Человек в овечьей шкуре

«— Всё это я сделал сам, — сказал старичок. — Даже солнце. — Вот как, — разочарованно протянул зверёк. — Я-то думал, оно настоящее». Муми-тролль и Большое наводнение Жизнь — болото. Та зыбкая серая масса, где помимо всё поглощающей рутины много подводных камней и мерзких водоворотов, которые норовят утащить на дно. А люди, по воле злого рока брошенные в эту клоаку, барахтающиеся, воображают, что способны избежать всем известного итога — смерти. Но нелепее этого заблуждения только то, что человек жаждет свободы. Причиной тому философы, что романтизируют свободу, делая её чрезмерно привлекательной и до ужаса недосягаемой. Настоящая же свобода незаметна и проста. Проявляется она не в возможности пренебречь обществом, а в возможности человека сказать этому обществу и его представителям как «да», так и «нет». Человек — существо социальное, он не может благополучно существовать вне рамок или структуры. Он теряется. И границы необходимы ему, как общественному бассейну необходимы нормы гигиены, разграничительные дорожки, бортики, лесенки и, конечно же, спасатели. Убери это всё, и настанет хаос. Один неудачливый пловец опорожнится в воду, другой забредёт не в ту раздевалку, а третий утопит ребёнка. При абсолютной свободе наступает деградация. Но если в эфемерной клетке, что создало общество, жить ещё можно, то в клетке, в которую тебя заманили обманом и где тебя удерживают против воли, нет. Такая клетка как плотный синтетический мешок с кожаным шнурком на шее — дезориентирует, угнетает, ломает, подавляет и в итоге душит. Но сколько бы Питер не анализировал своё состояние, он не мог понять, подавлен ли он. Да и в чём конкретно проявляется подавленность, юноша не знал. Поэтому своё состояние он сравнивал со страданиями кота Тома. В своё время он засматривался забавным, местами жестоким взаимодействием мультяшных кота и мыши. Как и все, смеялся. Затем, когда шоу утратило свою остроту, как и все, забросил его. Но, вернувшись к нему позднее, смеялся он через силу. А теперь, видимо, из-за отсутствия телевизора, будучи отрезанным от внешнего мира, он вспоминал всё, что когда-либо смотрел. И бесспорным победителем мультимарафона, что проходил у него в голове, был «Том и Джерри». Просыпаясь посреди ночи от стука капель о жестяную крышу склада, он представлял, как Том подрывается с постели и влетает в потолок. Обжигая рот из-за адски горячего чая, он воображал, как кот краснеет, и с человеческим, оттого смешным, повизгиванием сносит стол и стул. Чистя зубы, сплёвывая в раковину зубную пасту и наблюдая, как та стекает вниз в канализацию, юноша жалел, что не обладает способностью мультяшек просачиваться сквозь замочные скважины или зазоры между окон. Это упростило бы не только побег, с невозможностью которого он если и не примирился, то был на пути к этому, это бы облегчило его существование здесь. Ведь с такой способностью Питер мог с большим успехом игнорировать участившиеся в последнее время приступы злобы и ярости Тумса. Он мог бы в эти моменты сжиматься до размеров какого-нибудь насекомого или даже становиться ни к чему не восприимчивой жижей. Или же, когда недовольному его выражением лица мужчине было то необходимо, он мог бы растягивать улыбку пальцами, после чего надёжно закреплять её скотчем. Или просто рисовать ту на своём лице… Томас однозначно стал его тотемным животным; яркие картинки в голове, что он беспорядочно прокручивал в своей голове, несколько сглаживали изо дня в день ухудшающуюся атмосферу в Додже. Та и без постоянных вспышек Тумса была напряжённой, и сейчас настало внезапное, но слегка обнадёживающее школьника затишье. А сейчас, сидя на кровати, облокотившись спиной о стену, Паркер ощущал себя так, словно его положили посреди дороги, где по нему, с особым энтузиазмом, очень медленно проехал асфальтоукладчик. Но его физиономию и грудную клетку не только неспешно размазали по раскалённому асфальту, но, словно коврик из плоти, аккуратно скатали в небольшой рулон, что безжалостно затолкали в спичечный коробок. О… как Питер ненавидел этот коробок! И сильнее его он только ненавидел тот факт, что этот спичечный коробок — его гроб. Но если гроб дяди Бена был чист и оббит красивым атласом, то его гроб был старым и напрочь прогнившим. Слой сальной плёнки был столь въедливым и вездесущим, что юноша ощущал его и на себе. Не только на одежде, коже и волосах, но и на зубах и