Я всегда хочу быть…
— Чонгук-а, куда я могу поставить мольберт? — уточняет Чимин, растерянно стоя в центре гостиной Чонгука. Еще несколько месяцев назад нельзя было допустить и мысли, что между ним и розововолосым мужчиной может быть что-то большее. Было много неловкой недосказанности, неправильных действий и отсутствие необходимых слов, чтобы удержать то хрупкое, расцветающее в их усталом сердце. Они безмерно хотели, но до конца так и не верили, что их крошечные судьбы смогут по-настоящему переплестись. Но вот они живут вместе уже пару дней. Удивительно, как буквально за несколько недель его жизнь смогла так кардинально измениться. Еще недавно он ненавидел свою убогую квартиру, постоянное отсутствие горячей воды и нормального света, а сейчас — разбирает свой чемодан и пару сумок с вещами, раскладывая их по полкам в шкафу старшего. Как же в жизни все бывает непредсказуемо. Только это и делает ее удивительной, верно? Борьба за любовь. Сердце на рукаве и израненные чувства от долгой разлуки. И вот они здесь. Чимин нисколько не жалеет, что согласился так скоро переехать к Чонгуку. Да, начало новой жизни, но его это ничуть не пугает. В тот момент его сердце было готово идти на что угодно, лишь бы это означало, что его бесконечная печаль и одиночество исчезнут подобно туманной дымке, и перед ним откроется гладь кристально чистого океана с белоснежными чайками на голубом небосводе. Не было долгих речей о переезде и ссор, не было ничего, что могло бы предвещать бури и некоторых разногласий. Просто в один из вечеров, когда погода была действительно несносной, а Чимин, как обычно, читал книгу в своей постели, нацепив огромные очки, к нему домой внезапно ворвался запыхавшийся Чонгук и спокойно заявил, что теперь он будет жить у него. Если честно, в ту минуту он долго не мог прийти в себя, но после, взвесив все «за» и «против», бросился со всех ног в раскрытые объятия самого красивого мужчины и прошептал едва слышно, всего лишь одними губами, что он бесконечно согласен. Черт, в тот вечер они без преувеличения целовались всю ночь в его постели, не обращая внимания на снег за окном и отопление, что снова барахлит. Поэтому сейчас он стоит здесь, растерянный и немного взволнованный, постепенно привыкающий к новой обстановке и тому, что теперь это и его дом тоже. Часть вещей уже спокойно покоятся в комоде, что-то лежит в шкафу, а что-то еще не разобрано в прихожей. Но они никуда не торопятся. Чонгук, если честно, очень быстро свыкся с его присутствием, словно именно этого ему и не хватало всю жизнь. Словно теперь он тоже чувствует себя дома, словно теперь он так по-настоящему и беззаботно счастлив, что готов свернуть горы, лишь бы его жизнь была полна невероятным уютом и трепетными чувствами, ласкающими мягкие щеки с розовой пылью. И Чимин не может ни улыбнуться, вспоминая, как трепетно его мужчина заботится о его самочувствии, каждую ночь поправляя упавший на пол плед, максимально тихо ведет себя по утрам, если нужно уйти немного раньше, и старается подарить всю свою нежность, скопившуюся в его теплых руках и добром сердце. Достаточно легко привыкнуть к такой жизни, когда между ним нет какой-то неуместной неловкости или недосказанности, словно они были буквально созданы друг для друга и соединяются как недостающие кусочки пазла. Чимин всегда о таком мечтал. Да, никому не рассказывал и не строил сказочных иллюзий, но там, глубоко-глубоко в душе, совсем близко к его сердцу, он с маленькой надеждой верил, что в его жизни будет человек, согревающий его как солнце. И сейчас он может с уверенностью сказать, что его солнце невероятно обжигает. Еще буквально несколько месяцев назад, когда он стоял на пороге новой жизни в незнакомой стране, он даже не предполагал, что все так невероятно поменяется. Что теперь его будет ждать не одинокая квартира после тяжелого дня, а дом, где его всегда любят и ждут, где его осыпают мягкими прикосновениями и трепетными поцелуями по всему телу со сладкими словами, слетающими с родных уст. Это похоже на затянувшийся сон. Но нет. Он здесь. Держит в руках мольберт и улыбается глазами-полумесяцами копне розовых волос, выглядывающих из спальни. Его любимый мужчина рядом. Его любимый мужчина, стоя на коленях, аккуратно заправляет в новое постельное шелковое белье цвета шоколада огромное двуспальное бамбуковое одеяло, купленное вчера. И Чимин еле-еле сдерживает свой смех, готовый вот-вот вырваться наружу. Потому что для прохожих его мужчина кажется грозным и чересчур угрюмым, но в стенах своего дома в этих домашних спортивных шортах и безразмерной белой майке он выглядит таким мягким и уютным, пыхтящим над пододеяльником и проклинающим весь белый свет за его неразумный крой. Невероятно, как один и тот же человек может быть совсем другим, стоит лишь переступить ту черту, которая не позволяет быть самим собой. Но Чимину хочется бросить весь мир к его ногам, целовать его надутое маленькое личико и твердить в наливные розовые губы, как же сильно он только его любит. Кажется, он готов исчезнуть с лица земли, если только они вот так вот будут рядом и рука об руку, целовать друг друга сутками напролет и утопать в любви, кружащей им головы. Потому что чувствует, что именно здесь его место. — Детка, ты что-то спросил? — пыхтя, кричит Чонгук из соседней комнаты. Нет, он точно сведет его с ума. — Это белье выглядит чертовски сексуально. Ты пересмотрел