Рухнувшие небеса

      Горло обжигает на каждом вдохе, но выбора нет. Она всё равно перебирает ногами, совершенно не чувствуя ни пяток, ни икр. Перестаёт чувствовать себя в целом. Нацепила первое, что попалось: несуразное летнее платье – серое с большими синими цветами, какие-то гостиничные балетки и его пиджак. Прикидывает, как нелепо она будет выглядеть, если её догонят и убьют. Словно ограбила первую попавшуюся прихожку молодой пары. Хотя всё не так важно перед осознанием возможной скорой смерти, причём не безболезненной. Жить-то, оказывается, хочется, даже если до этого всё казалось тленом и событиями недостаточной важности. Жизнь утекает из груди вместе с кислородом, так хочется крикнуть: «Вернись, я всё прощу». Все унижения, все лишения, все ошибки и обиды.       Интересно, что даже в такой херовой ситуации в голову лезут строки из песни, а не молитва или причитания. Самообман велик, кажется, что кровь в висках пульсирует в ритм мелодии.       Беги, парень, беги… Беги, беги, беги, беги…       Никогда не любила обращения к неизвестным силам, потому что когда пробовала – не помогало. Всё шло наперекосяк всегда, чем поможет «О, Боже, помоги!»? От грозных преследователей это не спасёт. А вот песня помогает отвлечься от боли во всём теле. От неописуемого жара, от прожигающей глотку рези при каждом частом вдохе, и когда приходится сглатывать скудную слюну. Щека ещё горит от нескольких пощёчин, руки ободрала ещё на первом повороте, когда упала, а ноги уже никакие от долгого бега. Она никогда столько не бегала, физическая нагрузка на тело и, в особенности, на лёгкие – колоссальная. Не бегала, можно было бы и не начинать. Но сознание взбунтовалось тому, что увидело. Нежелание принимать то, что могло произойти, сильнее сохранения физической целостности тела. Лучше жить без рук, ног или глаз, чем с тем, что могло произойти. Никто не обещал, что будет не больно, что она выживет, но проживать эту гадость, эту дрянь, что они предлагали, не хотелось ни при каком исходе. Не было желания умирать и знать, что последнее, что с тобой произошло – ужасные психопатичные истязания и изнасилование. И не очень-то радостно становилось от мысли, что если она и выживет, подлечится, то произошедшего никогда не забудет. Лучше жить, это она решила ещё в тот момент, когда кралась по последнему лестничному пролёту. Жить, но подальше отсюда. От этих странных и пугающих людей. Он него.       Его запах всё ещё преследует, видимо, это от пиджака. Едва уловимые нотки его унисекс парфюма бьют в нос, мешая дышать (и без того это уже почти нереально). Беглянку воротит не столько от самого запаха, сколько от воспоминаний, которые он навевает. Это произошло не так давно. От остальных ничем не пахло, они стали одной большой массой, от которой бешено колотило. А вот почему-то он стал ярким крючком, о нём возникали мысли. Они же вводили в ступор. Всё ещё страшно.       Женщина выглядывает в окно, это привычка. Муж сейчас позовёт пить чай, она будет отнекиваться, а потом всё же «сдастся» и усядется возле телевизора. Но перед этим всегда нужно выглянуть в окно, чтобы удостовериться, что мир на месте, никуда не делся. Раньше она наблюдала за соседями, а теперь просто так – смотрит. В этот раз она засматривается на какую-то девушку, которая мчит через тёмные подворотни куда-то к теплотрассе. Убегает от маньяка? Или, наоборот, ждёт свидания с ненаглядным, вон как спешит? Стоит ли вмешиваться в то, в чём не уверен? — Дорогой, там девушка бежит, внизу, может, спуститься, посмотреть?..       Мужчина оборачивается на жену и смотрит с выражением «у тебя совсем кукуха поехала»? — Тебе оно нужно? Наливай чай и иди ко мне, вечер не бесконечный.       Да, наверное, это правильно. Нечего нарушать традиции. Хотя нарушение хоть одной из них спасло бы мчащуюся в никуда душу. Девушка долбилась в закрытые подъезды, кричала, пыталась просить помощи у немногочисленных встреченных на улицах людей. Но все отталкивались от неё, словно ошпаренные, а завидев на горизонте опасное движение, и вовсе разворачивались в другую сторону или прятались в ближайших доступных местах. Но она знала, что это её не спасёт, ничего не поможет, если она хоть на секундочку остановится. Единственное, что может хоть как-то помочь, дать призрачную надежду, – это место, где она сможет спрятаться и отдышаться. Закрыть себя стенами, чем-то, что прикроет спину. Теплотрасса и коммунальные сети за ней казались идеальным вариантом. Но до них ещё нужно было добраться. До-бе-жать.       