***
Акаме глубоко вздохнул. Ужасные воспоминания схлынули, и он вновь увидел перед своими глазами две неровные, кое-где бурые, кое-где синюшные линии. Потом потянулся и аккуратно коснулся указательным пальцем шва, погладил. – Ничего, заживет. И следа на останется, – сказал он будто сам себе. Нисей положил руки Жертвы себе на бедра самозабвенно гладил подушечками пальцев уродливые порезы, касался нитей. Он не боялся трогать, не было брезгливости. Он гладил эти следы со всей любовью и нежностью, на которую был способен. И порезы светлели. Края стягивались, рассасывались маленькие гематомы по краям. На лице Нисея появилось удовлетворение, он наклонился и ласково поцеловал основания ладоней Жертвы. Вначале левую, а потом – правую. – Скоро швы снимем... – прошептал он, согревая дыханием прохладную кожу. – Заказать тебе еще шоколада?.. Доселе молча наблюдающий Сеймей тихо вздохнул, сжал теплеющие пальцы. – Нисей, не позволь мне сотворить подобное, – он говорил с трудом, точно разучился. – Никогда. Я… – Тс-с… – Боец мягко коснулся пальцем его губ, запечатывая рвущиеся наружу слова. – Конечно же, я не позволю этому повториться. Ох, Сеймей, если бы я только знал. Тяжело вздохнув, Аояги отвернулся, не в силах смотреть в глаза своей паре. Он повел себя, как слабак и трус, подверг Бойца опасности, вывернул его душу наизнанку. Было больно и стыдно. Но все же… Из вен вместе с кровью будто вытек яд, который столько лет мучил. Яд, из-за которого он не мог спать ночами, мучаясь кошмарами, воспоминаниями. Яд, который жег днем злой ревностью. Яд, который заставлял бессильно бросаться в объятия других. Яд цвета океанской лазури, вкуса горьких сигарет. – Нисей? – М-м? – мурлыкнул тот, растирая холодные пальцы Жертвы. – Домой? – спросил, чувствуя его настроение. – Да. К тебе или ко мне? Акаме, припомнив свой домашний бедлам, содрогнулся. – Нет-нет! – воскликнул он торопливо. – К тебе! Сеймей тихо рассмеялся и поднялся из-за стола. – Отлично. Я думаю взять тебя в свою постель. Нисей замер, неподвижно и даже не дыша, секунд на десять. – Это шутка такая? – наконец спросил он, не поднимая глаз. – Я похож на шутника? – небрежно поинтересовался Сеймей, – Я серьёзно. Вот теперь Нисей не выдержал и недоверчиво посмотрел на него. – Ты не подумай, я-то только за, я хочу, – аккуратно произнёс Акаме, ища слова, – Но из тебя, вообще-то, столько крови вытекло, что даже не встанет. – Зато у тебя встанет, – усмехнулся Аояги и, подхватив пальто, поднялся. – Рассчитайся. Жду у машины. За спиной тренькнул колокольчик закрывшейся двери, и Сеймей запрокинул голову, глядя в серое Токийское небо. Холодные капли дождя омывали лицо, стекали по густым волосам. Глубокий вздох расправил грудь, наполнил легкие влажным воздухом. Первые секунды даже было больно, а потом – хорошо.Нисей
26 декабря 2018 г. в 19:19
Когда Сеймей пришел в себя, в груди болело так, словно ему выворотило ребра и разорвало внутренности. Боль разливалась внутри, заставляя желудок сворачиваться в судорогах, а разум ударяться в страшную, всепоглощающую панику. Он приподнялся, тяжело опираясь локтем о столешницу, нашарил предусмотрительно наполненный стакан и жадно начал пить, не ощущая, как алкоголь огнем обжигает внутренности. Судорожно вздохнул, не сдержав вырвавшийся всхлип. В его стакан тут же полилась новая доза алкоголя. Возлюбленный выпил и ее, а после в изнеможении откинулся на спинку дивана и посмотрел на сидящего напротив Нисея. Красивый и холеный, повзрослевший, тот смотрел на него исподлобья, не скрывая во взгляде боль за Жертву.
