За Ареной

Эбернети сидел в роскошном "люксе" с великолепными панелями красного дерева и большими хрустальными люстрами, спускавшимися до середины комнаты. Из окна открывался великолепный вид на парки и фонтаны Капитолия, залитого полуденными лучами, дворец президента могучим монументом возвышался на одном из холмов, на которых расположился Город Грехов. Хеймитч дожидался Сенеку Крэйна, и его не было довольно долго, что вообще не было свойственно этому пунктуальному человеку и одному из самых талантливых Распорядителей в истории Голодных Игр. Безгласая бесшумно проскользнула по паркету, принеся на чеканном серебряном подносе из Первого Дистрикта выпивку, которая слегка взбодрила старого пьяницу после ночной попойки. Сам Сенека никогда не любил ничего особо крепкого: ему претило то, что утренние последствия отравляют ему весь оставшийся день его грандиозных свершений, ведь каждые новые Игры он старался провести как можно лучше, чтобы столица запомнила его персону навсегда. Тщеславия ему было не занимать, и это стремление совершить что-то большое в своей жизни всегда вдохновляло Хеймитча на собственные свершения, в частности, хоть как-то подготовить своих новых трибутов, из года в год отправлявшихся на убой без надежды на победу. Без надежды. Однако надеждой жили все, кто попадал в Капитолий из дальних дистриктов. Этой же надеждой жил и старый наставник, желая если не выйти победителем в игре почти без правил, то хотя бы сохранить лицо и не только своё. Сенека Крэйн был на деле добрейшей души человеком, и если и проявлял изобретательность на пакости, то только во время Игр непосредственно, когда от него этого требовали обстоятельства. А вообще он говорил Эбернети, что желал бы и вовсе устраниться от руководства действием непосредственно, так, чтобы всё решала та продуманная махина координации, которую Распорядитель разрабатывал вместе с другими учёными и которая всегда работала отменно, как часы. Тот же Крэйн часто снабжал ментора советами по старой дружбе касательно некоторых аспектов существования на полигоне выживания, которые не были известны другим наставникам дистриктов - из жалости к тем, кто по-любому проиграет. Вот и сейчас Хеймитч не посчитал зазорным обратиться в вышестоящую инстанцию в надежде, что его трибутам будет легче, тем более, что они произвели такой фурор во время Церемонии Открытия и на Интервью. Да и Сенека сам был доволен тем, что Двенадцатый на этот раз не произвёл того отрицательного и смазанного впечатления, который обычно последний производил на изнеженных жителей столицы, считавших манеру самопрезентаций угольщиков, из года в год похожую одна на другую как две капли воды, чем-то от них далёким и далеко не эффектном, не говоря уже об утончённости. Хеймитч ухватился за соломинку, предполагая, что Сенека может навести его на некоторые мысли касательно того, в каком направлении надо работать, подыскивая спонсоров и средства выживания его детей. Ради этого Хеймитч готов был сколько угодно сидеть в этом номере, лаконично украшенном дорогущей мебелью и аппаратурой, с помощью которой можно было отслеживать активность всех нижестоящих руководителей подготовки к "мероприятию", как иногда называл Игры Крэйн. Эбернети лениво переключал огромный монитор на соседней от окна стене с канала на канал, не особо вникая в то, что происходит в городе: его никогда это особо не интересовало. Всё одно и то же, и всё, что вызывает в лучшем случае - скуку, в худшем - отвращение. Он остановил взгляд только на последнем кадре, где были показаны саванны предыдущих Игр. Ментор задумался о том, стоит ли ему расспрашивать Сенеку о том, какой Арена будет на этот раз, или лучше не пытаться, не желая вызвать бурную реакцию, которой обычно Распорядитель сопровождал во время интервью с капитолийскими папарацци их навязчивые расспросы на эту тему. Могло статься и такое, что нелёгкий характер спровоцирует Крэйна вообще не иметь дело с ментором Двенадцатого. Хеймитч услышал, как открылась входная дверь. Ментор вздрогнул, когда увидел воочию задумчивого и усталого Сенеку: поначалу он подумал, что это очередная несчастная девица из обслуживающего персонала принесла что-то, чего он не просил, сообразуясь с нужным церемониалом обслуживания капитолийских шишек, но потом вздохнул и напрягся, предчувствуя сложность разговора. Как ему показалось, Сенека был, мягко сказать, не в духе. - Не обращай внимания, приятель, - потёр переносицу Крэйн. - Просто у меня был серьёзный разговор... Догадайся, с кем... Отвечу, не дожидаясь твоих предположений: с тем, кто считает необходимым дать наставления и провести важные личные разговоры с тем, что