взрослых фильмов? — заходя в спальню, заинтересованно спрашивает Чимин. Он сам не замечает, как смущенно прикусывает губы и с восторженным взглядом наблюдает за мужчиной его мечты, чуть ли не пуская слюни. Еле-еле держится, постоянно поправляя рукава своего свитера, натягивая на пальцы. Разве такое вообще разрешено? Этот вид Чонгука с естественной щетиной на подбородке и несколькими акне на ярко очерченных скулах, загорелая кожа его лица сияет в свете уходящего заката, пока его бесконечные мышцы переплетаются под тонкой материей кожи. Удивительная картина. И это шоколадного цвета постельное белье. Ох. Чертовски соблазнительно. — Я удивлен, что именно ты мне об этом говоришь, — закатывает глаза старший, игриво разглаживая мягкий шелк. — Просто в моих фантазиях мы занимались любовью именно в такой постели. Нет-нет-нет. Они не должны сейчас обсуждать такие темы. — Ты невозможен, — смеется Чимин и прикрывает рот ладонью, заметив надутые губы любви всей его жизни. Тот жадно оглядывает его с ног до головы, будто пытается впитать его домашний образ под корку сознания, а после обратно возвращается к пододеяльнику и шелковым простыням. — А вообще, я хотел уточнить, куда мне можно поставить мольберт. Нужно попытаться дышать. Это же несложно? — Думаю, в гостиной тебе будет удобнее, — пожимает плечами старший, заметив небольшую фигуру, приземлившуюся в кресле-мешке недалеко от окна. — Я могу передвинуть тумбу с телевизором, чтобы освободить немного места или, например, избавиться от тумбы и повесить плазму на стену. Я хочу, чтобы тебе было максимально удобно. — Мне нравится та тумба, — не скрывая ответной улыбки, честно отвечает Чимин. Он поглубже зарывается в кресло и прикрывает глаза с пушистыми ресницами, стоит лишь окунуться в тихую мелодию на заднем фоне из гостиной. Кажется, он знает эту песню. Перед глазами в бархатной тьме мерцают звезды, пока его тело расслабляется в такт знакомым битам, а мелодичный голос старшего напевает знакомые мотивы. Наверно, он смог бы так провести каждый свой день. — Можно просто ее немного подвинуть, и все будет в порядке. Я не хочу что-то менять в твоем доме. — В нашем доме, Чимин, — хмуро сверкнув своими темными орбитами, поправляет розововолосый мужчина, наконец-то справившись с надоедливым одеялом, и ждет, пока младший посмотрит на него в ответ. Он плавно поднимается с пола, слегка придерживаясь за край кровати, и аккуратно заправляет новую постель, накрывая ее после пушистым пледом в мелкую травку. — Мне кажется, я в самом начале ясно дал понять, что хочу построить с тобой все единое — без «твое» и «мое». Сейчас я хочу приходить ни к себе в квартиру, а к нам домой. Для меня это очень важно, детка. Его фигура в огромной спальне кажется сейчас такой миниатюрной, что ему хочется подойти к нему и крепко-крепко обнять, попросив за все прощение. Он не хотел обидеть. Не хотел говорить то, что нечаянно сорвалось с его уст, не хотел разграничивать то, что только начало шаг за шагом сплетаться в единую нить. Они сделали этот огромный шаг, чтобы стереть все границы и наконец-то открыть двери чему-то новому, тому, что сделает их по-настоящему счастливыми. Они смогли справиться со всеми «против», смогли противостоять непростой судьбе, чтобы только в конце получить долгожданное «мы». И он должен привыкнуть к этому. — Прости, — опустив глаза, Чимин приподнимается с кресла и идет навстречу тому, кто так неуверенно пропускает волосы сквозь пальцы и теребит свои тонкие губы с обветренной кожицей. В последнее время он все больше и больше впадает в это зыбкое чувство, что Чимин не уверен, все ли между ними идет хорошо. — Я не хотел этого говорить. Наверно, просто еще непривычно, что теперь я не один. Младший аккуратно пристраивается со спины, чувствуя всем телом как замирает чужое сердце, и обнимает своего мужчину, нежно сцепляя руки на тонкой талии. Его светлые волосы мягко падают на лицо, скрывая глаза, а он лишь сильнее утыкается лицом меж острых лопаток и вдыхает такой родной аромат кондиционера для белья. Он ощущает, как постепенно все его тревоги сходят на нет, а каждая клеточка в его теле расслабляется, стоит лишь теплым ладоням покрыть его немного прохладные. Длинные пальцы оставляют нежные касания на запястьях, проводят вверх и вниз, и от этого, казалось бы, незначительного жеста, все его нутро покрывается мурашками, а на лице красуется очаровательная улыбка. Потерявшись в себе и любимом мужчине, в шуме стиральной машины в ванной и городских дорог, он сильнее прижимается к чужому телу и целует сильную спину сквозь тонкую ткань футболки — фактурные лопатки, рельефный позвоночник и короткий загривок с проскальзывающими естественными темными волосами. Наверно, совсем скоро ему нужно будет снова краситься или, может быть, он захочет снова стать брюнеткой. Он был бы не против на это посмотреть. — Тебе хорошо со мной? — внезапно спрашивает Чонгук, слегка наклонив голову. Его голос пропитан легкой хрипотцой, от которой трясутся колени, и легким волнением, но он, кажется, сейчас до боли серьезным. Тонкие пальцы играют с браслетом на его запястье, и Чимин чувствует всем своим сердцем, как только тот сейчас не уверен. Ему не нужно много видеть, чтобы знать, что красивые черные бездны сейчас напуганы, а на тонких губах образовалась крохотная рана из-за частого покусывания. Чужое сердце не может врать, когда он преследует учащенное биение