Маховик времени

У Тины в лёгких стоит блядский запах роз и перед глазами расплываются тёмные круги. Все её внутренности горят, отчего девушке кажется, что вот-вот и она упадёт ничком на холодный кафель, но очередной рвотный порыв приводит в чувство, Голдштейн склоняется над белым унитазом и выплёвывает содержимое своего желудка. Тина вытирает рот тыльной стороной и судорожно вбирает в лёгкие прохладный воздух, пытаясь откашляться. Она даже не смотрит на розовые лепестки, что окружают всю ванную, лишь молча пытается подняться, опираясь на стенку левой рукой. Холодная вода хоть немного, но приводит в чувства, и, рассматривая своё бледное лицо, отсвечивающее серым цветом, рассматривает себя. Её белая рубашка пропитана кровью в районе ключиц и, нарочительно медленно расстёгивая пуговицы, Голдштейн аккуратно касается того места, почти у самого основания шеи, шипя от сильного жжения в этом районе. Роза. Очередной бутон уродливо расцветает на её теле, и Порпентина с силой ударяет по зеркалу, отчего на нём появляется небольшая паутинка трещинок и сколов.  — Сука, сука, сука… — шипит брюнетка, вылетая из комнаты. Глаза щиплет от слёз, но Тина всеми силами старается не замечать этих тёплых дорожек, бегущих по щекам. Куини сидит молча. Не осмеливаясь что-либо сказать и лишь печальные голубые глаза выдают все её чувства. Блондинка открывает рот, чтобы высказать, что думает, но грозный взгляд сестры пресекает эту попытку.  — Даже не смей, — шипит аврор, обрабатывая блядский бутон, и спешит как можно быстрее нацепит на себя рубашку, которая смогла бы скрыть шею. Она похожа на долбанный ураган, сносящий всё на своём пути.  — Ковальски привет! — салютует она, аппарируя, и Куини печально вздыхает, вдыхая запах роз, развевающийся шлейфом после её ухода.

***

У Голдштейн голова кругом, а грудь разрывает от адской боли, но всё это прекращается стоит лишь учуять запах сигар и аромат его парфюма. Ей хочется задохнуться от оглушительного смеха. Всё это настолько глупо, что кажется невозможно смешным. Чёртова шутка. Ханахаки. Долбанная болезнь для сопливых книжонок. Мучительная смерть от невзаимной любви, что же может быть ещё романтичнее?! Только вот нет и толики романтики в том, что эти грёбанные цветы прорастают прямо из тебя, распускаются на твоём теле, разрывая ткани и кожу, говоря о том, что ещё чуть-чуть и ты подохнешь от неразделённой любви. Сколько ей осталось? Месяц-два?! Тина даже не хотела знать.  — Голдштейн, жду отчёт по делу Сниффла, — раздаётся у её уха мягкий баритон, и Тина забывает как дышать, тяжело сглатывая. Она лишь молча кивает и, выхватывая необходимую папку, следует за начальником, шаркая ногами. Блядство. Она смотрит на него, как заворажённая и, медленно сглатывая, прочищает горло, продолжая свой доклад. Рядом с ним ей так хорошо, что кажется, она вот-вот замурчит. Голдштейн окутывает сладкая нега, и, неосознанно вбирая запах его одеколона, девушка блаженно закрывает глаза.  — Тина… — тянет Грейвс, и Голдштейн мигом приходит в себя, она распахивает глаза и в ужасе замечает нежно-розовый лепесток на его столе.  — Соплохвостову хвосторогу, — выпаливает брюнетка, ощущая как к лицу прилила кровь. Она пищит что-то нечленоразборчивое и торопливо оставляет отчёт на столе начальника, сжимая чёртов лепесток с такой силой, что кажется, будто он вот-вот станет частью её. Она пулей вылетает из аврората, спеша к Куини. Она минует лестницы и пролёты, чувствую давящую боль, как вдруг сталкивается с кем-то на лестничном пролёте. От небольшого столкновения бумаги бедолаги разлетаются в разные стороны, и чувствуя свою вину в произошедшем, Тина садится на корточки помогая собирать кориспонденцию.  — Эй, у тебя всё в порядке?! — смущённо спрашивает парень, и Тина поднимает голову, узнавая Ньюта.  — Да, да, — поспешно заверяет она, улыбаясь, — всё хорошо, — продолжая собирать разлетевшиеся листы, добавляет она.  — Тина, — полушёпотом выдаёт Саламандер, — твоя рука… Только сейчас Голдштейн замечает, что рукав её рубашки задрался слишком высоко и, оголяя предплечье, демонстрирует ярко-красные, бордовые и розовые цветки. Она отдёргивает руку, так резко, что часть сложенных листов разлетается вновь. Дура. О Мерлин, какая же она дура…  — Ханахаки… — печально добавляет маг, выдавая сочувствующую улыбку, и Тина с трудом сглатывает ком в горле. Его уши мигом краснеют, будто бы его поймали за чем-то непристойным, но уже в следующий момент он демонстрирует ей такую же россыпь пионов.  — О чёрт, — резко выдыхает Голдштейн.  — Кто он? — робко спрашивает Ньют, неуверенный до конца, что он вообще должен был спрашивать.  — Грейвс. Персиваль Грейвс, — на одном дыхании выдаёт аврор, постыдно опуская голову. — У тебя?!  — Ты.