Мы лежим на холодном и грязном полу, Присужденные к вечной тюрьме. И упорно и долго глядим в полумглу: Ничего, ничего в этой тьме! Только зыбкие отсветы бледных лампад С потолка устремляются вниз. Только длинные шаткие тени дрожат, Протянулись - качнулись - слились. Позабыты своими друзьями, в стране, Где лишь варвары, звери да ночь, Мы забыли о солнце, звездах и луне, И никто нам не может помочь. Нас томительно стиснули стены тюрьмы, Нас железное давит кольцо, И как духи чумы, как рождения тьмы, Мы не видим друг друга в лицо!
***
Больно… И холодно… И страшно… Каждый день – это, своего рода, игра. Выживешь или умрешь? Откинешь копыта или боги подарят тебе ещё один шанс? Никто этого не знает, даже я. Хотя, почему я себя выделяю? У меня такая же вероятность, как и у всех остальных. Точно не могу сказать, сколько я уже тут. Время идёт очень медленно, день за днём одно и то же. Вам не кажется, что это чем-то похоже на день сурка? Но я больше склоняюсь к тому, что это всё – один сплошной кошмар. Но… Все кошмары имеют свойство заканчиваться, да? Видимо мой – нет. Единственное, что у меня осталось – это наручные часы, подаренные отцом. Они тоже идут медленно, часовая стрелка лениво движется к часу дня. «Что ж, времени осталось совсем мало». Уже через пять минут прозвучит сигнал, а затем меня заберут они. Мне трудно сказать, кто это. Могу лишь сообщить, что это люди, но их внешности мы никогда не видели. Их лица скрывают черные сплошные маски, а там, где находятся глаза, есть лишь прорези, не больше. Отличить мужчин от женщин крайне трудно. Они все одинаковые, и я даже не могут сказать, приходит ко мне один и тот же человек, или же разные, так как они всегда ходят в длинных, примерно до пола, плащах. Хотя, кого это волнует в такой ситуации? Звучит звонок. Почти как в школе, вы так не находите? К двери приближается человек. Он нарочито неспешно вставляет ключ, а затем также медленно открывает её. Но уже через секунду меня подхватывают за пояс и небрежно несут. Я словно мешок картошки, который можно нести, как душа пожелает. Идти самостоятельно мне очень трудно, ноги давно перестали слушаться. Чтобы хоть как-то поддерживать в них жизнь, я хожу из угла в угол, но с каждым днём время моих прогулок уменьшается. Чувствую, что скоро даже встать не смогу, холод безжалостен ко мне. И тем не менее, человек уже вынес меня из камеры и также неаккуратно кладет на носилки. Свет лампы резко бьёт в глаза, я щурюсь, хоть это и помогает слабо. В уголках скопились слёзы, но утереть их не предоставляется возможности. Ещё бы, ведь мои руки прикованы к металлическому остову носилок. Но их я чувствую в разы лучше, чем ноги, хоть мои пальцы уже и начинают потихоньку неметь. Немного повернув голову направо, я вижу такие же камеры. В некоторых из них сидят дети, а другие пустуют. Подростков тут очень мало, человек 5 или 6. И я – одна из них. Большинство сидят по двое или трое, но боги обделили меня, оставив в одиночестве. «Что ж, возможно, так даже лучше». Слева такой же ряд полупустых помещений. Смотреть на них неуютно и даже страшно. Кое-где висят цепи, благо хоть костей нет. Где-то в углу слышится шорох и писк, скорее всего, там уже обосновались крысы. Мысленно радуюсь, что в моей камере такого нет. «Ну да. Там только холод и мрак». Длинный коридор наконец-то заканчивается. Мои носилки поворачивают направо. Свет здесь более приглушенный и не слепит глаза, а потому я вполне могу их распахнуть. Первые секунды очень непривычно и приходится вновь их закрыть. Но уже вскоре они привыкают к такой яркости, а потому я начинаю оглядываться. Хотя обстановка по-прежнему удручающая, это неизменно. Вереница белых дверей тянется и тянется, и кажется, что ей нет конца. Я чуть вздыхаю и закрываю глаза. «Мне так лучше, правда». Чувствую, как носилки вновь поворачивают. Но теперь мы не сворачиваем в коридор, нет. Теперь я нахожусь в палате. Здесь царит приятный полумрак, что не может не радовать. Холодный яркий свет больше не режет глаза, и теперь я могу спокойно их открыть. Смысла в этом действии, конечно же, нет – зачем это вообще делать, если я увижу всё то же, что и вчера. Та же комната, те же приборы, да даже лица, скорее всего, те же самые. Интересно, что будет сегодня? Единственное разнообразие – это цвет. Да, цвет жидкости, находящейся в шприце. Я даже мысленно ставлю ставки – угадаю правильно или же нет? Чаще всего это