под кончиками пальцев. — Почему ты спрашиваешь? — Мы живем вместе всего лишь пару дней, но я просто хочу быть уверенным, что все делаю правильно, — неуверенно пожимает плечами Чонгук, крепче сжимая его ладони. — Для меня сейчас все иначе, и я не хочу ничего испортить. — Не нужно об этом думать, Чонгук-а, — расцепляя руки, качает головой Чимин, разворачивая старшего к себе лицом. Его небольшие ладони ласково касаются бархатистой кожи румяных щек и острой линии скул, длинных ресниц и приоткрытых губ, которые так сильно хочется поцеловать. На его лице сияет улыбка, когда он замечает в красивых глазах напротив ворох звезд, что так и рвутся упасть в его крошечные ладони. А он более, чем готов, поймать каждую. Он не замечает, как его голос понижается на унцию, а по телу проносится легкая дрожь. Черт, что они только творят друг с другом. — Ты — самый идеальный мужчина, слышишь? Я схожу по тебе с ума каждый день. Тебе это кажется нормальным? И этот звонкий смех, слетающий с чужих уст, и глаза, сияющие любовью, в миг согревают его сердце. Теперь все в порядке, когда перед его глазами лишь теплая улыбка с проглядывающими кроличьими зубами. — Я не хочу вести себя глупо, но эти постоянные сомнения выводят меня из равновесия, — побеждено вздыхает Чонгук, прижимаясь губами к чужом лбу и умиротворенно прикрывая глаза. Его ладони аккуратно ложатся на чиминову поясницу, сильнее притягивая к себе, а воздух вокруг, кажется, перешагивает в отметку «очень горячо», но он пытается это игнорировать. Сейчас не время, даже если он становится похожим на оголенный провод. Он ощущает, как совсем-совсем близко бьется чужое сердце, соединяясь с его в звонкую трель, чувствует мелкую дрожь и теплое дыхание на своей шее, поднимающее его ввысь. Неописуемо. Солнце плавно окрашивает просторную спальню в загорелый желтый, а его ласковые лучи проскальзывают сквозь пряди пшеничных волос, играясь с их невероятной мягкостью. От них веет легким ароматом зеленого яблока, немного горчинки цитруса, но этот запах настолько стал родным, что укутавшись поглубже в светлую макушку, он растворяется в глубине такого долгожданного спокойствия и нежности, скользящей по его коже. Чужой прохладный нос медленно водит по его шее, оставляя после себя маленькие следы, а он тает от такого, как трепетно и ласково маленькие ладони с набухшими кончиками пальцев гладят его лицо и, кажется, получают от этого истинное удовольствие. Ему нравится, когда Чимин такой домашний и невероятно игривый. Нравится его непревзойденная разносторонность, эта обаятельная улыбка с нотками озорства и кокетливый взгляд медовых глаз, вызывающих бурю в его сердце и огонь в душе. Ему нравится все, и неважно, даже если невозможно быть полностью вдохновленным любимым человеком. Но ему плевать. Для него в нем нет недостатков, нет изъянов в чужом добром сердце и красивой душе, умоляющей быть лишь ближе, не отрываясь друг от друга ни на секунду. Для него нет ничего, что могло бы его оттолкнуть и усомниться, что этот человек с небольшими ладонями, не для него. Полнейшая чушь. Стоит лишь завораживающим медовым глазам встретиться с его, как он полностью пропадает, забывая, был ли он жив до этого момента. Потому что эти искры в миндалевидных глазах, этот неподдельный блеск и красота, переливающая в свете полуденного солнца, побуждают его полюбить этот мир, не взирая на его пепельный занавес и рассыпчатую угрюмость. Ничего не имеет значения, когда мягкость чужих рук стирает все его невзгоды, его неуверенность и печать, его глупые сомнения и тот факт, что ему больше не нужно скрывать внутреннее «я». Он больше не защитник прошлого. Больше не тот, кто так отчаянно цепляется за вуаль надуманной жизни и раздутого счастья, когда на деле были лишь сплошные гнилые руины и его сердце, напрочь истекающее кровью. Теперь все иначе. Теперь все по-другому, и он готов каждый день пропадать в том, кто дарит ему целый мир с изумительным пурпурным закатом с отголоском желтого и нежно-розового. — Ты не должен ни в чем сомневаться, — приподнимаясь на носочки, успокаивает Чимин, осторожно цепляясь за сильные плечи. На красивом лице в свете вечернего заката мелькают теплые блики, делая его любимого мужчину еще более сладким и очаровательным, что он просто не может держать себя в руках, чтобы его не поцеловать. Губы невыносимо зудят, кончики пальцев царапают загорелую кожу на затылке, изредка цепляясь за отросшие волосы, а в его мыслях лишь невыносимо соблазнительные губы с милой родинкой и густые ресницы, которых так отчаянно хочется коснуться. Чонгук весь такой — дразнящий и нежный одновременно, его хочется трогать, касаться, хочется его гладить и прижимать к своему разгоряченному телу, лишь бы только знать, что он весь — его. Порой кажется, что у него помутнение. Он спит и видит в своих снах лишь одно единственное лицо, сотканное из лепестков любви и розовой пыли, плавно оседающей на чужих скулах. И он просто пропадает. В глубине бездонных глаз, в крепких объятиях и горячем дыхании, заставляющем гореть кожу его смущенного лица. Но ему нравится эта декорация чувств с таинственным волнением и бесконечным желанием, витающем в воздухе. Поэтому сейчас, стоя напротив своей любви, он даже не думает сопротивляться своим истинным желаниям, горящим под кожей. Секунда. Раз. Два. Три. И его влажные уста целуют в уголок чонгуковых потрескавшихся губ, в надежде передать