– Солнце моё, ты себя погубишь.
Сеймей с каким-то отчаянным весельем попытался растянуть губы в улыбке, но в итоге получился оскал. Узел внутри после алкоголя чуть ослаб, и Сеймей потянулся за бутылкой и уже самостоятельно налил себе еще выпивки. Руки трясло. Акаме бессильно следил за ним взглядом, но помогать не рвался, не желая, чтобы Жертва считала, что окончательно упала в глазах собственного Бойца.
– А что я могу поделать, Нисей? – отозвался он, отпивая из стакана и только теперь обращая внимание на вкус, цвет и запах выпивки. Удивленно приподнял брови, на что Боец только развел руками.
– Не было у них сакэ. Только виски, ром и коньяк. Вот я и взял тебе коньячку.
Возлюбленный лишь усмехнулся, допивая остатки коньяка, и аккуратно поставил стакан на стол, рассеянно обвел взглядом плотно задернутые шторы. Сейчас этот ресторанный закуток казался абсолютно защищенным от всех внешних неурядиц. Здесь тепло и сухо, не режет глаза свет. Тут есть Нисей, коньяк, и пахнет сандалом и гвоздикой. В таком месте и подохнуть не обидно.
– Сеймей, тебе двадцать шесть лет. Ну, не хочешь меня, так найди себе кого-то другого, – с горечью выдал Акаме, сбивая свою Жертву с мрачных мыслей.
Тот задумчиво перевел на Нисея взгляд, наблюдая, как тонкие пальцы проскользнули по пряди длинных, чернильно-черных волос. Если Соби волосы укоротил и теперь обычно собирал в низкий хвост, то Акаме отрастил их просто до неприличия. Длинные шелковые пряди струились ниже поясницы, идеально гладкие и похожие на полотно. Он напоминал демонов, которых описывали в древних легендах и сказаниях. Он был так же умен, хитер, жесток и циничен. В глазах жил особый, пронзительный блеск. Мало кто знал, что за этой идеальной броней жила душа довольно тонкой организации. И огромное, щедрое как на ненависть, так и на любовь, сердце.
– Сколько же можно по нему мучаться? – на выразительно приподнятую бровь Жертвы он, будто в раздумье, закусил губу. – Ну, не знаю даже, напросись к ним третьим?
Возлюбленный приподнял брови выше, повел головой и потянулся за бутылкой. Нисей его не останавливал, внимательно сопровождая взглядом каждое движение непривычно ослабших и осторожных рук.
– Ты себе как это представляешь? “Рицка, короче, я тут подумал, ты ж мой брат, войди в положение. Я лет восемь уже сохну по твоему любимому. И именно с Соби лишился ушей. Но так случилось, что любит он тебя. Ты мне тоже дорог, вот я и затер ему память. А теперь не могу – умираю, хочу его. Давай я буду третьим!” Да и вообще, я как-то не приверженец инцеста.
– Мда, бредово получается, – вздохнул Нисей. – Насчет инцеста это я теперь-то знаю, да....
– Что значит “теперь”? – прищурился Возлюбленный. – Ты что, думал, что я хочу собственного брата?
– Ну... – Бойцу резко стало неуютно, и он тоже потянулся за бутылкой, чтобы налить коньяка и себе. – Многие так думали, – уклончиво отозвался он, стирая пальцем сорвавшиеся с горлышка капли и отправляя их в рот. – Ты им просто одержим был.
Сеймей хмыкнул и, чтобы сдержать свой порыв сказать какую-нибудь гадость, сделал глоток и начал катать во рту, размазывая языком по небу и деснам пряную и ароматную горечь. Нисей тоже молчал, смакуя коньяк и довольно щурясь, потягиваясь на диване, запрокидывая голову и едва ли не урча. Словно ничего не произошло, он, гибкий и тонкий, своими движениями заставил Сеймея прилипнуть к нему взглядом.
