Тина просыпается по среди ночи вся в слезах. Стойкое зловоние роз, забивает лёгкие, закупоривая трахею. Ей трудно дышать и, сползая с кровати, Голдштейн хватает ртом столь необходимый для жизни воздух, но выходит из ряда вон отвратно.
Она дрожит то ли от озноба, то ли от боли, открывая и закрывая рот в немом крике, словно рыба, выброшенная на песчаный берег.
За окном град. Дождь барабанит по хлипкой черепице крыш так, что девушке кажется, это последнее, что она услышит в своей жизни. Но входная дверь звонко хлопает и Порпентина делает глубокий вдох, надеясь, что сестра не найдёт её хладное бездыханное тело, лежащее на полу.
— Тини, ты не… — стух каблучков вмиг прекращается, и брюнетка слышит тихий стук чего-то мягкого на пол.
Куини в ужасе, из её горла вырывается крик ужаса и она бросается к лежащей на полу сестре. Она что-то бормочет и вливает вязкую субстанцию лекарства ей в горло, несильно сжимая щёки.
Дождь громко барабанит по хлипкой черепице старенькой крыши и Тина проваливается во мрак беспамятства. Ей снятся дурные сны, и в голову приходит только одно — вот он, конец.
Через три дня она стоит на кладбище, вдыхая свежий воздух после дождя. Держит букет белоснежных лилий, стоя вдалеке ото всех.
— Он всегда знал, что у вас ничего не выйдет, — выдыхает клуб дыма Тесеус, переминаясь с ноги на ногу.
На нём безупречный чёрный костюм, безусловно, заказанный у лучшего портного. Лицо его бледное казалось болезненным и лишь суровый и колючий взгляд тёмных глаз убивал в Порпентине желание сказать эти горькое и мерзкое «соболезную».
— О, будь добр, — бросает Тина, стягивая чёрную вуаль, — не читай мне нотаций.
Саламандер усмехается, разглядывая её, после чего лениво облокачивается на старинный дуб, что скрывает их от глаз людей, пришедших проститься с Ньютом.
— Мерлин упаси читать нотации тебе, — он делает глубокую затяжку, прежде чем выкинуть сигарету, затоптав её носком лакированных туфель. — Ты знаешь, что это всего лишь дружеский совет. Ньют сам подписал себе приговор, утаивая свою, — он прокашлялся, — болезнь от тебя, — он встал ближе к Тине, зайдя той за спину, — и посмотри во что это вылилось. Его больше нет, Тина, потому что он отчаянно не признавал этой… заразы в своём теле! Я знаю, что у тебя есть сестра, — на последок бросил мракоборец, — подумай хотя бы о ней. Задумайся о том, что с ней будет, найди она твоё тело, походящее на грёбаную клумбу!
Он покинул её так же тихо и быстро, так же как и явился, оставив к тени ветвистого дуба наедине со своими демонами, шепчущими и требующими Персиваля Грейвса.
Уже на работе Тина начала обдумывать слова Тесеуса, придя к мнению, что по скромным меркам ей остался ровно месяц. Август должен был стать для неё последним, ранее Тина даже не думала об этом, надеялась лишь, что умрёт хоть немного, но позже дня рождения Куини, которое было, как раз в последнем месяце тёплого лета.
В голове крутятся шестерёнки, воспроизводя ужасающееся лицо младшей сестры, её гримасу ужаса и громкий, разрывающий перепонки крик отчаяния и боли при виде её тела в крови и цветах.
В горле жутко саднит и, заливаясь кашлем, Тина судорожно пытается набрать в лёгкие воздух, но напрасно. Она вмиг вылетает из кабинета, но падает в самом коридоре, сплёвывая густую кровь вместе с грёбаными лепестками на белоснежный пол.
— Тина! — ей удаётся сделать вдох, прежде, чем закашлять вновь.
Этот голос…
Она узнала бы его из тысячи. Такой бархатистый и тягучий, словно тёплый шоколад.