Время для размышлений о чёрствости человеческой души будет, возможно, потом. Если она выживет. Во рту привкус металла, несколько раз девушка кашляет, прикрываясь ладонью. Кровь. Она её схаркивает, вытирает выступившие слёзы и бежит, если падает, то охает, поднимается и снова бежит. Бе-жит. С каждым падением движение даётся всё сложнее, тело словно свинцом наливают.       Чёртовы руки трогали её, и это было отвратительно. Ещё хуже только то, что говорили. Закатав рукава щегольской рубахи, перечисляли, кто и сколько раз «выебет тебя, свинья», и потом каждый пырнёт её ножом, а этот... лично выпотрошит. От этих воспоминаний ком слишком явно подступил к горлу, пришлось остановиться и проблеваться. Такое, думала она, возможно только в ужастиках, в сраных снаф-фильмах, но не в жизни. Лучше задохнуться, выблевать лёгкие, чем вернуться туда. К ним… К нему. «Пожалуйста, блять, пожалуйста», – просит она сама себя, хватаясь за правый бок.       Кажется, что сердце упало туда и сейчас выскочит чуть выше правой почки. Она снова плюётся кровью и стонет, ощущается всё так, будто лёгкие уже пошли на выход по кусочкам. Собачий лай всё ближе, а вокруг как назло вообще никого. Как в какой-то непродуманной антиутопии, все окна закрыты и занавешены, людям не хочется вникать в проблемы тех, кто на улице. В голову закрадывается мысль: а вдруг всё это постановка? Конечно, всё, кроме адской ломоты во всём теле, кроме настолько сильной сухости в горле, словно внутри колючая проволока, кроме собственной крови на грязных руках, на замазанном пылью и грязью лице.       Теплотрасса уже близко, остаётся пробежать тёмный переулок, там перебежать через автотрассу и спуститься вниз. Но скорости у девушки явно не прибавляется, она уже не мчится, а неспешно бежит, как будто происходящее – этакая вечерняя прогулка. Собаки нагоняют. Первая впивается в левую ногу. —Твою-ю-ю-юма-а-ать! – реагирует девушка, зажмуривая глаза; зубы животного разрывают кожу, и это до безумия неприятно.       Рядом оказывается какая-то строительная доска, она прилетает по злобной псине. Скулят обе: и собака, и девушка, больно. Руки сводит от манипуляций с доской. Жертва падает на колени и отползает спиной к стене, бросая единственное «оружие» для защиты, наблюдая, как её окружают собаки, грозно лая. Они ждут приказа. Скажи им, и они порвут эту девчонку на куски, они озлоблены и готовы на всё. Ещё одна собака подскакивает справа и хватает за руку. Подоспевшие мужчины – погонщики – не останавливают животное. Остатки сил невелики, собрать их сложно, но необходимо. Вдох. Сильнейшее напряжение в ладони. Девушка хорошенько ударяет кулаком по собачьей морде. Та отскакивает назад, скалится, но не подходит обратно. Больше её никто не кусает, но плотное кольцо из собак и мужчин с битами не даст вырваться. Это конец. Всего мгновение вырывает эта девушка, чтобы осознать, насколько она ничтожна и бесправна. — Смотри-ка, выдохлась. Удивительно вообще, что такая туша столько пробежать смогла. Где ты эти ресурсы прятала, дорогуша? – звучит где-то справа. Но глаза видят плохо, то ли это погонщик, то ли кто-то из тех, кто затеял это развлекалово.       Свинья, туша – это ещё цветочки. За действительно качественную работу, но не соответствующую положению внешность – ни стройных ног, ни тонкой талии, ни пышного бюста – она сегодня получила сполна. Её и раньше могли задеть, обидеть в детстве, прокричать на улице, когда она была подростком. Но с возрастом это должно уходить, ведь люди взрослеют. Нет, есть те, кто за деньги будет унижать тебя до смерти. И бить. Потому что им можно. Дело было не во вполне обычных пропорциях тела, не в другом цвете глаз, не в чём-то ещё, вообще не в ней. Просто она попалась в тот момент, когда эти люди захотели жестокости. И они быстро придумали, чем можно обидеть пойманную жертву, как задеть, изуродовать психику.       Руки трясутся, а каждый вдох немного пугает окружающих – звуки такие, словно у неё дырка в лёгких. Она старается сдержать рыдания, это унизительно, да и будет больно при сокращении мышц пресса. — Она бесит меня. Ей было сказано ничего не делать. Мы бы всё сделали сами. Не люблю, когда не делают так, как я хочу. А ведь я за это заплатил, – голос уже где-то слева. Главное не всматриваться, а то точно расплачется.       