создаёт зрелище в первую очередь для него, а уже потом - для всей остальной страны. Хеймитч вздохнул. Конечно, Сноу консультировал по поводу и без все действия Сенеки, добавляя и вставляя свои поправки по ходу подготовки к главному торжеству года. Без этого Сноу не был бы тем, кем являлся. - Да, понимаю, - Эбернети расстегнул верхнюю пуговицу рубашки чисто механически, позабыв про строгий этикет: только при Цинне он мог это делать, не рискуя поймать на себе косые взгляды боготворящих формальности верхушки. Но Сенека, кажется, был настолько поглощён своими мыслями, что не обратил на это никакого внимания. Отмахнувшись от безгласой, которая не преминула принести освежающий напиток, Крэйн устало развалился в кресле, уставившись на шпиль президентской резиденции. - Вот так... И у меня бывают проколы, - вздохнул Крэйн. - Думаешь, что ты достиг всего, чего только можно было, и тут тебя сразу ставят на место... А ведь я никогда не отказывался от творческих предложений и всегда почитал отвагу достойнейшим из качеств трибутов, которые надо всячески поощрять. - Ты говоришь о том, что Китнисс устроила на индивидуальных аттестациях? - спросил ментор. - Да, про яблоко, - поморщился Распорядитель. - Я и не думал, что президенту подобное может не понравится. Видимо, он ещё больший консерватор, чем я сам. - Вот как? - удивлённо поднял бровь Хеймитч. - Почему же это? - Он отчитал меня как мальчишку, - отозвался Крэйн, не стесняясь пережитого: его непосредственность всегда пленяла Хеймитча. Сенека был не из тех, кто старательно скрывает свои промахи: напротив, этот молодой человек с амбицией всегда признавал их и пытался стать всегда немного лучше. - Да, именно. Я и не думал, что он воспримет это так серьёзно... Прямо до болезненности лично, - злорадно проговорил Сенека, вспомнив про то, с каким едким сарказмом Сноу высказал ему то, что думает о допущенной Распорядителем вольности. - Такое ощущение, что это яблоко раздора... И не только между этой твоей более чем смелой девчонкой и Капитолием, но и между мной и тем, с чем я имею дело вот уже много лет и более чем успешно. - И на старуху бывает проруха, - осторожно сказал Хеймитч, понимая, что сейчас переживает Распорядитель с его болезненным самолюбием и большой зависимостью от мнения тех, кому он служит. - Не принимай близко к сердцу. - Я-то особо не принял, - неожиданно легко отозвался Крэйн. - Спроси у Сноу, почему он решил, что таланты не заслуживают того, чтобы им можно было бы помочь... У меня такое ощущение, что он почему-то невзлюбил Двенадцатый с самого начала... Ментор промолчал. Ему хорошо была известна цена его собственной победы. - Но всё же я рад, что мне это сошло с рук легче, чем это могло быть, посчитай наш Президент мою маленькую поблажку твоей девице чем-то большим, чем простое поощрение её дерзости. - Спасибо, - искренне сказал Хеймитч. - Спасибо, я у тебя в долгу. - Да брось. Это исходит из самой сути Игр... Мы же не звери, в конце-концов. Крэйн хмыкнул, понимая абсурдность своих слов, однако ему не хотелось показать себя перед этим старым человеком, хлебнувшим лиха на своём веку, совсем уж бесчувственной куклой, не способной воспринять искреннего душевного порыва. "Даже Сенека, само воплощение рациональности и здравого смысла, - подумалось Хеймитчу, - не хочет быть похожим на этого змееглазого урода. Честь ему и хвала". - Знаешь, о чём мы с ним говорили? - спросил Крэйн у Хеймитча как у старого приятеля, протягивая ему бокал с виски, от которого Эбернети разумно отказался: сегодня его мозг не должен быть затуманенным ничем, чтобы делать правильные выводы и принимать верные решения. - Предполагаю, - ответил Хеймитч. - О том, что трибуты вконец оборзели, и надо добавить пару фишек на Арену, чтобы сделать существование детей вконец невыносимым. - Не совсем, - Крэйн посмотрел на солнце сквозь бокал шампанского. - Наш папочка вещал нам о надежде. Сказал, что было бы проще устраивать прилюдные казни, если бы всё дело было только в том, чтобы держать народ в простом повиновении. Он говорил о том, чего Панем уже давно лишён... И в его словах была немалая доля истины - ну, той, каким он её понимает. Дескать, надежда даёт возможность тому, кто приходит на Арену, как свинья на убой, верить в то, что он может остаться победителем... И его родные тоже в это верят. Очень странно... Никогда прежде об этом не задумывался. - И правильно, потому что... - Хеймитч хотел сказать, что Сноу как всегда перегибает палку в изложении своей садистской философии, но подумал, что лучше бы не ходить вокруг да около, а перейти напрямую к тому, зачем он так долго поджидал Крэйна в его апартаментах...