языке. Словно он, Питер Паркер, стал неотъемлемой частью Доджа. Такой же безлико-серый, как обеденный стол, невзрачный, как скрипящий стул, никому ненужный, как старая пара обуви. Последнее ненавязчиво внушал ему Тумс. Паркер знал, что якобы безобидные замечания мужчины: «Мэй снова начала ходить на работу» или «Старк давно не объявлялся», были направлены на подавление его веры в счастливый финал. И совершенно никакого значения не имело, правда это или ложь. Тот факт, что Эдриан Тумс мимоходом сообщал ему об этом, сидя за чашкой кофе, уже был доказательством тотальной слепоты Мэй и глупости полиции. Но самым страшным для Питера было то, что о Старке Тумс теперь говорил спокойно и безразлично. Это значило, что детектив ищет не там, или, того хуже, не ищет вовсе. Заговаривать об этом Паркер не решался, да и не особо хотел. Ведь, когда мистер Аллен — обязательно с искренним сочувствием! — подтвердит его опасения, он просто сломается. Неведение берегло юношу. В прочих «ситуациях» он абстрагировался. Он от кого-то слышал, возможно, от Наташи, что если воспринимать происходящее как бы со стороны, то мозг вообразит, что это происходит не с ним. Но с мыслями такой трюк было не провернуть. Ведь было практически невозможно вообразить, что это думает не он. И чтоб унять мысли, что подобно косяку рыб метались в сетях, юноша читал. Его уже тошнило от чтения, но кроме этого заняться было откровенно нечем. «…Впереди зажёгся яркий свет, и перед ними предстал удивительный пейзаж. Деревья переливались всевозможными оттенками и были покрыты бутонами и невиданными фруктами, а под деревьями блестели на траве снежные пятна. — Ого! — воскликнул муми-тролль и бросился лепить снежки. — Постой, он же холодный! — воскликнула его мама». Но, когда муми-тролль сунул лапы в снег, оказалось, что это мороженое, а зелёная трава под ногами — из тончайших нитей сахарной ваты. От реки разбегались разноцветные ручьи, они бурлили и пенились над золотистым песчаным дном. — Зелёный лимонад! — воскликнул зверёк — он наклонился попить». Паркер, внезапно оторвавшись от текста, сжался. Плечи начинала бить мелкая дрожь. — Нет. Нет. Нет, — запричитал юноша, плотно сжимая челюсти. Он с трудом подавил рвотный позыв. — Не думай, — приказывая себе, зашипел он. Но вопреки его желанию в голове вспыхнула картинка: вот он, измученный кошмарами, сидит за одним столом с мистером Алленом. Лицо бледное и несчастное. Чашка, что он вяло держит у своего рта, мелко дрожит. Пристальный взгляд мужчины выдаёт крайнюю степень недовольства его, Питера, поведением. Что он сделал? Не улыбнулся и не обрадовался печенью? Или забыл опустить стульчак? Тихий, но красноречивый вздох со стороны Тумса заставляет его дёрнуться и резче необходимо дёрнуть кружку на себя. В один миг кипяток выплеснулся на него. Паркер помнит, что боли в тот миг не чувствовал. Был только всепоглощающий, похожий на оглушающую вспышку страх. — Простите! Простите! — судорожно залепетал школьник, ведь он совершил непоправимое, забрызгал стол и штанину рабочих штанов мистера Аллена. Но тот, порывисто вскочив, без ожидаемого гнева принялся шипеть и язвить насчёт его, Паркера, «аккуратности» и «ума». Затем он, уже молча, принялся аккуратно стягивать с него залитые кипятком футболку и штаны. Питер не помнит этого, помнит лишь, что после этого, осознав, что его не будут бить, расплакался. И помнит, что мужчина с родительской заботой и искренним негодованием принялся его успокаивать, несколько растерянно гладить по голове, по плечам, рукам, спине… Это продолжалось некоторое время, но затем мужчина стал сжимать его руки и плечи уже иначе. Дышать часто и глубоко. Тумс спустя некоторое время выпустил его из «объятий» и бросил напряжённое: «Иди в свою комнату». И он медленно удалился. Уже будучи в комнате, он забрался под одеяло. Постель была холодной, но те места, где Тумс касался его, зудели и горели, словно начиналось воспаление и вот-вот вскроются гнойники. И это ощущение преследовало его до сих пор. Надавив правой рукой на глазные яблоки, что не переставая ныли от напряжения, Питер порывисто вздохнул. «Не думай! Не думай!» — мысленно приказывал он себе. Затем, проморгавшись, продолжил чтение: «Тюльпанна перебегала от одного дерева к другому, набрала полные руки шоколадок и карамелек, и на месте сорванных тут же вырастали новые. Все позабыли о своих печалях и забирались всё глубже в волшебный сад. Старичок