прозрачный или, что удивительно, черный. Хотя встречается и зеленый, изредка – красный. По цвету можно определить, насколько хреново мне будет, когда меня вернут в камеру. Иногда я не могу встать самостоятельно по нескольку дней, а в иные бодро хожу из угла в угол. Что приятно, так это то, что такие процедуры проводятся не каждый день, а раз в три, четыре дня. Случается, что могут неделю не трогать, что чертовски приятно. Хотя бывает и такое, что ученые развлекаются со мной два дня подряд. Тогда я не то что встать – пошевелить рукой не могу. «Всё очень плохо» – это, по факту, мой девиз по жизни. Эта фраза стала коронной, когда я впервые оказалась на операционном столе. Не знаю, что эти ученые со мной тогда сделали – меня вырубили снотворным за первые пять минут. Ясно точно одно – теперь со мной не всё в порядке. Зеркала в камере нет, как, впрочем, и в других помещениях, а потому я не могу оценить масштаб бедствия. Мне это не особо то и нужно. Я всё прекрасно понимаю… «Всё равно я скоро сдохну здесь». Пока я всё это обдумываю, меня перекладывают с носилок на операционный стол. Становится немножечко не по себе, но всё нормально, я знаю. Вон, лежит ампула со снотворным, так что всё будет хорошо. Я усну и ничего не узнаю. И не увижу, как меня превращают в мутанта. Мне это не нужно, зачем мне это знать? Жить-то мне осталось недолго… Человек, закутанный в плащ, выходит, оставляя меня в гордом одиночестве. При этом он не забыл снять наручник, а затем вновь приковать меня, но на этот раз уже к столу. Чуть дернув рукой, я понимаю, что бежать бесполезно – цепи крепкие, их не порвать. Чисто теоретически, я могла бы использовать пламя и расплавить металл. Но вот какая незадача – оковы полностью блокируют его, не позволяя использовать хоть на какой-то жизненный минимум. Пламя даёт силы тем, кто им обладает, а без них жить становится конкретно так сложнее. Но со временем привыкаешь, поэтому сейчас я способна обходиться и без него. С другой стороны вообще не факт, что мощности бы хватило. У каждого пламени есть свои особенности, свои плюсы и минусы. Я училась сражаться ещё с девяти лет, но таких тренировок мне никогда не проводили. Сказать наверняка было бы трудно. Пока я размышляю в одиночестве, в помещение заходит один из ученых. Они отличаются от тех, кто нас привозит и, скорее всего, забирает отсюда. Эти, чаще всего, одеты в просторные белые халаты, а на лицах у них медицинская маска, которая закрывает только нижнюю половину лица. И хотя их глаза мне видны, прочитать что-то в них, кроме научного интереса я не могу. И это так раздражает. Они похожи на куклы, у которых нет эмоций. И лишь иногда проскальзывает лихорадочный блеск, от которого становится не по себе. Но сейчас всё спокойно. С отстраненным выражением лица я наблюдаю за тем, как готовят шприц со снотворным. Я уже давно перестала бояться. Зачем это делать? Я могу умереть в любой момент, а лишние волнения радости не принесут. «Кажется, я стала меланхоликом…» Мой взгляд последний раз цепляется за черные как ночь глаза ученого, а затем я проваливаюсь в блаженную и такую долгожданную тьму. «Надеюсь, я останусь в ней навсегда».***
Моё пробуждение нельзя назвать приятным. Скорее, ему можно поставить отметку «удовлетворительно». Вена на левой руке вздулась и окрасилась в фиолетовый цвет. Судя по всему, сегодня мне намешали черную смесь, точно сказать не могу. Но это и не так уж и важно. Главное – я хоть могу двигаться, а остальное – мелочи жизни. Кое-как я поднимаюсь, держась за стенку. Мой скудный обед просится наружу, но я сдерживаю рвотные позывы. Как обычно меня бросили около решетки. Это немного расстраивает, так как хотелось бы сразу укутаться в тонкую накидку, сиротливо лежащую в дальнем углу. Но когда меня кто-то спрашивал? Здесь мне не с кем общаться. Сокамерников никогда не было, что само по себе странно. Но видимо ко мне другое отношение, раз я живу здесь уже, мать вашу, год. И я сейчас не шучу. Дойдя до своего любимого уголочка, где лежит несколько вещей первой необходимости, я окидываю взглядом стены. Они все испещрены маленькими зарубками – так я отмечаю, сколько дней я здесь нахожусь. Это превращается в своеобразную традицию – отмечать это дело уже после опытов. По моим подсчётам тут уже набралось далеко за три сотни, да и по внутренним ощущениям всё сходится. Чтобы окончательно не деградировать, я насилую свой мозг самыми разнообразными