Столько раз она пыталась справляться с трудностями сама, а не ныть, как некоторые знакомые девушки, что «Я же женщина!». Может, это было нормально, но ей казалось излишним нытьём. А сейчас очень хочется козырнуть даже этим: «Я же девочка, пожалуйста, не бейте меня». Но это не сработает. Им плевать, кто перед ними. Главное получить результат за их грязные деньги.       Команда дана, но не собакам, а людям. Трудно насчитать, сколько пар тяжёлых берцев окружили её. Никакой жалости и сострадания, только сосредоточенные удары ногами по её телу. Эти мужчины не имеют для неё ни личности, ни лица, ничего, кроме ног и тяжёлых подошв, которые оставляют синяки и кровоподтёки, рвут кожу в разных местах, открывая кровавые потоки из тела. Обжигает нестерпимыми и неприятными ощущениями в разных частях родного тела. Она ещё не поняла, но прикинула, что наверное именно такие ощущения и возникают, когда ломаются рёбра. В ушах застучала кровь, глаза защипало от слёз и поднявшейся с дороги пыли.       По шоссе мчит неприметная машина. Молодой человек на пассажирском сидении сжимает и разжимает кулак на левой руке, смотря в окно. Он всматривается вправо, там жилые дома, подворотни, переходы к разным тусовочным лофтам. Есть ли смысл смотреть влево? Теплотрасса и трубы. GPS навигатор показывает, что толпа остановилась. Значит, она не добежала. — Тормози, – спокойно отдаёт приказ парень. Шофёр без слов его выполняет, хотя по его выражению лица видно, что он не очень доволен этой ночной вылазкой.       Из машины выходит молодой человек, который сразу бросился бы всем в глаза. Он одет во всё белое. Водолазка, пиджак, дорогие брюки, модные туфли – всё словно искрится, как свежевыпавший снег. Боковым зрением он замечает движение справа, а потом прислушивается, и всё понимает. Да. Это нужное место. Идёт он не торопясь, оглядываясь по сторонам. Конечно, не самое людное место, ведь дальше – промзона. Дюжина бойцов без стыда запинывает стонущее тело, от этого зрелища щемит даже в самом чёрством сердце. — Разошлись, быстро. На пять шагов назад, – слышат они за спиной.       Спорить не смеют, им этот голос знаком. Мужчина, что давал распоряжения своим бойцам-молодцам до этого, смотрит на пришедшего с небольшим недоумением, но пока не вмешивается.       Она различает голоса, понимает, что пришёл кто-то ещё, но видно плохо. Уже даже глаза разлепить больно. Парень в белом брезгливо толкает девушку в бок носом туфля, чтобы она перевернулась и легла на спину. От неё как будто мало что осталось, ничего из того образа, что он видел днём. Воспоминания так не вовремя посещают парня, но он умело их отпихивает, уж что-что, а это он умеет получше других. Только не сейчас, не в момент, когда нужно быть кремнем. А девушка послушно переворачивается и охает, потом протяжно стонет. Слёзы стекают с щёк, иногда попадают в рот. Солёные. Она морщится. Он смотрит на свой ботинок и с трудом сдерживает рвотный рефлекс: испачкался в грязи и её крови. — Ох, Пуси, ну кто же пропадает в разгар веселья? Нехорошо сбегать с бала. Ты ведь совсем не Золушка.       Его голос, его запах, его присутствие. Воротит от всего. Нечем блевать. Единственное, чем можно харкаться, – это воздух, с трудом попадающий через нос и рот. Она не отвечает, только часто моргает, чтобы наконец увидеть хоть что-то вокруг себя. Он говорит что-то ещё, громко смеётся, но не даёт подойти ни бойцам, ни собакам. Слова едва различимы, вероятно, он продолжает её унижать, выспрашивать, зачем она убежала и как смогла так долго бежать с такими-то короткими ножками... — Ты сам не уследил за ней, Хёнвон, – вступает в диалог мужчина за спиной парня в белом.       Названый медленно оборачивается. — Я не отрицаю. И я вызвался её поймать. Но Вы устроили свою игру, подняв весь квартал на ноги.       Разговор прерван. Слышно, как звонит телефон. Хёнвон отвечает. Ругается на корейском, потом на английском. Новости нехорошие, копы уже в пути. Этого-то перед запуском нового продукта Хёнвону не хватало… Он спешит объяснить: — Это не моя территория, Вы лучше меня знаете. Не моя страна, не мой город. И то, что тут произошло, не может просто так пройти мимо. Кто-то вызвал полицию. И они идут сюда. Будете разбираться?       