Возлюбленный любил все красивое. Оно притягивало и завораживало его точно так же, как огонь и вода, как блеск стали. Однажды Сеймей назвал Бойца своим лучшим клинком. Минами Рицу считал себя человеком искусства, ваятелем. Он вылепил своего лучшего Бойца, изваял. А Сеймей был оружейником и кузнецом. И он до сих пор продолжал ковать и закалять Акаме.
– Нисей, на тебе женский пиджак?
Акаме так и поперхнулся, закашлялся и округлил глаза, совершенно не ожидая такой резкой смены темы.
– Ты что! – прохрипел он сквозь кашель. – Какой еще женский? Это же унисекс!
– А есть принципиальное отличие? – с сомнением поинтересовался Возлюбленный, внимательно разглядывая удлиненный элегантный пиджак Бойца.
Тот на секунду задумался, а потом вздохнул.
– Ну, разве что принципиальное. Но мне же идет? – обезоруживающе улыбнулся он, и Сеймей благосклонно кивнул.
– Идет.
Дождь за стеклом припустил вовсю; дороги и мостовые, превратившись в реки, совершенно опустели. Вот только пробежал какой-то несчастный в резиновых сапогах и сгинул. Тяжелые капли барабанили по крышам домов и машин, водопадами свергались вниз. Небо вновь омывало Токио своими слезами: город был чист, как никогда. Но, по-видимому, осень хотела очистить и души людей, сея в них зерна меланхолии, тщательно сдабривая ледяными ливнями. В этой рыжей серости все казалось наносным, ненастоящим. Хотелось содрать с себя лишнее и раствориться.
Сеймей нахмурился и отвел от окна взгляд, пытаясь вернуться обратно в сухую теплоту коньяка и гвоздики. Нисей, словно кот, мурлыкал себе под нос незатейливую мелодию и так же потерянно смотрел в окно, следил глазами за бегущими по стеклу струйкам воды. Его тонкие, но такие чувственные губы слабо двинулись, и Возлюбленный скорее прочел, чем услышал слова.
– Даже если ты не хочешь излечиться от любовных ран, то почему не найдешь себе постоянного любовника?
Сеймей слабо пожал плечами и высыпал на стол сахар, стал вырисовывать в нем какие-то символы и узоры зубочисткой.
– Зачем мне это? Телу вполне хватает и кратких знакомств.
– А твоя брезгливость?
– С ней разбираются наши верные друзья – алкоголь и похоть.
– Сейме-ей, – с тоской протянул Акаме, – желание заняться любо... ну ладно-ладно... сексом – это не похоть. Нормальная потребность здорового мужчины.
– Похоть, – припечатал Аояги, и зубочистка сломалась в пальцах. Пришлось взять новую.
– Ну, так заведи себе постоянного любовника. Ни похоти, ни брезгливости. Все абсолютно нормально и естественно.
– Ладно, – сдался Сеймей, коснулся кончиком мизинца сахарного песка. – Кого, например?
Нисей задумчиво прикусил подушечку большого пальца и чуть пожал плечами.
– Рицу, – Сеймей бросил на него короткий красноречивый взгляд, и Боец нахмурился. – Чем не вариант? Вы давно ладите, ты его знаешь.
– Ты себе как это представляешь? – Возлюбленный щелчком отправил обломок зубочистки в полет. – Вот мы переспали... Нет, даже, пожалуй, потрахались. И что? Он лежит, курит, я морщусь от сигаретного дыма и пью свой вечный чай-кофе... И что дальше? Лежим и думаем о Соби? Или вспоминаем, как я ему глаза вырезал, а потом как их вживляли обратно около года? – он с досадой качнул головой и сложил руки на груди. – Бред. Да там еще и Нагиса... Нет, не хочу связываться, – решил он.
Нисей кивнул и даже как-то приуныл. С горя потянулся за бутылкой и налил себе еще немного. Обоих уже вело, но незначительно. Друг с другом можно, можно все, и ничего не страшно. Когда край окажется совсем близко – они вместе сорвутся в пропасть.