задачами по математике, в то время как руки пишут камнем по полу. Это помогает мне хоть как-то сохранить рассудок и окончательно не сойти с ума. «Удивительно то, что я еще не стала шизофреником». Всё также держась за стенку, аккуратно сажусь вниз, на простыню. Мне удалось её утащить после очередных опытов. Снотворное тогда перестало действовать чуть раньше, чем обычно, и пока я ждала, когда за мной придут, стащила её со стола. К счастью, они либо не заметили, либо сделали вид, что не заметили, так как наказания затем не последовало. Кутаясь в тонкую материю, я начинаю размышлять о мире, что находится за стеной. Я не видела солнечный свет уже очень давно, но недостатка витамина D я не ощущаю. Всё же еда тут хорошо сбалансирована и голодом нас не морят, хоть и дают очень мало, на мой взгляд. Не, ну серьезно, можно же и побольше накладывать? Я не знаю, кто их спонсирует. Возможно, какая-то богатая организация, а может мафиозная семья. Верного ответа нет и, скорее всего, не будет. Ведь чтобы хоть что-то узнать, нужно спросить. А если ты заранее знаешь, что ответа не будет, то какой тогда смысл спрашивать? Мои размышления прерывает глухой стук. Видимо, сюда кто-то идёт, не иначе. Возникает характерный вопрос: зачем? Для ужина ещё рано, маленькая стрелка недавно преодолела цифру 5, а опыты сегодня уже были. Хм, вариантов больше и не остается. Разве что только… Кто-то высокий останавливается около двери в мою камеру. Он держит что-то, нет, кого-то, перекинув при этом через плечо, как мешок картошки. Звякает ключ в замке, а затем бугай заходит внутрь. Но дальше порога он не проходит, задерживаясь у двери, а вот затем наступает самое интересное. Небрежно сбросив человека, он смотрит прямо на меня. Я готова поклясться богом, что в прорезях увидела глаза. Черные и блестящие, смотрящие на меня, как на мусор. В тишине камеры я отчетливо слышу довольное хмыканье, а затем бугай разворачивается и закрывает дверь за собой. Он быстро уходит, оставляя меня наедине с новоприбывшим. Я не двигаюсь и, кажется, не дышу. Человек постепенно приходит в себя. Видимо, его недостаточно сильно вырубили, раз он так быстро встает. Чуть шатаясь, парень подходит к решетке и сильно её трясет, в надежде выломать. – Эй! – громко кричит он. – Выпустите меня отсюда! Эй! Если честно, то мне даже непривычно слышать чей-то голос. Разговаривать сама с собой не в моих привычках, а живу я одна. Ну или жила, теперь это, видимо, мой сосед. Я с интересом оглядываю его, стараясь запомнить каждую мелочь. Высокий, на голову выше меня уж точно. Длинные волосы спадают вниз, по длине достигая поясницы. Их цвет определить мне пока не удаётся, в этом освещении видно скудно. Про глаза можно сказать тоже самое, к тому же парень не смотрит на меня. – Эй! Меня вообще хоть кто-нибудь слышит?! Эй! Пора с этим заканчивать. Криками тут никак не поможешь, сама через подобное проходила. Меня оставили тогда на три дня без еды, только воду и приносили. Это был ад. Не знаю, как я вообще жила, наверное, только на силе духа. Прочищаю горло и произношу: – Не ори. Это не поможет, лишь усугубит твоё положение. Чёрт, кажется, я охрипла. Не было печали… – Кто здесь? – подпрыгивая на месте, спрашивает незнакомец. Он оборачивается ко мне лицом, и вот теперь я могу разглядеть его глаза. Синие, очень глубокие, словно море. И волосы почти такого же цвета. Я даже залюбовалась им на какое-то время. – Не видишь? – с усмешкой спрашиваю. Парень прищуривается и, наконец, замечает меня. Он несколько удивленно осматривает фигурку, закутанную в белую простыню, а затем произносит: – Теперь вижу. Кто ты? – Э, нет, – отвечаю ему. – Здесь вопросы задаю я. Представься, пожалуйста. Парень подходит ближе и останавливается в шаге от меня. Он чуть наклоняет голову в бок, а затем садится на корточки рядом со мной. Простыня укрывает меня почти целиком, видно только нижнюю половину лица и голые ноги. Я смотрю на него, не спеша снимать свой импровизированный капюшон, в то время как незнакомец опускает колени на холодный пол и протягивает руку. – Ку-фу-фу, – произносит он. – Меня зовут Рокудо Мукуро. А тебя? В его глазах я не вижу ни капли лжи или недосказанности. Если он и говорит, то от чистого сердца. Я поднимаю руку и снимаю простыню с головы, позволяя чужому взгляду скользнуть по моему лицу. Его глаза пересекаются с моими, и я отвечаю: – Карино Бовино. Приятно познакомиться.