во сне, — сообщила Таня. — А я — готовить не люблю. — Ну, а есть? Есть, хотя бы, ты любишь? — Есть — это всегда пожалуйста, — Аня водрузила розу в стакан. — Спасибо тем, кто ел, готовить каждый может. — Серьезно? Я же тебя одной рукой обнять могу, — изумилась Таня. — Вот, смотри. — А двумя? — спросила Аня и потрогала ёжик у нее на темечке, как будто погладила бродившего по округе и заскочившего в дом зверька. — Двумя — можешь? Таня обняла. — Двумя легче, чем одной. На Танино плечо, как на подушку, было удобно склонить уставшую с целой прошлой жизни голову. Аня покачнулась, словно поплыла в полусонном тумане и склонила. И стало вовсе не холодно, стало очень даже тепло. — Значит, уживемся, — прошептала Таня. — Значит — уживемся, — ответила Аня. — Только сдается мне, не будем мы друзьями. — Нет, не будем. Даже и пытаться не стоит.