День первый
Большинство людей считает больницы местом смертей, заразы и нескончаемых слёз: они никогда не спят, день за днем спасают жизни, но в конечном итоге не каждый покидает их пределы живым. Минхён был одним из тех, кто больниц старался избегать: не переносил вида плачущих навзрыд людей, виновато отводящих взгляд молодых интернов да утомлённых врачей, вынужденных общаться с семьями пациентов. Минхён, будь его воля, шагу бы не ступил в эти до рези в глазах белые помещения, но жизнь складывается иначе, и прямо сейчас он стоит посреди огромного холла, надеясь, что судьба над ним смилостивится, и он, пару раз с силой моргнув, проснётся у себя дома. Но чуда не происходит: ему остаётся молча и смиренно плестись за темноволосой медсестрой, которая назначена его провожатой. — Профессор Ли, главврач уже ждёт вас в своём кабинете, — на ходу поясняет девушка, торопливо обходя идущих им навстречу людей. — Я не профессор и ещё даже врач, поэтому можно просто Марк, —усмехается Минхён, стараясь спрятать волнение за притворной дерзостью. — Не думаю, что имею на это право, мистер Ли. Прошу вас, — девушка отрывисто стучится в дверь с табличкой «Ли Чонгок. Главный врач», натянуто улыбается и убегает, оставляя Марка в одиночестве перед кабинетом его отца. Когда он заходит, внутри оказывается так просторно и светло, что поначалу Минхен теряется и не сразу находит родителя взглядом — не особо рослого худощавого мужчину с очками на переносице, который сосредоточенно перебирает бумаги на заваленном столе. Профессор Ли, большую часть жизни посвятивший работе, не сразу отвлекается от документов, но, заметив неловко переминающегося у входа сына, приветливо улыбается и предлагает ему присесть напротив своего стола. — Ну-с, сын, сегодня твой первый рабочий день. Поздравляю! — воодушевлённо произносит мужчина и протягивает руку, которую Марк покорно сжимает в своей, но отвечает тем не менее сухо, без всякого энтузиазма: — Не с чем поздравлять. — Ты что, вообще не рад? Ты теперь интерн в нашей замечательной больнице! — А я разве когда-то изъявлял своё страстное желание быть врачом? — шипит Марк с дерзкой насмешкой, упрямо глядя на отца: он никогда не мог похвастаться взаимопониманием в семье. — Не начинай, Минхён, мы уже тысячу раз это обсуждали! — обрывает его глава семьи Ли и со вздохом опускается в своё чёрное кожаное кресло. Он так устало потирает переносицу, сняв очки, что Марк чувствует слабый укол вины. — Твой прадед был врачом, твой дед был врачом, и я — врач… — Да-да, именно из-за этой, навязанной прадедом традиции я тоже должен стать врачом. Господи… Могу я уже просто получить твои суперважные наставления и пойти работать? — перебивает Марк, фокусируя взгляд на многочисленных грамотах за спиной отца. Как же ему осточертели эти бесконечные разговоры! — Да. Можешь, — холодно цедит отец. — Тебе в хирургическое отделение, седьмой этаж, второй корпус. И послушай, Минхён: работай усердно, не позорь семью. Марк же молча поднимается, из привитой с детства тактичности чуть склоняет в поклоне голову, бросает что-то на прощание и вылетает из кабинета. ***
Несмотря на то, что больница для отца Марка — всё, сам юноша сегодня появился там лишь в третий раз за всю жизнь. Да и в первые два, к слову, тоже посещал её не по своей воле. Ориентируется Ли здесь настолько же плохо, как и в географии Кореи, поэтому просто решает подняться на седьмой этаж — а там, авось, разберётся. В лифте, из которого вывалилась толпа суетливых, куда-то остервенело спешащих людей, тихо играет навязчивая, но бодренькая музыка, и Марк то и дело ногой постукивает в ей такт, бездумно разглядывая в зеркале своё отражение. Выйдя из лифта, он потерянно оглядывает пустой коридор, надеясь найти хоть кого-нибудь, способного подсказать нужное направление, или отыскать глазами местечко, где можно присесть и укрыться от камер — всевидящего ока отца. Но в коридоре никого нет, как, впрочем, и за сестринской стойкой, поэтому Марк идёт дальше, от бессилия мечтая встретить хотя бы уборщицу. Спустя пару минут бесцельного скитания он натыкается на довольно просторное помещение со стеклянными дверьми — комнату отдыха. Новоиспечённый интерн, недолго думая, заходит внутрь. Людей там много: рядом с играющими в настольные игры пенсионерами резвятся дети, они что-то рисуют и громко смеются. Марк удивляется: чему можно радоваться в больнице? Пока юноша старательно выискивает глазами персонал, отвлекаясь на бегающих друг за