Сжимая пальцами стакан, Нисей поднялся и переместился к своей Жертве, присел на краешек стола напротив него и указал пальцем на его руки.
– Я взгляну?
Сеймей, словно раздумывая, медленно отпил и только потом кивнул, отставил стакан. Рядом с ним опустился стакан Акаме, а потом он бережно взял пальцами ладонь Жертвы и очень осторожно закатал ему рукав, проделал то же со вторым, обнажая плотные ряды бинтов. На внутренней стороне, от запястий до локтя, то тут, то там виднелись небольшие бурые пятнышки. Кое-где они были алыми посередине. Нисей недовольно покачал головой, закрутил и откинул за спину длинные волосы, после чего стал аккуратно разматывать бинты, пока не обнажил длинные линии уродливых швов. По одной полосе на руку. Боец протяжно втянул воздух носом и прикрыл глаза.
Сеймей резал вены.
* * *
Иногда они заглушали восприятие по Связи. Это обычно означало, что пара очень занята чем-то вроде самокопания, работы или секса. Так у них повелось после нескольких неприятных ситуаций, когда один раз Сеймей без предупреждения нагрянул на квартиру в самый разгар развлечения и неопределенно повел рукой в район своего паха, где брюки натягивала характерная выпуклость.
– Ой... – так и ахнул Нисей, придерживая на бедрах простынь и как-то враз забывая о двух заводных девчонках в своей спальне, не в силах отвести взгляд от роскошной эрекции Жертвы.
– Вот чтобы этого “ой” больше не было, понял меня? – строго, с непривычно звенящими нотками в интонациях бросил Аояги.
– Понял, – кивнул Боец, продолжая зачарованно пялиться на брюки.
– Вот и славно, – криво усмехнулся Аояги. – Тогда я в душ. К моменту, как выйду, очисть помещение от посторонних.
Он разулся, кинув брезгливый взгляд на две пары ярких женских туфель, и направился вглубь квартиры.
– Эээ... Сей... – растерянно замер в коридоре Нисей, поворачивая голову на смех и постанывания из спальни. – Как бы...
– Дотрахивай, что поделаешь. Нельзя дело на половине бросать, – донеслось до него снисходительное. – Но чтобы через полчаса никого не было.
– Ок! – просиял Акаме, устремляясь обратно в комнату и на ходу разворачивая на себе простынь.
Как и потребовал Сеймей, через полчаса посторонних в доме не было.
В следующий раз уже Нисей буквально выпал из пространства в кабинете Сеймея и, мучительно морщась, на ощупь нашел стул и плюхнулся на него, после чего простонал, сжимая пальцами виски.
– Возлюбленный, я тебя умоляю, прекрати думать! Спать невозможно просто...
Ответом ему послужило какое-то слишком тяжелое и многозначительное молчание. Боец с трудом приоткрыл веки – по глазам сразу резануло сухостью – и поднял взгляд.
На него со специфическим интересом смотрели стоящие по разные стороны стола Сеймей и Минами Рицу. На этом самом столе были разложены всякие бумаги и папки. Еще небольшую стопку документов Рицу держал в полувытянутой руке, а Сеймей явно собирался их взять.
Пока Нисей не ввалился в кабинет через Систему.
В третьем часу ночи.
Теперь же синий и серый взгляды изучали его так, что Нисей ощущал себя препарированной тушкой на операционном столе. И не нашел ничего умнее, чем брякнуть:
– Здрасьти. Нашли время. Все нормальные люди или спят, или ебутся.
Брови Минами чуть приподнялись, у Сеймея дернулся уголок глаза. Нисею захотелось стать предметом мебели – уж слишком болезненным стал интерес в глазах Жертв к его наглой персоне.
Поизучав Акаме, пытающегося прикинуться шлангом, что у него не очень хорошо получалось (всю картину портили труселя в мелкое онигири и с большим онигири на причинном месте с надписью "Big Boss"), взглядом еще с полминуты, Сеймей снова повернулся к Рицу и деловым тоном поинтересовался:
– Мы ведь можем продолжить завтра? У меня совершенно внезапно нарисовался очень срочный, совершенно нетерпящий отлагательств разговор с моим Бойцом.