Его голос — услада для её ушей. Только он дарует покой и безмятежность, чувство защищённости.
— Всё… всё в порядке, — выдыхает она, надеясь и одновременно боясь, что он оставит её, но сильные мужские руки легко подхватывают её, поднимая. Тина готова отрезать себе руки, что безвольно потянулись к его шее, обвив её. — Всё хорошо, — вдыхая его аромат, шепчет Голдштейн, — всё хорошо…
— Я испугался за тебя, — вдруг на одном дыхании изрекает Персиваль, выдыхая её прямо в волосы, отчего по спине девушки бежит табун мурашек, — я боялся, что потеряю тебя…
Она распахивает свои чёрные глаза, смотря прямо в его карие. Это кажется сущим бредом, все его слова кажутся несусветной глупостью, но губы Тины растягиваются в широкой улыбке и, не отдавая себе отчёта, она крепко целует его.
Облизывает его нижнюю губу, покусывая её. От его ответных действий ей сносит голову окончательно, и она даже не помнит как они оказываются в его кабинете. Как с обоих слетает одежда слой за слоем, и они предстают перед друг другом совсем чистыми полотнами, за исключением неё. Она полотно, исписанное алыми и розовыми красками, его красками.
Он неуверенно касается распустившихся цветков, проводит кончиками пальцев по бутонам, что ещё закрыты, а внутри неё растекается сладкая нега. Она чувствует приятную щекотку, будто вместо крови по венам бежит газировка, щекоча своими пузырьками.
Он аккуратно целует каждый цветок на её теле, и Тина напрочь забывает о гордости и о чём-либо ещё, за что она непеременно будет корить себя, но это будет потом, будет после, и, поддаваясь его ласкам, Голдштейн зарывается рукой в его густую копну волос, отдаваясь желанию.
***
Уже лежа на его груди, Тина думает о том, что она всё же дура. Она думает о блядском ханахаки, опутывающей её лёгкие, о том неизбежном моменте, когда придётся одеться и, закрыв дверь, уйти.
— О чём ты думаешь? — прерывает молчание Грейвс, перебирая пальцами чёрные пряди её волос.
— О смерти, — беззаботно отвечает она, поднимая голову.
В его глазах тень страха, а от роившихся мыслей меж бровей образовывается складка. Он напряжён.
— Ханахаки нельзя излечить, — приподнимаясь равнодушно хмыкает она, — можно всего лишь оттянуть момент кончины… Знаешь, я думаю о смерти не потому, что мне хочется, — застёгивая рубашку, зачем-то поясняет она, — а потому, что это неизбежно. Все мы смертны, просто, — она хмыкает, гляну на него, — кто-то раньше, кто-то позже, такова наша природа.
Уже у выхода что-то её остановит, заставив отпустить резную ручку, обернуться
— Знаешь, мне остался месяц, но… — она набирает и выдыхает воздух, пытаясь набраться сил и сказать всё как есть, — я боюсь умереть в августе. Я не хочу, чтобы на свой день рождение Куини нашла моё тело!
Он притягивает её к себе м шепчет успокаивающие слова, гладя по голову, словно маленькую девочку.
— Ты не умрёшь в августе, — выдаёт он, — не умрёшь. Я обещаю. — и ей хочется верить
***
Следующим утром она находит в своём кабинете полевые ромашки и записку.
В записки всего три слова:
Я люблю тебя
И кровь разгоняется быстрее, бежит, закипая. Тина чувствует эйфорию и лёгкость, прижимая клочок бумаги к груди.
— Я люблю тебя, — шепчет она, цитируя содержание, когда в помещении раздаётся негромкий кашель.
Его кашель.
— Мне казалось, что именно я должен был сказать эти слова, — он улыбается, стоит ей только повернуться к нему и уже в следующую секунду она льнёт к нему, оставляя на щеке невесомый поцелуй. — Я люблю тебя, — шепчет он, прижимая её к себе, — люблю!