другом детей, один из самых резвых мальчиков с яркой косынкой на голове внезапно врезается в него и выливает на идеально выглаженные белые брюки Марка мутную грязно-зелёную воду из стакана для кистей. — Чёрт подери! — громко ругается Ли, оглядывая испорченную одежду. — Мелкий, ты вообще смотришь, куда бежишь? Посмотри, что ты натворил! Испуганный малыш склоняется в неловком поклоне, бессвязно бормоча извинения. Марк же только раздосадовано вздыхает и понимает, что день у него сегодня определенно паршивый: ладно бы еще перепалка с отцом, но это вонючее зелёное пятно, расползающееся по штанине, видимо, призвано добить его окончательно. — Ты в курсе, что нельзя носиться по больнице как угорелый? Здесь же больные люди! Им нужен покой и отдых, — отчитывает парнишку Марк и опускает взгляд на свои испорченные брюки, — а не жижа из твоего стакана. — И сколько ещё ты планируешь строить из себя обиженного лорда, уважаемый вонджан-ним* (начальник/глава больницы)? — внезапно прерывает их чей-то звонкий голос, доносящийся откуда-то сбоку. Марк оборачивается, понимая, что обращаются к нему. — Извините? — хмурясь, роняет он, замечая, как какой-то молодой парень, на вид его ровесник, поднимается с кресла, кладет раскрытую книгу страницами вниз на подоконник и откровенно хамит: — Не извиню. Тебе что, доставляет удовольствие пугать детей? Он же не специально вылил эту воду на твои кошмарные брюки. Неизвестный кивком головы подсказывает мальчишке, чтобы он поскорее скрылся, и тот, моментально сорвавшись с места, убегает к остальным детям. — Кошмарные?! — разум Марка буквально вцепляется в это слово, отметая всё остальное, и он, намереваясь дать отпор настырному заступнику, бестолково выкрикивает: — Эти «кошмарные» брюки, вообще-то, брендовые! — Что?.. — теряется на миг незнакомец, и, сжимая кулаки, почему-то не на шутку вскипает: — Этим детям нужно веселиться, играть и наслаждаться последними мгновениями жизни, а ты волнуешься только о своих чёртовых штанах! Обескураженный Минхён открывает рот в изумлении, а парень всё продолжает: — Каждый из этих малышей умирает, а ты считаешь, что можешь орать на них из-за какой-то ерунды?! Я не прошу тебя жалеть их — жалость никому из нас не нужна. Но ты мог хотя бы принять чёртовы извинения! «Никому из… нас?» — проносился в голове Марка, и он переспрашивает: — Они умирают? — Минхён оглядывается по сторонам, пытаясь сложить в голове два и два. — Что это за отделение? Незнакомец выглядит разочарованным, оглядывая растерянного, хоть и пристыженного Марка, а после обречённо выдыхает: — Онкологическое. С губ Минхёна срывается сдавленный вздох, но вряд ли его можно счесть за достойные извинения. А его виски сдавливает так невыносимо, когда он осознает, что буквально каждый из присутствующих здесь в скором времени умрёт. Его внимание возвращается к парню, который уже плюхнулся в кресло вместе со своей книгой — её название не укрылось от зоркого взгляда Минхёна: он тоже любит Фитцджеральда. — Значит, — Ли подходит к нему, и тот открывается от чтения, — значит, и ты… тоже? — Марк не решается произнести страшное слово. — Умираю, да, — спокойно договаривает незнакомец с грустной полуулыбкой и вновь склоняется над книгой. В голове Минхёна — полный сумбур: он до зубовного скрежета ненавидит больницы, но коварная судьба занесла его в саму обитель смерти. Оглядываясь и думая, что все эти люди, включая так яро защищающего детей парня, вынуждены дожидаться здесь своего последнего часа, Марк понимает, что не сможет вылечить их, не сможет подарить и одного дня жизни. Когда Ли наконец приходит в себя, собравшись было по-человечески извиниться перед новым знакомым, того уже и след простыл.День тринадцатый
Недели тянутся друг за другом невыносимо медленно: изо дня в день Марк приползает в больницу, проводит обход своих трёх первых пациентов, а после отлынивает от работы, развалившись на диванчике в ординаторской с очередным комиксом Марвел. Возможно, он проявлял бы больший энтузиазм, если бы действительно хотел лечить людей, но для Ли больница — ад на земле, который он вынужден проходить ежедневно. Так почему же не скрасить рутину каплей супергеройства? — Эй, Марк, сегодня твоё дежурство, ты же помнишь? — ворчит Юджин, зайдя в комнату. Она бросает свою папку с документами на журнальный столик и идёт прямиком к графину с водой, где буквально присасывается к стакану. — Да помню, помню, — лениво тянет в ответ тот, — но если ты хочешь меня сменить, то возражать не стану. — Вот ещё! — обречённо закатывает глаза Юджин. — Профессор Хан просил тебя сгонять на седьмой этаж первого корпуса: там одному из пациентов назначили КТ**. — Седьмой этаж… первый корпус… — Ли откладывает комикс и потягивается. — Это же терапия? — Онкология, Марк, это онкология, — глухо произносит девушка, и Минхён понимает: она так же, как и он, боится этого отделения. Он поднимается, вспоминая свой последний визит туда — в место, где каждый второй обречён на скорую смерть.***