медленно шёл за ними, с довольным видом слушая их охи и ахи. — Всё это я сделал сам, — сказал он. — Даже солнце». Паркер сдавленно процедил: «Что за чушь!». «Тогда все посмотрели на солнце и увидели, что оно самодельное — просто большая лампа с лучами из золотой бумаги. — Вот как, — разочарованно протянул зверёк. — Я-то думал, оно настоящее». Перевернув страницу, Паркер отрывисто прорычал: «Кто бы сомневался». «— Лучше уже не выйдет, — обиженно сказал старичок. — Но сад-то вам понравился? — Да, — ответил муми-тролль, поедая мелкие марципановые камушки. — Если захотите остаться, я построю вам дом из пралине, и можно будет в нём жить, — пообещал старичок. — Это было бы замечательно, — откликнулась мама муми-тролля. — Но, если вы не против, мы отправились бы дальше. Дело в том, что мы хотим построить дом под настоящим солнцем. — Нет, давайте останемся здесь! — закричали муми-тролль, зверёк и Тюльпанна…» Внезапный, болезненно острый укол раздражения вынудил юношу судорожно втянуть в лёгкие воздух и прикрыть книгу. На этот раз он поступил умнее и зажал прочитанные страницы тремя пальцами, тем самым избавляя себя от дальнейших поисков необходимого ему куска текста. Но затем книга сама собой соскользнула с колен, что он подтянул к груди. — Это пройдёт! Пройдёт! — раскачиваясь взад и вперёд, словно мантру повторял школьник. Но что он подразумевал под «пройдёт»: головную боль, слабость, тошноту или отчаяние, он и сам не понимал. Питер не был несмышлёным ребёнком, он узнал про секс и как это происходит при нормальных обстоятельствах ещё в одиннадцать лет. Чёртовы фильмы с высоким рейтингом! Даже не увидев толком, как герои фильма делают это, он уже всё понял. И пришёл от этого в ужас! Лишь позднее, в тринадцать, когда гормоны потихоньку начинали бурлить, он стал понимать, что секс — это не так уж отвратительно, как он поначалу об этом подумал, а в пятнадцать, когда его стали интересовать реальные девчонки, а не героини комиксов, он начал воображать, каково это — заниматься сексом. Но даже без опыта он понимал, что секс должен быть по взаимному согласию. Заскользив по стене, юноша рухнул головой на подушку. Поднялось небольшое облачко удушающей пыли, что он ненароком вдохнул. Но Питеру было настолько плевать на это, что он даже не заметил этого. Нащупав острый край книги, что впился ему в бок, он достал её. Обложка потрёпанная, из-за него изодралась сильнее прежнего. Время от времени, касаясь её, Паркер думал о Мишель Джонс. Это были неприятные мысли. Больше всего в её истории смерти его поражал её возраст. Она была младше, чем он, когда Тумс похитил её. И младше, когда тот изнасиловал и убил её. И если он, Питер Паркер, будучи знакомым с мистером Алленом до этого не один год, сейчас сходил с ума от скручивающегося тугой спиралью страха, что выматывал, истощал и без того ничтожный запас сил, то что же испытывала она? И Паркер не был столь глуп, чтоб верить, что Тумс был столь терпелив и заботлив с ней, как о том рассказывает… И ни в коем случае не верил, что девочка сама хотела «того» … Перевернув книгу, Питер ещё некоторое время неосознанно поглаживал её корешок, название расплывалось, буквы и муми-тролли на обложке скакали в неизвестном ему танце. Устав от этого мельтешения, юноша притянул книгу к груди и уставился на тёмное пятно на стене, что расположилось над книжной полкой. Глаза болели, яркий свет от мощной лампочки выжигал глаза, но юноша никак не мог заставить себя закрыть их. «Вот и от меня останется только след», — угрюмо подумал он. Громкий всхлип потонул в подушке. Жалеть себя ему было неприятно, но это всё, что он мог. Услышав звук приближающихся шагов, Питер резко подобрался на кровати. Раздался неприятный лязг цепи, что задела металлический прут, к которому была приварена. Но едва ли юноша обратил на это внимания. Подавив приступ животного страха, сделав глубокий вдох, он быстро раскрыл книгу и уткнулся в неё. Тумс, показавшийся в дверном проёме, был нарочито расслаблен. Его рабочая одежда сегодня была пугающе грязной, спину он держал несколько скованно. Видимо, конец недели на стройке выдался тяжёлым. Прислонившись к дверному косяку, отпив из банки колы, что держал в руках, он беззаботно проговорил: «Я забрал твои вещи из стирки. Так что можешь позднее переодеться». От его привычно напряжённого взгляда школьник поёжился. Быстро, не отрываясь от книги, кивнул. А затем, сообразив, что