ему немного спокойствия. — Я здесь, ты здесь, мы вместе, и больше нет никаких «но». Позволь своему сердцу чувствовать, позволь ему быть самим собой и хотя бы раз не слушать твои удручающие мысли! Он все сделал правильно. — Не понимаю, чем я тебя заслужил, — в самые губы бормочет старший, погружаясь в блаженный трепет. А Чимин даже не сопротивляется, полностью растворяясь в горячем прикосновении и тепле старшего. Черт, они слишком зависимы. Чонгук даже не думает двигаться, только жадно впитывает чужие сладкие вздохи и сильнее обвивает руками талию Чимина, надеясь удержать его так как можно дольше. И неважно, сколько времени они могут так простоять, утопая друг в друге и проникая под кожу, становясь одним целым. Губы младшего горячо прижимаются к его губам, слегка толкаясь и наклоняясь, словно это поможет впитать Чонгука в себя, даже если это кажется недостижимым. Но это неважно. Расстояние стирает миллиметры, а их тела движутся в унисон, растворяясь в трепете их прикосновений. Для них это не просто очередной поцелуй, не просто касание губами и ласкание языка. Сейчас, когда руки стремятся лишь сильнее прижать к себе свою любовь, они чувствуют лишь бесконечное доверие и благодарность, сочащуюся с их скользящих губ. Будто слов недостаточно. Будто прикосновения не могут передать то, о чем хотят рассказать чувственные уста. Когда вздохи сливаются воедино, а дыхание одно на двоих, они ощущают крепнущую нить, пронизывающую их сердца и любовь, бегущую по венам. В просторной комнате интимно звенят тихие прерывистые чмоки и возбужденные стоны, слетающие с раскрасневшихся уст. Чонгук издает мягкие звуки в рот младшего, хриплые и нежные, когда тот посасывает его язык и облизывает его губы. Чимин ласково дотрагивается до него и улыбается в поцелуй, забавляясь от того, каким податливым он стал от его прикосновений. Осторожно запустив пальцы в шелковистые волнистые волосы старшего, русоволосый почесывает его голову и мурлычет того, когда их языки в очередной раз находят друг друга. Волшебно. Их поцелуй чересчур страстен для будничного семейного вечера, но время уже давно перевалило за шесть и единственные огни, освещающие их, — это оранжевые оттенки уходящего заката и тусклый свет фонарей. Однако этого достаточно, чтобы распахнув свои веки, Чонгук увидел перед собой красоту в виде нимфы, сияющей в лучах незнакомого города. Ему кажется это все нереальным. Нет, это точно сон. Только дотронувшись дрожащими пальцами до влажных чиминовых губ, охотно целующих его кончики, с этим пристальным взглядом медовых глаз, он понимает, что давным-давно проснулся. Потому что Чимин — настоящий. Тяжело дышит с приоткрытыми губами, грудная клетка плавно поднимается и опускается, пока он пытается ухватиться за его шею своими ледяными пальцами, в надежде отыскать опору. И выглядит удовлетворенным. Персиковые щеки покраснели, а с довольных губ слетает милое хихиканье, стоит лишь клюнуть его в небольшой милый носик. Неужели мир может быть таким идеальным? — Я думаю, мне стоит заняться ужином, — оставляя трепетный поцелуй на щеке старшего, смущенно шепчет Чимин, прикусив губу. Ему хочется смеяться в голос, когда он замечает румяные щеки любимого мужчины и лиловые аппетитные губы от долгих поцелуев. Это сводит его с ума. И он ни капли не стесняется быть таким зависимым. — Может быть, наш ужин будет сегодня немного другим? — игриво приподнимает бровь Чонгук и притягивает к себе вновь очаровательное лицо с глазами-полумесяцами. Невероятно красиво. — Как тебе только не стыдно! Чимин притворно ударяет старшего в грудь, показывая свое «недовольство», хотя на самом деле его круглое лицо покрывается предательской розовой пылью и милой улыбкой, которую он так отчаянно пытается скрыть. Черт возьми, он просто невыносим! — Я просто предложил как один из вариантов, — смеется старший, уклоняясь от очередного удара. Но из своих рук младшего не отпускает. Прижимает снова ближе к себе и целует в пухлые надутые губы, таящие под его едва весомым касанием. Он знает, что они должны сейчас прекратить и снова заняться делами, но все его внутреннее голодное нутро безумно хочет погрузиться в новое постельное белье и боготворить своего любимого ребенка на шелковых простынях под покровом ночи в свете расцветающей луны. Сцеловывать каждый вздох с приоткрытых уст, готовый вырваться с новым прикосновением к слабым точкам, ласкать своими руками миниатюрное подтянутое тело, снова и снова запоминая каждый изгиб, и просто поклоняться тому, кто будет смотреть в его глаза так жарко и дерзко, словно целой жизни будет недостаточно, чтобы они насытились друг другом. И он уверен, что так и есть. Его всегда будет недостаточно. — Мне кажется, ты слишком избаловался, хён, — невинно подытоживает русоволосый, пока заправляет выбившиеся пряди розовых волос за уши. То, как округляются глаза старшего от его «хён», заставляет его визжать от радости и звонко смеяться, не жалея голоса, в сильную шею с симпатичной яремной веной. Их совместный быт будет весьма интересным. — Чимин, не начинай то, что мы не сможем закончить даже через пару часов, — хмуро отвечает Чонгук, пробираясь руками под объемный свитер Чимина к его тонкой талии и очерчивая кончиками пальцев вылепленные изгибы. Черт, его кожа такая мягкая. — Тогда мне стоит пойти приготовить пасту, чтобы хён смог разобраться с оставшимися делами, — оставив последний поцелуй на поджатых