Лишь шаг до тебя.

      -Кенсу, скажите, когда вы чувствовали себя счастливым? Стефани, психолог-консультант, задала мне этот вопрос в конце наших занятий. Я хожу к ней полгода. Она сидит напротив меня - "паркер" в изящной руке, прямые каштановые волосы, бледное веснушчатое лицо.       -Счастливым? - переспрашиваю я, словно не понимаю, о чем речь.       -Да-да. Ощущение счастья иногда возникает в самые неожиданные моменты. Оно необязательно зависит от чего-то конкретного. Я пью воду и думаю над ответом.       -Мне нравилось, когда в детстве папа брал нас с Луханом на озеро... - Лухан - мой младший брат. - Мы бывали там каждое воскресенье. Это замечательно. - Я снова задумался. - Ну и в школе мне тоже было... нормально, когда все шло гладко. Стефани ждет продолжения, на ее бесстрастном лице не отражается ничего. Она часто копается в моей душе, напрасно надеясь, что из глубин моей психики всплывет что-нибудь интересненькое.       -Какой трудный вопрос, - бормочу я. Счастье, покой - все это для меня абстрактные вещи, в своей жизни я с ними не сталкивался. Зато мне всегда так хотелось восторгов, а острые ощущения заставляли меня прямо-таки летать.       -Не торопитесь, подумайте - говорит Стефани; на ее письменном столе тикают часы. Многие бы сказали, что испытывали наивысшее счастье, когда влюблялись или когда у них рождались здоровые дети. У меня тоже год назад родился сын, Чунсо, но с его отцом, Чанелем, мы расстались. Я вспоминаю, как познакомился с Чанелем. Был ли я с ним счастлив? Теперь, оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать - нет, не был. Но мой пульс бешено учащался при виде его, особенно в первые месяцы. Я до сих пор помню его пронзительный взгляд, устремившийся на меня из-за барной стойки в тот первый вечер, когда мы положили глаз друг на друга. У него был особенный дар - при нем я не замечал ничего вокруг. Мы танцевали, прижимаясь к друг другу разгоряченными телами. Потом сидели в обнимку в такси по пути ко мне домой. Глаза Чанеля блестели, рука лезла мне под футболку. Меня до сих пор бьет дрожь, когда я вспоминаю ту его улыбку - моего повелителя, мачо. Поначалу его внимание зачаровывало, льстило. Да и кто устоял бы против такого мужчины? Я ерзаю на стуле, стремясь прогнать его из своих воспоминаний. Трудно, нет слов. Я до сих пор оглядываюсь, когда иду по улице; его лицо постоянно мерещится мне в толпе прохожих... Нет-нет, вернись к вопросу, Кенсу. Когда я чувствовал себя наиболее счастливым?       -Когда у меня родился Чунсо. - Я лгу, потому что больше ничего не могу придумать. Говоря по правде, рождение сына и первый год были совсем не тем, о чем я мечтал. Интересно, что чувствуют другие мамаши. Я ни секунды не жалею, что родил его, но что подумает обо мне Стефани, если я признаюсь ей, что однажды едва не оставил его в парке? Беспомощного, беззащитного кроху. Чтобы не заплакать, я закрываю глаза.       -Кенсу? - говорит Стефани. - Не волнуйтесь, мы... Я останавливаю ее жестом руки. Я вижу себя мальчиком на кухне нашего дома в Пусане. На мне фартук с розочками и такой же колпак. Я сыплю в тесто изюм и перемешиваю деревянной ложкой маслянистую пышную массу. Когда мама не смотрит, я макаю в кастрюлю палец . Вкусно-то как! Просто божественно! Не удержавшись, я опять лезу пальцем в сладкое месиво.       -Кенсу, так вообще не останется теста, - одергивает меня мама, подкрадывается ко мне и тоже макает палец в тесто. Мы весело смеемся. Мама смеется редко, и всякий раз для меня это как дорогой подарок. Я любил готовить вместе с ней, потому что мы были вдвоем, без Лухана, без папы, только мама и я. Потом мы ложками выкладывали тесто на противень. Мама ставила таймер, но я все равно беспрестанно заглядывал сквозь стеклянную дверцу - бисквиты приподнимались, а края их постепенно окрашивались в восхитительный золотисто-бурый цвет.       -Когда я пек бисквиты, - бормочу я, все еще мысленно в фартуке с розочками, рядом с мамой.       -Пекли? Вы про вашу работу? После разрыва с Чанелем я работаю в кафе в Белсайз-Парк - пеку пирожки и подаю там же супы посетителям. Я качаю головой.       -Нет. С мамой, когда я был маленький. Особенно мне запомнились недели перед Рождеством, когда мы лепили с ней пирожки под рождественские гимны по радио. Мама мурлыкала - "Однажды в городе царя Давида", смазывая жиром противень. Я с наслаждением вдыхал уютный запах гвоздики, тертого мускатного ореха и корицы и старательно выдавливал из теста серебряной формочкой звезды, чтобы потом надеть на пирожочки шапочки. Шапочки - так мы с мамой из называли.       -Я жалею, что не провел все свое детство на кухне, - сказал я Стефани. - Мама никогда не хмурилась и не волновалась; я забывал про свое озорство. Пожалуй, я поэтому и люблю свою нынешнюю работу; она напоминает мне о тех временах. - Я снова пью воду. - Мне нравилось готовиться к Рождеству, заворачивать подарки и наряжать вместе с Луханом ёлку. Все было так замечательно... до поры до времени... Стефани глядит на меня так, словно хочет сказать: подготовка к празднику часто бывает увлекательнее, чем сам праздник.       -Мне вспоминается один год...В то время я уже начал подозревать, что в нашем доме все обстоит не так благополучно, как кажется. В самом деле, там царила сплошная ложь...Я остановился и посмотрел на таймер. Сеанс закончился.       -Кенсу, я хочу еще вас послушать. Время нам позволяет, - говорит Стефани, игнорируя тиканье.