Если бы Марк мог не ходить в это отделение, то он бы до конца его избегал. Но, будучи интерном (а в скором времени собираясь стать и полноценным врачом), ему приходилось перебарывать себя и смело смотреть в глаза смерти, бродящей по белым коридорам в обличии так обманчиво радостно смеющихся детей и смиренно играющих в шахматы стариков. Марк понимал, что обязан упрямо наблюдать пугающее подобие нормальной жизни и держаться, ведь тот, чей взгляд упадет в пол первым, проиграет. Ли вздыхает, морщась от неприятного воздуха, насыщенного вездесущей вонью спирта и лекарств, заходит в пустующую сейчас комнату отдыха и опускается на стул, собираясь дождаться своего пациента, который ещё проходил какие-то процедуры. Вообще-то, Марк мог и не торчать тут просто так: этого мужчину и без того перевезут в нужное отделение. Но Марк отчего-то чувствовал, что если он уйдет, то оставит неизвестного мужчину бороться в одиночку. Наверное, слова того парня, наоравшего на него две недели назад, глубоко тронули его. Во всяком случае, Ли понимал, что и у бойкого юноши не было особых шансов выстоять одному в битве жизни и смерти. Взгляд Марка падает на соседнее кресло, где сидел тот незнакомец: там лежит та же самая книга, которую он заметил в тонких пальцах симпатичного нахала. — «Великий Гэтсби», значит, — усмехается Марк и берёт небольшой томик, воровато оглядываясь по сторонам — владельца пока что рядом не видно, так что он открывает форзац, проводит пальцем по дорогой синей бумаге и замечает две подписи мелким почерком в самом верху:День пятнадцатый
Каждый по-своему видит мир: одни осознают лишь, что за соседним столиком в кафе сидит молодая пара, а другие обращают внимание ещё и на то, что эти двое едят, как едят, и отслеживают их жестикуляцию. Марк относился к первому типу людей: он концентрировался на самом факте существования пары где-то в поле своей видимости, но особо не вникал, что это могли быть за люди. А вот те, кого это интересовало, заметили бы, что девушка выбрала мясной бургер, а парень — вегетарианский, хотя обычно случается наоборот; заметили бы, что девушка буквально светится от счастья, с готовностью смеется над очередной несмешной шуткой и постоянно, чуть краснея, поправляет завитые локоны, в то время как её угрюмый кавалер то и дело поглядывает на экран телефона, будто только и ждёт подходящего момента, чтобы улизнуть со скучного свидания. Донхёк был именно таким человеком: он подмечал детали, досконально изучал окружающих, когда Марку хватало поверхностной оценки. К такому выводу пришёл Ли, постоянно прокручивая в голове их последний нормальный разговор. — Ма-а-арк, ау! Ты ещё с нами? — зовёт Тэён, размахивая цветастым флаером перед носом младшего и пытаясь привлечь его внимание. — Прости, что?.. — хмурится тот, выходя из задумчивости. — Да оставь его, Тэ, — малыш опять в облаках летает. Лучше скажи, из-за чего орёл несколько столетий выклёвывал печень Прометея? —прерывает их сидящий рядом Джэхён и показательно тычет пальцем в правый бок Тэёна. Марк припоминает, что эти двое вроде бы спорили о значении огня в жизни человечества. — А ты долго ещё будешь крутить эту несчастную печеньку? — затем обращается уже к нему, ласково глядя на недовольного Тэёна. — Вам будто поговорить больше не о чем… — вздыхает Минхён, устало откидываясь на спинку диванчика, а потом всё же решается разломать Орео на две части. Друзья следят за ним заинтересованно: он никогда так ещё не делал. Ли Тэён и Чон Джэхён были лучшими и единственными друзьями Марка со времен окончания старшей школы — естественно, они знали его как облупленного: Минхён никогда не делил печенье. — Что ты делаешь? — спрашивает Тэён, пока Марк внимательно разглядывает обе части. — Вы знали, что есть люди, которые едят половинки Орео по отдельности? — задумчиво тянет он и переводит взгляд на вновь обнявшихся друзей. — Ты какой-то странный, — мычит Джэхён, играясь с цепочкой на шее Тэёна, — усталый, я бы сказал. Тебе надо брать меньше ночных смен. Марк что-то согласно мычит в ответ, любуясь этими двумя: нескрываемая нежность в каждом их движении заставляет его сердце тоскливо сжиматься.***