губах, явно недовольных его ответом, Чимин быстро выскальзывает из теплых объятий, сразу же направляясь в гостиную. Они смогут заняться друг другом позже. Если доживут до ночи, так и ни разу не прикоснувшись друг к другу. Да, это действительно становится пыткой. Проходя мимо телевизора, он включает музыкальный канал на среднюю громкость и сразу же спешит на кухню готовить вкусный ужин. Сейчас он чувствует себя здесь уютно. Чонгук заставил его переставить все так, как ему удобно. Поэтому в данный момент ему намного проще отыскать нужную сковороду и разделочные доски, чтобы заняться приготовлением. Покупками вызвался заниматься он сам. Магазин находится всего лишь на соседней улице, всего лишь пройти пару метров, поэтому ему несложно после работы покупать немного вкусностей. В самом начале он очень переживал, как будет проходить их завтрак, смогут ли они обедать и ужинать вместе. Но все сложилось само собой. Итог — обедать вместе они не могут. Ужинать, кстати говоря, не всегда. Но Чимин не расстраивается, прекрасная зная, что трудовые будни никто не отменял и они смогут довольствоваться друг другом с небольшим опозданием. Поэтому сейчас он уверенно достает из холодильника свежие шампиньоны, куриное филе, сливки, свежие травы и принимается за готовку. Иисус, он получает от этого искренне удовольствие. Нарезанные грибы в миг оказываются в разогретой сковороде совместно с луком, пока он занимается варкой пасты и обсушиванием мяса. На заднем фоне играет Трой Сиван с новой композицией, успевшей стать его любимицей, пока сам он подпевает знакомым строкам и немного пританцовывает на особенно вкусных моментах. Запах на кухне стоит невероятный — орегано и размарин придают пикантную ноту, а свежее поджаренное мясо лишь дополняет наполненную недостающими красками картину. Он отдаленно слышит, как Чонгук в гостиной передвигает тумбу с телевизором, как стеклянный стол с причудливыми кактусами сдвигается немного с центра, а сам хозяин выпускает несколько ругательств, когда искренне недоволен результатом. Он действительно хочет выбросить тумбу. Вот же ребенок. Но Чимин старается не отвлекается, приоткрывает крышку с томящимся мясом и грибами, немного помешивая, добавляет пасту в готовности аль денте, немного сыра и снижает огонь, чтобы его любимое блюдо смогло окончательно приготовиться. Это не займет много времени. Пока паста достигает своего пика, он аккуратно расставляет тарелки и столовые приборы, усаживая их с Чонгуком совсем рядом, достает из холодильника бутылку белого вина и устраивает ее в центре стола, как бы намекая, что сегодня вечером им нужно немного расслабиться и отметить наконец-то его переезд. Эти дни были действительно жестокими. У Чонгука резко навалилась учеба и силовые тренировки в зале, пока Чимин с головой ушел в портретное искусство и собирал по крупицам свое портфолио для итогового проекта. Ему не достает еще пары картин, но он надеется, что как-то сможет это исправить. Его профессор постоянно надоедает звонками и торопит сдать работы намного раньше остальных, чтобы он мог оценить его труды, только сам Чимин чувствует, что попал немного не в тот полярный круг, и сейчас его вдохновение плавает где-то на самом дне. Ему бы хотелось закончить все раньше — доделать бесчисленное число эскизов в его скетчбуке и просто представить то, что у него есть. Но даже сам он знает, что это не то. Для завершения своей портретной коллекции ему нужен лишь Чонгук. Да, его идеально красивое лицо и любящие глаза, смотрящие лишь на него. Но его внутренняя ревностная жилка твердит каждый раз, что «свое» не нужно демонстрировать для чужих глаз. Его нужно бережно хранить в сердце, лелеять как самое святое и скрывать от тех, кто так и грезит на него посягнуть. Да, это звучит глупо. Это более, чем по-детски, но он не может ничего с собой поделать. Он в любом случае уверен, что не пройдет конкурс в Уитни, так зачем ему напрягаться и открывать свою душу тем, кто даже никогда его больше не увидит. Нет-нет, нужно перестать об этом думать хотя бы сейчас. Желая вырваться из этого гнетущего роя мыслей, Чимин устремляет все свое внимание на сервировку порций и украшение пасты листьями салата и яркими черри. Пахнет действительно очень вкусно и соблазнительно. — Чонгук-а, все готово, — кричит младший, пока поднимет жалюзи на окне, желая впустить в комнату немного естественного света и красивый вид на город. Последним штрихом является установка свечи рядом с бутылкой вина, и вот он уже присаживается на свое новое место. К слову, розововолосый не заставляет себя долго ждать. Несколько секунд и он уже весь такой невероятно красивый и слегка запыхавшийся звонко чмокает его в щеку, нежно обнимая за плечи, и приземляется на соседний стул. Все так, как и должно быть. — Мне кажется, соседи в округе успели оценить твои кулинарные способности, — подцепив палочками пасту, в подтверждении кивает Чонгук. Чимин наливает немного белого вина в бокалы и улыбается, когда замечает, с каким аппетитом старший уплетает куриное мясо с ароматной лапшой. — Будь уверен, что через неделю здесь будут толпиться люди и умолять тебя помочь им в приготовлении обыкновенной яичницы. Вот увидишь. — Серьезно? — дерзко улыбается Чимин, внимательно изучая активно жующее чудо совсем рядом. Он делает небольшой глоток вина, одобрительно кивая, и сразу же расслабляется, чувствуя как то в миг разукрашивает его