Побег

Из института Кит принес листок с кривой размножения бактерий и повесил над столом. График напоминал контуры шляпы, нарисованные нетвердой детской рукой. Аня посмотрела на него, склонив голову, и изрекла: — Это что-то про неизбежность? Кит вздрогнул, уронил ёлочный шарик, и тот покатился к радости Пуфика прямиком ему в лапы. Даже не разбился, вот ведь пластиковая фиговина! Неизбежностью была пересдача экзаменов в январе, и звонок от брата, когда он попросит приехать в Кузменки, контролировать самочувствие деда после больницы. А дед будет забываться и глухо повторять: «Сынок, ты чей?» «Я внучка твоя», — будет говорить Кит и смотреть на свое отражение в стекле серванта. И будут на нем очки и полосатый шарф, может, и шрам на лбу нарисовать? А может, неизбежностью станет комната в Валькиной квартире, где в тамбуре ржавеют детские санки, а на балконе — холодильник Бирюса без дверцы. — Да все в этой жизни про неизбежность, — проворчал Кит. — Сначала медленное нарастание, потом стремительный взлет, потом стабилизация и спад. — Звучит тревожно, — Аня поводила по графику пальцем, отобрала у Пуфика шар, вернула на место и успокоилась. — Как недоговоренная фраза звучит. — А что договаривать? — спросил Кит. — Сейчас все и договорится. Что мужика, позвонившего в двери спустя минуту, зовут Маратом, Кит догадался сам. Прошла всего неделя и Анин бывший прилетел в ореоле деловой активности, словно сошел с одной из фотографий. Он торопливо курил у подъезда, пока таксист вытаскивал дорожный пластиковый чемодан американской марки. Кит тоже собирался закурить, достал из кармана сигарету и обомлел. — Я тебя что-то не помню, — сказал Марат, щёлкая зажигалкой. — А должен? — спросил Кит, не отказываясь от огонька. Ветер трепал пакет с молоком, хлебом, конспектами и распечатками, увесисто бил его по ноге, как язык колокола бьёт в купол. — Конечно, должен. Мне тут кое-что рассказали про жену мою. — А я причем? — Кит чуть не закашлялся, но вовремя сглотнул. Дым пронесся через глотку и ноздри, едкий и горький, в общем, редкостная гадость. Одна радость — знать, что время покурить — это момент вселенской независимости. Марат этот момент портил с чувством, с толком, с расстановкой. — Ну, говорят, плинтус ей в квартире положил кое-кто. Сантехнику наладил. Ночью согрел. Чуешь, чем пахнет? — Нет, — Кит затушил бычок двумя пальцами. Обычно это производило эффект. Марат сузил глаза и сделал то же самое. Эффект не удался. — Вы ж в разводе, — сказал Кит. — Извини, мужик, мне пора. Марат прихватил его за рукав и потянул на себя. — Поднимайся и собирай свое шмотье. Я вернусь через пару минут и чтобы тебя, сучка, здесь больше никогда не было. Кит одернулся и поднялся, не оборачиваясь. В одном из накладных карманов у него всегда был нож. Не для того, чтобы драться, а чтобы ходить в поход, резать хлеб или заточить прут. Бить его били, но больше во времена детских шалостей. Подножки, расквашенные носы. Смерти не существовало, все было игрой. Угрозы, как часть этой игры, вдохновенно сочинялись на ходу. Сейчас по спине Кита скользил противный холодок пота. Марат и впрямь явился пунктуально, не успел Кит прикрепить листок к стене. — Ну что, вещи собрала? — спросил он, аккуратно снимая шапку, шарф, тяжёлое пальто и развешивая все это в коридоре. — А ты, смотрю, завела себе игрушку? Выглядит подержанной, на глистов и вшей не проверяла? Кит смотрел на него исподлобья. У него никогда не было этакого броского костюма, который, казалось, хрустит от своей отглаженности. Марат казался преувеличенно весёлым. Может, выпил по дороге? — Вещи — собрала, — сказала Аня. — Ничего прекрасно собирается, а главное — не надорвешься. Марат окинул взглядом брошенный на пол матрас со следами беспечного валяния и распознал свои носки на ногах Кита. — Главное, — произнес он. — Что квартира твоя и творить ты в ней можешь, что захочешь, но я бы попросил слухи не подпитывать... Так. Срач есть, разврат замечен, алкоголь и наркотики искать будем? Однажды Аня обмолвилась, что женились они по головокружительной любви, которая случается с людьми, нашедшими дополняющую их противоположность. Кривая их отношений летела вверх, как жаворонок в облака. Любовь, о которой слагают легенды, поют песни, мечтают в детстве, на высоте надломилась и упала. Видно, была хрупкой, как хрусталь. Или должна была сама по себе лететь, не подталкиваясь. Кит хотел бы не думать о своей ненастоящести