Минами некоторое время помедлил, настолько внимательно разглядывая трусы, что Нисей даже немного засмущался, а после перевел взгляд на Сеймея.
– Безусловно. Дело терпит.
Рицу одним изящным движением заложил документы подмышку, кивнул и вышел из кабинета. А Сеймей еще час долго, вдумчиво и со вкусом имел Нисея в мозг.
С тех пор они и стали ставить на Связь “заглушки”.
Четыре дня назад, под вечер, Боец Возлюбленного ощутил, как Жертва заглушила восприятие по Связи. Однако ситуация радикально отличалась от всех предыдущих. Связь как обрубило. На той стороне стало глухо и настолько пусто, что Нисея начала охватывать паника. На звонки Сеймей не отвечал, попытки пробиться и перенестись также ни к чему не привели. Тогда Боец бросил все дела, грубо послал всех, кто попытался ему помешать свалить с работы, сел в машину и газанул к дому Жертвы, откуда и слышал последний эмоциональный отклик. Тогда, поправ все возможные штрафные санкции, пренебрегая всеми правилами обычного мира и мира Бойцов и Жертв, Нисей на полную катушку использовал свою Силу, расчищая дорогу и отвлекая взгляды.
Когда он ворвался в огромную квартиру Сеймея, то там было тихо, как в морге. На кухне горел яркий свет, на столе стыл чайник. Не было Сеймея ни в ванной, ни в спальне. Лишь по пути к кабинету Нисей обо что-то споткнулся в темном коридоре, упал на колени и вляпался руками в лужу. В нос ударил металлический, сладковатый и сухой запах крови. В панике Нисей первым делом прополз чуть назад и включил свет.
Он ожидал покушения, ожидал изуродованный труп. Ожидал, в конце концов, не один труп.
Но не ожидал увидеть Сеймея, сидящего на полу в луже крови и удобно опирающегося спиной о стену. Рядом с ним стояла чашка с остывшим кофе. Из чашки, рядом с чайной ложечкой, торчал знакомый сеймеевский нож.
Наверное, только Сеймей мог пойти за чашкой кофе и на обратном пути покончить с собой.
Нисей сидел рядом, в ужасе разглядывая сочащиеся кровью, развороченные вены на руках собственной Жертвы. Смотрел на чуть улыбающиеся губы и нахмуренные брови. На не вздымающуюся грудную клетку. На собственные ладони, которые были все в крови. А потом сорвался с места, на ходу вытаскивая мобильник и вызывая скорую, предупреждая, что дверь будет открыта.
Он вывернул несколько шкафчиков на кухне, прежде чем нашел аптечку и кинулся обратно в коридор, матерясь сквозь зубы и туго бинтуя руки выше локтей. Закончив, он заглянул в бескровное лицо Жертвы, а потом сгреб его в охапку, откинулся на противоположную стену и тихо завыл, утыкаясь лицом в густые волосы на макушке. Как Нисей ни бился, по ту сторону Связи было глухо. Силу Сеймей принимать отказывался. Оставалось лишь ждать.
Когда скорая приехала, Нисей вынес Жертву им навстречу, совершенно не ощущая его веса. Лицо у него было жестким, глаза пекло. Взгляд был прикован к плотно сжатым синюшным губам, к упрямому выражению на лице Жертвы. Словно Сеймей собрался умереть, несмотря ни на что, бросив Нисея одного в этом мире. Совершенно одного.
Почти всю дорогу до больницы Боец молчал, коротко отвечая на стандартные вопросы о группе и резусе крови пациента, кем тот ему приходится и прочие в том же духе.