Стоит Марку прийти в больницу, как ему уже хочется развернуться, сесть обратно в автобус и уехать домой. Но на посту он отметился, так что теперь просто уныло плетётся к автомату с кофе — закидывает в него завалявшуюся в кармане мелочь и ждёт своё безвкусное американо. — А… извините, мистер… — вдруг слышится позади сдавленный, срывающийся голос, — примите, пожалуйста этот… Марк оборачивается, и ему быстро суют в руки небольшой букет белых чайных роз. Он озадаченно глядит на рыжеволосую девушку, которая ни с того ни с сего всучила ему цветы, но та уже бредёт к выходу, шмыгая носом и вытирая стекающие по щекам слёзы. Вся эта ситуация кажется Марку очень странной, но по отчаянию, которое он заметил в глазах девушки, когда их взгляды на долю секунды пересеклись, понимает: сегодня она кого-то потеряла. Он чертыхается, суёт букет под мышку, забирает свой кофе и размашистыми шагами догоняет незнакомку, которая обессиленно опустилась на грязные ступеньки больничного крыльца. Марк, потоптавшись, садится рядом и осторожно кладет букет возле ног. — Хотите кофе? —неуверенно протягивает он ей дымящийся пластиковый стаканчик, но девушка в ответ только начинает рыдать в полный голос. Минхён обнимает её за плечи, и вот она уже плачет, спрятав опухшее лицо у него на груди. Они не знакомы, но оставить девушку в подобном состоянии Ли бы не смог. Вот только чем ей поможешь? Именно поэтому Марк ненавидит больницы: ты не можешь быть уверен, что спасёшь пациента, даже если стараешься изо всех сил — иногда судьба решает за тебя. Девушка вскоре успокаивается, и Марк мягко отстраняется, вертя в руке стаканчик с почти остывшим кофе. — Джи Сохён, — глухо представляется девушка, утирая слезы рукавом блузки. — Я Марк, — улыбается Минхён и, неловко теребя свои наручные часы, говорит: — Не знаю, что у вас произошло, но… не отчаивайтесь. Всё наладится, — он вкладывает в руки Сохён стаканчик и встаёт. — Пожалуйста, возьмите букет в благодарность за ваши слова, — тараторит девушка, прежде чем Марк успевает сделать хотя бы шаг. — Я собиралась подарить его сестре, но она сегодня… — Сохён запинается, её лицо искажается в гримасе боли, и она убегает, оставляя растерянного Марка посреди крыльца. Тот подбирает цветы и возвращается в здание, где вызывает лифт и ждёт, разглядывая розы. Марка не назовёшь особо чувствительным парнем, но после месяца работы в подобном месте он понимает, что начинает чаще сопереживать людям. Во всяком случае, эту несчастную Сохён ему ужасно жаль. — Красивый букет, — вдруг говорит Донхёк, опять появляясь будто из ниоткуда. Минхён вздрагивает и оборачивается. — Но полон боли, — безжизненно шелестит он в ответ. — Весь мир полон боли, но это не делает его менее красивым, — хмыкает Донхёк, неотрывно глядя на мигающую панель лифта. Что-то в этих словах брало за душу: Донхёк прав, говоря, что люди окружены бедами и несчастиями. Вот и эти розы в руках Марка символизировали безысходность, поражение перед лицом смерти, а ещё неожиданную разлуку и удушающую обречённость. Наверное, эти розы и были самой обречённостью. — Откуда они у тебя? — спрашивает Донхёк, первым заходя в лифт. Марк шагает следом. — Девушка одна подарила, — уклончиво признаётся Ли, с трудом отрывая взгляд от свежих цветов. — Обычно бывает наоборот, — усмехается Донхёк, а Марк только кривится и спрашивает: — Что ты здесь делаешь? — Сбежать хотел. Но не получилось. Парень отворачивается, а Минхён буквально впивается в него взглядом. — Почему ты хотел сбежать? — спрашивает он, но Донхёк перебивает: — Тебе куда? И пропускает в лифт других людей. — Э-э, на седьмой, — бормочет Ли и ждёт, пока остальные выйдут на своём этаже. — Не важно уже, почему, — запоздало отвечает Донхёк, нервно теребя край своей растянутой футболки. — Нельзя сбегать из больницы, — хмурится Марк, придирчиво оглядывая его, и добавляет: — Ты странный. — Мне осталось жить меньше пяти месяцев — я имею полное право быть странным. Так что не зуди, Ма-Минхён, — Донхёк говорит это с такой пугающей, отрешённой улыбкой, но одновременно — с едкой горечью в дрожащем голосе, что Марк почти кожей чувствует его отчаяние. «Меньше пяти месяцев…» Минхён не представляет, что следует сказать, и потому они доезжают до нужного им обоим седьмого этажа в гробовом молчании.