щеки. Приятно. — И ты позволишь кому-то еще наслаждаться моей кухней? — Я даже не открою никому дверь, — беззаботно пожимает плечами старший, чем заставляет рядом сидящего младшего смутиться еще больше. — Черт, это вино ужасно вкусное. Где ты только его добыл? — Это все тот же магазин на соседней улице, — отвечает Чимин певучим голосом, обхватив руками колено. — Знаешь, когда мне было около шестнадцати, когда нормальные дети играли в компьютерные игры и заводили отношения, я изучал поварскую книгу и погружался в дегустацию вина. У моей матери был мужчина лет на пятнадцать старше нее, так вот, у него был свой ресторан где-то в Кванджу. Он нас, конечно, никогда туда не водил, но каждый раз, как он появлялся у нас дома, приносил бутылку вина. Такую женщину, как моя мать, нельзя было этим удивить, но он все равно пытался. В итоге, мы с Хосоком часто баловались остатками того, что она не выливала в раковину. Я до сих пор задаюсь вопросом, чем они ей не нравились. У него был отличный вкус в винах, несмотря на то, что в женщинах — не очень. — И долго они провстречались? — заинтересованно спрашивает Чонгук, активно запихивая в рот черри. Каждый раз его глаза прикрываются от огромного удовольствия, а с маслянистых губ слетает довольно «о», превращающее его в милого ребенка. — Хм, — задумывается Чимин, отложив палочки. — Около пяти месяцев, кажется. Он даже не позвонил ей на ее день рождения. Представь, как она злилась, когда Хосок получил от него в подарок разовый сертификат на посещение своего ресторана, а она — ничего. — А что получил ты? В начале Чимин ничего не отвечает, словно обдумывая, стоит ли погружаться в эту тему так глубоко. Его подбородок прижат к коленям, а глаза неподвижно смотрят на уходящее солнце у горизонта в форме маленьких грустных полумесяцев, изо всех сил стараясь разглядеть пейзаж на фоне яркого света. — Сообщение о том, что мне нужно вылезти из скорлупы, — натянуто улыбается Чимин и откидывается на спинку кресла. Он нервно поправляет выбившиеся пряди волос и устремляет свой взгляд куда угодно, только не на Чонгука, поджимающего губы. — Я был очень застенчивым в шестнадцать. Я редко выходил к столу и здоровался с ним. Мне больше нравилось отсиживаться в своей комнате, рисовать или просто читать книги, что покупал мой старший брат. Мне не было дела до очередного ухажера, что раз от разу менялся из-за напыщенного эго моей матери. Поэтому мы не ладили. Когда я получил от него такое сообщение на свой день, то совершенно не был удивлен такому отношению. Там не было грубости, и я знаю, что он не хотел меня обидеть. Я ответил ему «спасибо», а он написал, что его послание мне пригодится в жизни. Могу с уверенностью сказать, что он был прав. Через год я стал другим. Но больше он меня не поздравлял, хотя Хосок часто ездит к нему в Кванджу. Чимин залпом выпивает стакан вина и поднимает свои отяжелевшие веки, зная, что Чонгук смотрит на него. Он чувствует, как теплая ладонь так трепетно покрывает его, что бешеные мурашки по всему его телу не кажутся чем-то таким ужасным. Это больше приятно. Ему нравится обо всем разговаривать. — А твой отец? Ты не пытался с ним встретиться? — Он не хочет, — спокойно говорит Чимин, и Чонгук искренне удивляется его ровному тону. — Просто так родители не бросают своих детей. Когда я не получил ни одного подарка, стало ясно, что я ему не сдался. Так что, все живут своей жизнью, — он тяжело выдыхает и трет свои уставшие глаза. — Чонгук-а, прости, что испортил наш вечер. — Ты этого не сделал, — ласково улыбается Чонгук, сжимая его небольшую ладонь. Ему хочется забрать его внутреннюю боль и печаль, но он знает, что не может. В его силах лишь крепко-крепко держать его за руку и никогда не отпускать, показывая, что он всегда рядом, всегда в его сердце и душе. — Недавно я тебе рассказывал о своей семье, и ты видел меня в самом уязвленном состоянии. Это нормально, спустить тормоза. Так ты можешь понять, что до сих пор жив. — Спасибо, — одними лишь губами устало шепчет младший. Между ними повисает уютная тишина. И, кажется, никто не хочет ее нарушать, пока они растворяются в легкой инди-композиции и исчезающем закате за горизонтом. Вино практически допито, паста съедена, но никто даже не пытается разъединить переплетенных рук, согревающих в столь прохладное время. — Прости, что я рылся в твоих вещах, — неуверенно потирает затылок старший, прерывая молчание, — но я наткнулся на брошюру Уитни с информацией о семидесяти пяти участниках. Ты там принимаешь участие? Он видит, как Чимин тяжело сглатывает. Его до этого ласковый взгляд становится пустым и безэмоциональным, пока он старательно пытается сохранить небольшую улыбку уголками губ. Только Чонгук видит, как он борется с самим собой, и та не доходит до его медовых глаз. И он уже жалеет, что начал этот разговор. — Это сложно, — отодвигая тарелку, прикусывает губу младший. — Наш итоговый проект рассчитан на то, что критики за пределами университета будут оценивать студенческие работы, чтобы после показать их на долгожданной выставке Биеннале. Туда нереально попасть. Отбор проходит по всему миру, и желающих действительно много. Это как один шанс на миллион, если не больше. Глупо тешить себя надеждой, что я могу быть одним из них. — Почему ты в себя не веришь? — хмурится старший, изучая безразличное лицо напротив. Он видит, как его ребенок сжимается в размерах от его тона, видит