на этом фоне, но думал. Смотрел на график на стене и думал. — Может, чаю? — спросила Аня. — Марихуана скурилась, а героин скололся, не могу угостить. Но разврат — это всегда пожалуйста, сейчас подружкам с панели позвоню, будет все как ваше высочество соизволит пожелать. — Не паясничай, — Марат опустился прямо на пол, у свежеприколоченного плинтуса. Смял стрелки на брюках. — Эта подмена не решит твоих проблем. Только доктор. Может быть, и сексолог тоже. Деньгами я помогу, ты же знаешь. Все документы оформим, и я помогу, не брошу. — А никакой подмены нет, — Аня вынесла ему две коробки из кладовки. В них были фотографии. — Я понимаю, это все с горя, — Марат поднялся, прошёлся по комнате, огибая матрас, почесал испуганного Пуфика и остановился напротив Кита. Были они и впрямь одного роста, даже в одной весовой категории могли сойтись, и Кит был готов к чему угодно — к хватке за грудки, к удару в солнечное сплетение или в скулу, а может, и к кулаку в нос. Позицию Марат занял удобную. — Ты как хочешь стригись, одежду мужскую таскай, можешь даже мою, у меня ещё есть... только главного у тебя все равно нет. — Души, что ли? — набычившись, спросил Кит. — Можем поспорить. — Откуда ты взялась такая? — Марат брезгливо поморщился. — Откуда вы вообще берётесь? Никогда ж не было. Никаких вещей Кит с собой не прихватил, так и вышел на площадку, закрыл дверь и поднялся под крышу. Там, на последнем этаже, под срезанной и давно сданной в металлолом лестницей, от которой осталась лишь одна ступенька, был закуток, и Кит ударил пару раз костяшками кулака в стену, пососал свежую ссадину и свернулся клубочком. Не справился, не отстоял. Не мужчина. Внизу хлопали двери. Здесь, наверху, жила некая Нина Павловна, старая интеллигентная особа, жила с основания дома, но так тихо жила, что видели ее только под новый год, когда она выходила с бокалом воды и звонила в каждую дверь, а ей открывали и поздравляли. Можно было выть сколько угодно, и чтобы спрятаться, лучшего места не существовало. В другое время, не в это. С лестницы послышались уверенные шаги, а за дверью — шарканье и скрежет. Кит сжался, вытер мокрый нос и по стенке поднялся на ноги. На площадке появился Марат с коробкой фотографий. В приоткрытую дверь просунулось остренькое и сухонькое старушечье лицо. — Чего ты тут страдаешь? — поинтересовалось оно. — А, это ты, Маратик, девчонку наверх загнал? Кит изумлённо уставился в проем двери. — Откуда вы знаете? — хрипло спросил Кит, но не уточнил, что. Само вырвалось. — Оттуда! — безапелляционно сообщила старушка. — Нин Пална, — Марат развел руками. — Тут дело деликатное. У нас в семье горе, а в него лезут, как тараканы. — Так у вас в семье разное горе, — Нина Павловна распахнула дверь и появилась уже вся, в цветном, но потускневшем туркменском халате и овечьих тапочках. — У Аннушки одно, у тебя другое. Ничего не поделаешь, семьи-то больше нет. — Нет, — сознался Марат. — И счастье у вас теперь разное. — Да какое там, Нин Пална, — на Кита Марат даже не взглянул, развернулся и преодолел махом сразу несколько ступеней. — Какое, на хрен, счастье? А репутация? — У каждого своё, Маратик, у каждого своё, — Нина Павловна пошамкала нижней губой, помычала, и добавила: — Отличная у тебя репутация в Новосибирске. Молодой, холостой, лёгкий на подъем. Не то, что у Аннушки. Никакой репутации, стыд сплошной. Не зря, можно сказать, развелся. Так и скажут, ты погоди чуток. — Верно, — сказал Марат и окончательно скрылся за лестничными пролетами. Коробка фотографий осталась на полу. Нина Павловна подобрала ее и, шаркая тапочками, перенесла за порог своей квартиры. — А ты чего стоишь? — спросила она Кита. — Проваливай-ка отсюда. Я тебя жалеть не буду, сама знаешь, где тебя пожалеют. Давай, давай, скоренько. Думаешь, времени у нас всех вагон? — Уже, — на одном духу выпалил Кит, сбежал по ступенькам, поскальзываясь на ходу. Дверь в квартиру была не заперта. Аня сидела в комнате, забравшись с ногами в шкаф. Шторы на окнах задёргивать не стала. Кит присел рядом, у дверцы. Над головой колыхались какие-то блузки, платья, ворох длиннополых кофт. — Не бросай меня, — сказала Аня из шкафа. — Как он? — сглотнув, спросил Кит. Аня погладила его по плечам. — Зачем, как он? Как ты. Ты уходишь, чтобы тебя не прогнали. И забываешь спросить меня, не боюсь ли я, что ты не вернёшься. Кит выдохнул вместе с воздухом отяжелевшее ощущение тревоги. — А ты боишься? — А я боюсь.