Мужчина тоже ругается, а потом со зла лихо вкручивает кулак одному из бойцов. Все дёргаются единожды (когда видят первый удар), потом никто не мешает боссу избивать своего же. Хёнвон смотрит на это всё как бы свысока, прикусывает губу лишь под конец, когда от страха начинают выть собаки. Он таких сцен повидал достаточно, уже привык. Иногда было вообще всё равно, особенно если удавалось принять крепкого алкоголя на грудь или закинуть в себя что-нибудь из наркотиков. Но сегодня Сен Хёнвон чист и трезв, поэтому не удаётся не реагировать. Мужчина ударяет своего наёмника лицом об колено, тот падает, откашливается. Злость немного отступает, руки так сильно не чешутся, поэтому он обращается к Хёнвону, глядя с претензией: — Я в рот ебал тебя, Сен! Какого хуя? Я же заплатил! Пакуй эту суку и вези назад!       Хёнвон знает, что его ответ может быть чреват. Но уверен, что именно сейчас стоит проявить силу, показать, что он не боится и не будет ходить болванчиком за всеми, кто ему сунет деньги. Хватит! Даже при такой не ценной «добыче», как эта девчонка, он им покажет, что не стоит делать всё, что им вздумается. Ни на чужой территории, ни, тем более, на его. — Нет.       Холодный отказ обдаёт всех неприятным ощущением. Оно вызывает гусиную кожу. А Хёнвон продолжает: — Полиция уже заинтересовалась этим. Я понесу большие убытки, не Вы. А что скажут СМИ? Уж поверьте, они узнают. Я и разберусь с этим делом. Вы не успели, теперь я забираю это тело и утилизирую по своему усмотрению. Я обеспокоен чистотой имени своей компании, поэтому не могу просто так передавать Вам своих сотрудников в сложившихся обстоятельствах. Расходитесь.       Все ошарашены отказом. Хёнвон пользуется этой паузой и наклоняется, тормоша руками девушку. Она слабо реагирует. Тогда он приседает на корточки, наклоняется и шепчет ей практически на ухо: — Пуси, сейчас в твоих сраных интересах подняться и пойти со мной, поняла? Давай без фокусов.       Сен Хёнвон поднимает девушку, но на руки взять не может, понимая, что вряд ли сможет её донести до машины быстро. Он подхватывает её, крепко держа рукой подмышкой и в зоне груди. Девушка обвивает его талию руками, чтобы не свалиться снова. Превосходный костюм превращается в ужасное нечто от одного прикосновения побитой жертвы. Хёнвон недовольно цокает, но продолжает вести девушку к машине. — Остаток денег за недополученную услугу я переведу на Ваш счёт. Скажем так, скидка для своих в условиях тесного партнёрства, если говорить об официальной части сделки, – бросает он напоследок.       Ему тоже нелегко. Отстаивать своё мнение среди чужих сложно и страшно, но необходимо. Почему-то каждый считает, что на его имени можно потоптаться. Нет же! И убивать его людей на чужой территории он не позволит. Если бы они успели там, в здании, ещё куда ни шло, но тут, да ещё когда полиция на хвосте!       Мужчина всё ещё бранится, но никто не идёт за Хёнвоном, не хватает его за руки, не оттаскивает бедную девушку назад. Раньше такое могло произойти с лёгкостью, но что-то щёлкает в Сене снова и снова, он наполняется уверенностью и непоколебимостью. Эти бизнес-бандиты американского происхождения знают, с кем Хёнвон ведёт дела, поэтому не лезут больше. С другими было бы сложнее. С кем-то вообще невозможно. Но Сен хочет отхватывать своё достоинство и авторитет хотя бы по чуть-чуть, по маленькой крохе. И сложно признавать, но девчонка стала первым шагом на пути к отделению Хёнвона от зависимости этих ублюдков делать всем больно.       Водолазка испорчена совсем. Остальное, наверное, спасёт химчистка. — Пуси, ну какая же ты сука, глянь, что ты сделала с одеждой... Твою мать... – ругается Хёнвон, ускоряя шаг.       Шофёр издалека видит босса, тащащего что-то в руках. Словно мешок. Он заранее открывает дверь и с отвращением ругается, когда босс кладёт на заднее сидение какое-то грязное тело. Это же нужно будет отмывать. — Это было обязательно, босс? — Закрой рот. И двери задние. А то наша Пуси захочет ещё выскочить на ходу, а?       Только что она молила о смерти, чтобы скорее всё это закончилось. Но как только перестали бить, а ругань отфильтровалась, она снова зацепилась за жизнь. Забыла о своём желании и решила, что можно и потерпеть. На кожаном сидении удобнее, чем на дороге. Когда никто не бьёт, то не так уж и больно. Она бежала от него, а теперь лежит, а он рядом. И она согласна, чёрт возьми, потому что осталась жива. Ей самой противно от того, как она цепляется за свою жизнь, казавшуюся ещё несколько минут назад никчёмной, потому что она правда поверила, что проиграла. — Катись в ад, уёбище, – шепчет она прежде, чем отключиться. — Поехали, – распоряжается Сен, игнорируя шёпот. «Мы и так туда направляемся», – отвечает он мыслями, чувствуя, как наружу прорываются тревога и ни к чему хорошему не приводящие воспоминания.