расстроенную складку вокруг глаз, эти поджатые симпатичные губы, и внутренне воет от того, что никак не может его утешить. Короткие пальцы сдирают надоедливый заусенец, только лишь ухудшая ситуацию, но того это нисколько не беспокоит, пока он все глубже и глубже погружается в кресло. — Я видел твои работы и незаконченное портфолио, это на самом деле невероятно. У тебя есть такой же шанс оказаться там, что и у остальных. — Чонгук, пожалуйста, не строй иллюзий, которых я не смогу оправдать, — разочарованно качает головой Чимин, убирая со стола свою руку, словно касание его обожгло. Он не замечает растерянного лица любимого мужчины от своей резкости и опущенных глаз, когда он выплескивает свою горечь из-за несбыточных мечт. — Все мне твердят, что я смогу. Только вот, что будет, если ничего не получится? А? Я не хочу слышать слова жалости в свой адрес, что я пытался, но не смог дотянуть, или мои работы были недостаточно хороши, чтобы я оказался там. Я должен просто закончить этот чертов проект и продолжить жить дальше, будто этого Биеннале никогда в моей жизни не было. Я чертовски от всего устал. — Чимин, — пытается Чонгук, но младший его будто не слышит. — Я пойду отдохну, — отодвигая стул, понуро бормочет Чимин, даже не взглянув на него. — Оставь посуду на столе, я после все уберу. И уходит, исчезая в гостиной. Чонгук чувствует себя паршиво. Мысль, что это он создал трещину в их отношениях, разбивает его на части. Нет, он должен был понять, что эта не та тема, которую стоит продолжать. Глупый, глупый, глупый. Он до боли сжимает корни своих волос и до белых пятен трет глаза, лишь бы только боль в районе его сердца прекратилась. Это невыносимо. Нет. Между ними не должно все быть так. Они любят друг друга, они знают маленькие черты характера и должны понимать друг друга, когда стоит остановиться. Но он не смог. Увлекся разговором о жизни того, кто был еще просто не готов до конца ему открыться. Только он не дал ему шанса. Теперь он все разрушил? Черт, нет, он должен все исправить. Не желая тревожить Чимина, пока тот сейчас на грани срыва, Чонгук, сжавшись до малых размеров, моет посуду и убирает со стола. Остатки вина закупоривает специальной пробкой, убирает его в холодильник, и просто выдыхает, когда все оказывается на своих местах. Его сердце невероятно бешено бьется в груди, а тело, кажется, горит. Невыносимо. Он ставит электрический чайник, чтобы заварить немного чая с жасмином и успокоиться, отыскивает в дальнем ящике сахарные печенья и какие-то мармеладные конфеты, что он покупал в кондитерской на пару кварталов ниже, и просто ждет. Жаль, что непонятно, чего именно. Он крепко поджимает губы, когда с гостиной не доносится ни звука: телевизор больше не играет, а ванной так и не хлопнула дверь. Квартира постепенно погружается в полумрак, когда за окном лишь остаются только фонари, кое-где можно заметить свет в домах напротив, а свеча на столе готова вот-вот иссякнуть в мгновение ока. В остальном — везде полнейшая тьма. И сейчас, когда он один на один с собой, его это очень пугает. Достав из выдвижного ящика деревянный поднос, Чонгук аккуратно расставляет на него чашки с ароматным чаем и блюдце с разными сладостями. Это должно помочь. Он всегда в юности успокаивал себя травами, заваривал в небольшой чайник и пил в самых тяжелых порывах депрессии. Тогда это было его спасением. В верхнем шкафу, к огромному счастью, находится небольшая свеча в стеклянном стакане, поэтому, даже не думая, он осторожно пристраивает ее посередине и, набравшись немного мужества, идет в гостиную. Здесь тишина. Из приоткрытого сверху окна доносится гул мимо проезжающих машин и ропот проходящих подростков, и сейчас он так яро ощущает, что каждый раз морщится, стоит лишь услышать очередной крик с улицы. Нужно закрыть окно. Стараясь лишний раз не шуметь, розововолосый осторожно прижимает поднос к груди и направляется прямиком к источнику холода и ненужного шума. В это время в Америке очень красиво и порой возникает чувство, что становится даже легче дышать, стоит лишь выключить дневной свет и погрузиться в атмосферу ночи. Хочется выйти подышать. Но не сейчас. Не тогда, когда его жизнь висит на волоске от пропасти. Шаг. Два. И поднос едва слышно пристраивается на стеклянном столике. Кактус приходится подвинуть. Рядом, совсем-совсем близком, свернувшись, то ли от накативших эмоций, то ли от холода, сквозившего через раскрытое окно, лежит Чимин. Его маленькие глаза с опухшими веками плотно сомкнуты, губы поджаты в тонкую линию, а на лбу красуется некрасивая суровая складка. Вряд ли он спит. Но Чонгук не хочет давить на него. Он аккуратно присаживается на пол, поджимая под себя ноги, и трет до побеления ладони, боясь сделать снова неверный шаг. Боясь оступиться. По его телу то и дело пробегает неприятная дрожь, где зубы стучат друг о друга, а к рукам едва поступает кровь, только ему не холодно. Нет. Просто сердце вновь играет с ним злую шутку. Нужно попытаться. — Я не хотел на тебя давить, — поднося к губам горячий чай, начинает старший, не обращая внимания на легкое жжение. Он опускает глаза и смотрит на свои колени, чувствуя, как его душа воет от вины и сожаления, как хочет распороть ему грудь и упасть в ноги к тому, держит его на расстоянии вытянутой руки. Все не должно быть так. — Это вышло само собой, и я искренне не хотел. Мне просто стало невероятно обидно, что