Он заставил врачей, где Силой, а где деньгами, не задавать лишних вопросов, не заводить карту и положить Жертву в отдельной палате. Он не отходил ни на шаг, внимательно наблюдая, как средних лет доктор ловко штопает изуродованные руки Сеймея. Он сидел рядом, когда в заледеневшее тело вливали физрастворы и донорскую кровь. И отдал свою, когда оказалось, что крови не хватает. Но Возлюбленному лучше не становилось. Боец расшвыривал деньги, просил, заставлял, умолял, но доктора лишь разводили руками, констатируя кому. Организм работал на отторжение. Сеймей должен был захотеть выздороветь сам.
По прошествии почти суток глубокой ночью Нисей метался по палате, выл раненным зверем, в истерике орал на недвижимую и такую бледную Жертву: “Ты не можешь меня бросить, гребаный сукин сын! После всего, что со мной сделал! После всего, что мы вместе пережили! Ты не можешь меня бросить, сволочь! Ненавижу! Ненавижу тебя!”
Потом были слезы. Много слез. Он сидел у койки Жертвы, уткнувшись в одеяло, комкал пальцами край его больничной рубашки и рыдал, как мальчишка. Горько, отчаянно, надрывно. Он просил очнуться, вернуться к нему. Он уговаривал, он целовал холодные негнущиеся пальцы. Он угрожал и требовал, в конце концов! А потом обессилено умолк, лишь сотрясаясь от беззвучных рыданий. И снова просил. Молча, отчаянно. Он скулил, скреб сознанием по закрытой Связи. Как пес у закрытой двери хозяйского дома. Он уже не ломился, он был готов подохнуть в этом ожидании.
Прикосновение к затылку было невесомым лишь долю секунды. Потом холодная ладонь тяжело упала на собранные в низкий хвост волосы. Нисей поспешно вскинул голову, встречаясь взглядом с мутными, почти черными глазами.
– Сей... – неверяще прошептал он и сдавленно всхлипнул. – Се-ейме-ей...
Лицо у Жертвы было белым и пустым-пустым. Лишь почерневшие глаза смотрели пристально. Ладонь на затылке давила еле-еле – пальцы не слушались Сеймея, сил у него не было.
Но Нисей все понял. Он приподнялся и, ведомый, подался вперед, нависая над Жертвой, лицом к лицу. Они были близко-близко друг к другу. Потемневшие от горя зеленые глаза судорожно искали в глазах напротив что-то, что могло бы дать ему надежду. Но те были пусты и безразличны. Нисей видел в них свое отражение. Видел, каким он выглядит в глазах Сеймея. И вновь потянулся к нему разумом, коснулся Связи, осторожно и нежно показывая ему свое страдание, ничего не прося.
И что-то во взгляде темных глаз изменилось, что-то дрогнуло в самой глубине. Сеймей запрокинул голову и коснулся сухими, холодными губами лба Нисея.
Нисей зажмурился, его затрясло. Мелко-мелко. А потом сорвало с катушек.
– Не отпущу! Не отпущу тебя! Не отдам ни ему, ни тебе самому! – лихорадочно бормотал он, не замечая, как забрался на кушетку и обнял коленями бедра Жертвы. – Ты меня слышишь? Я не позволю тебе уйти! Ей-богу, подохну, но не позволю! – твердил он, обхватывая безвольное тело руками и крепко сжимая, не замечая, как с ресниц вновь капают горячие слезы.
Рука на его затылке вновь вздрогнула. Тонко задрожала Связь, и то, что закрывало от внутреннего взора свет его жизни, разлетелось в прах. Теперь показывал Сеймей. Показывал свою боль, свое страдание. Свою невыплеснутую любовь, свою погребеную надежду, свою растерзанную мечту. Слой за слоем сползали плиты сдержанности, открывая такую пучину боли, с которой не смела спорить боль системных лимитеров.
Нисей не тонул, не захлебывался. Он просто смотрел. А губы дрожали от невысказанных слов, от жалости, которой он не смел марать Возлюбленного. И Сеймей был ему благодарен за это.
Активировалось Имя на их руках, Жертва позвала своего Бойца, и он подался чуть вперед, ведомый чужой волей. И сухие губы коснулись его мокрых и соленых от слез губ.
– Отвези меня домой, Нисей.