человек, который побуждает меня верить в себя, не делает того же самого. Вдох. — В пятнадцать лет путь к профессиональному боксу у меня был потерян. Грыжа в позвоночнике и некоторые осложнения в корпусе скелета, и ни один тренер не хотел брать на себя такую ответственность. Я больше не мог заниматься со своими сверстниками и думать о том, что когда-то смогу попасть в большой спорт. Родители отнеслись к этому лояльно, даже больше положительно, потому что им не нравилось мое увлечение. В то время я был дико убит горем. Черт возьми, мне было только пятнадцать, — тяжело вздыхает старший, вспоминая те дни, будто вчера, — а я уже столкнулся с суровой реальностью. Тогда я не думал, что после этого смогу найти какой-то смысл в жизни. Я был потерян, эмоционально опустошен и постоянно впадал в депрессию, когда по местным каналам иногда крутили бои с ребятами из боксерской групп, а я лежал бревном в своей кровати и смотрел в потолок, не думая, что завтра я буду чувствовать себя немного лучше. После перенесенной операции и некоторой реабилитация, я понял, что не смогу просто сидеть на месте. Я забил на опасения врачей, на крики родителей и начал активно тренироваться, мое тело еще знало, как нужно двигаться. Но меня никто не хотел брать, даже если я доказывал, что здоров. Лишь случайно я узнал о боях без правил и тех людях, кто также, как и я, потеряли один единственный шанс, — грустно усмехается Чонгук, поглядывая на безмятежное лицо младшего. — Как бы это забавно не звучало, но меня сразу приняли. Один из местных боксеров сказал, что видел знакомый блеск в моих глазах, настойчивость и выносливость, и поэтому мне было тут место. И я остался. Выдох. И больше он действительно не знает, что сказать. Он ждет несколько минут, уже допив свой чай и так и не притронувшись к сладкому, но русоволосый ничего не отвечает. Продолжает молчать и делать вид, что не слышит его бурной речи и того факта, что он снова выкладывает сердце на рукаве, но не получает ничего взамен. Ничего страшного. Для него такая ситуация привычна. Он сам не замечает, как от досады поджимает губы и рассерженно усмехается, когда его душа снова в клочья и нет того, кто бы держал его за руку просто за то, что он есть. Что не сдался, когда многие верили, что он это сделает. Нужно просто уйти и дать ему время побыть наедине с собой. Чонгук уже хочет встать и пойти спать, как его прерывает до боли знакомый голос. Слабый и совсем неуверенный. Там много боли. И ему тяжело самому, что они сейчас здесь. — Я не смогу так, как ты, — невнятно бормочет Чимин, так и не открыв глаз. Его маленькое тело кажется еще меньше, сверкая в свете одинокой свечи. Лицо невероятно бледное, появились небольшие круги, но он не двигается. Едва шевелит губами, но не пытается сделать больше. Но старший знает, что он его слышал и слушал. — Ты можешь все, если захочешь, — улыбается Чонгук, придвигаясь немного ближе и касаясь пальцами шелковистых русых волос, в надежде успокоить. — Я думал также, как и ты, не видел будущего и не верил в свои силы. Просто, знаешь, в чем смысл жизни, если все время прятаться и верить только в плохое? Да, можно один раз, два раза и еще несколько упасть, но затем встать и пройти путь с гордо поднятой головой. Все зависит от нас и наших чувств. Нельзя быть в чем-то уверенным на сто процентов. Моя младшая сестра два раза лежала в больнице с нервным срывом, потому что ее величество не взяли на интересующую ее роль. Но затем она снова приходила в себя, снова сияла и подкупала всех своей выносливостью. Может быть, именно поэтому наши родители так ею восхищаются. Она юная, но не боится идти вперед. И ты не должен. Я поддержу тебя всегда, слышишь? Не получится в этот раз, то получится в другой. К черту этот Уитни, если он упустит такой шедевр, как ты. Тяжелое дыхание отдается эхом по комнате. Черт, он сказал все, что хотел. Чимин ничего не говорит, но Чонгук видит, как содрогается от рыданий его миниатюрное тело. Нет, он никогда не отпустит его руки. — Эй, детка, не плачь, — целуя крохотные пальцы, умоляет старший, когда замечает на симпатичным лице мокрые дорожки. — Мне больно, что я заставил тебя пройти через это, — еле сдерживая рыдание, отрицательно качает головой Чимин. — Я просто глупый ребенок. К тому же, тупой. Как ты меня терпишь? — Я не терплю тебя, — мурлычет Чонгук, когда перед его взором открываются полумесяцы. — Я люблю тебя. Это разные вещи. — На твоем месте, я бы давно себя бросил. — Я этого никогда не сделаю. — Ты многое потеряешь. — Ничего не имеет значения, если рядом не будет тебя, — искренне говорит Чонгук. И Чимин ему верит. — Раз ты меня любишь, то я бы не отказался от мармелада и чая с жасмином, — шмыгает носом младший, когда замечает довольное лицо любимого мужчины. Это все, что ему было нужно. Навсегда. — Тогда пойду еще раз погрею чайник. Старший резко поднимается с пола, не желая заставлять любовь всей своей жизни долго ждать, и практически бежит на кухню. Но в последний момент медовый голос его останавливает. — Чонгук-а? Сейчас или никогда. — Да? — Я люблю тебя, — шепчет Чимин, дотрагиваясь до своих губ. Держи меня крепче. Будь со мной дольше. — Я тебя тоже, — улыбается старший, заметив ответный блеск в самых красивых глазах. Счастье — это прекрасно, верно? — Прошу только об одном — никогда не отпускай меня. — Я этого не сделаю. И каждый знает, что это навсегда.… только рядом с тобой.