это неправильно, слегка хрипло выдавил: «Ага. Спасибо». На самом деле он предпочёл бы вообще не переодеваться, даже пара минут без лёгкого слоя одежды заставляли его паниковать. — Что читаешь? — делая очередной глоток колы, без предсказуемого раздражения осведомился мужчина. Паркер, нахмурившись, прикрыл книгу, словно в действительности забыл, что читает. — «Большое наводнение», — без особой охоты протянул он. — Эта та, где тролли искали новый дом? — уточнил Тумс. Паркер, мотнув головой, устало возразил, что эта та история, где муми-тролль искал пропавшего отца. — Точно-точно, — делая два больших глотка и осушая банку, закивал мужчина. Воцарилась тишина, плотная и вязкая, как машинное масло. Эдриан Тумс продолжал изучающе разглядывать юношу, что игнорировал его присутствие и пялился в книгу, когда уже более серьёзно он заметил: «Ты что-то раскис, Пит. В последнее время какой-то молчаливый и бледный». Питер впился пальцами в страницы и только чудом сдержал крик. Вести светские беседы с мистером Алленом ему опротивело уже давно! А его якобы искренняя «забота» вызывала сейчас только злость. Замечания, подобные этому, смахивали на извращённую пытку. Ведь он никак не мог быть счастлив здесь! И тем более не мог имитировать даже его подобие! И он никак не мог понять, зачем мистер Аллен продолжает «играть» с ним в семью… — Будешь колу? — внезапно спросил его Тумс. Питер, вскинув голову, встретился с напряжёнными, почти чёрными зрачками. И прежде чем выдавить из себя короткое «Да», отложил книгу. Он собирался встать, когда мистер Аллен остановил его, проговорив: «Сиди. Я принесу». Паркер, так и не успев стопами коснуться холодного пола, обескураженно замер. «Я снова взбесил его», — быстро и как-то отстранённо подумал он. Звук открывающегося холодильника, скрип, отодвинутый стул, шаги. Эти звуки, заглушённые стеной, заставляли школьника пугливо вздрагивать. Происходящее было неправильным. Так не должно было происходить. По давно уяснённому им сценарию он должен был направиться вслед за мужчиной в соседнюю комнату, где его ждала бы не только банка колы, но и мучительные два часа разговоров перед тем, как его тюремщик уйдёт домой. И уже проведёт остаток пятницы со своей беззаботной и счастливой семьёй, которая и не догадывается об истинной сущности своего кормильца. Паркер долго размышлял, а замечала ли Дорис в Эдриане его наклонности? Замечала ли она его приступы злобы, несдержанности и больной тяги к детям? Конечно же нет. Старк прав, людям в действительности плевать друг на друга. А если они и объявляются поблизости, то им обязательно что-то от тебя нужно. Это несправедливо! Ужасно, что симпатия этого человека к его семье была продиктована отнюдь не благими намерениями. Теперь-то те короткие, мимолётные фразы Лиз о том, что её мать обзывает работу Эдриана вторым домом, обрели смысл. Но это уже совершенно не важно. Питер хотел подорваться вслед за мужчиной, но, когда он вскочил с кровати и сделал шаг в сторону двери, Тумс уже вернулся с банкой в руках. Окинув юношу вопросительным взглядом, в котором таилось что-то ещё, протянул ему обещанный напиток. «Ты в порядке? Как себя чувствуешь?» — преодолевая порог и проходя глубже в комнату, спросил он. Питер, сглотнув подступивший к горлу ком, вцепившись в банку, отступил. Практически рухнув на кровать (ноги внезапно подкосились), он жалостливо просипел: «Голова болит». — Вчера снова допоздна читал, да? — снисходительно осведомился мужчина. Питер кивнул, сдерживая подступившие к глазам слёзы. Те уже не жгли, они давно стали такими же привычными, как и лязг цепи. «Я плохо сплю», — хрипло пояснил школьник, уже инстинктивно ощущая, что кивка недостаточно. «Оттого и читаю», — скомкано пожав плечами, добавил он. Сделав глубокий вдох и оглядывая скромную обитель юноши, Аллен бесстрастно кивнул: «Ясно». Питер старательно игнорировал своего тюремщика: судорожно сжимая банку в пальцах, он вглядывался в её вскрытое чрево и мечтал оказаться сейчас где угодно, но не в такой близости от маньяка-убийцы. Который почему-то не стремился оставить его наедине с собственными страданиями. — Прости, настольную лампу принести не смогу, — с лживым сожалением в голосе, разрывая тишину, проговорил мужчина, опустив руку на юношеское плечо. Паркер не вздрогнул лишь потому, что его уже била мелкая дрожь. Он знал, что это признак подступающей истерики, но сейчас все его силы уходили на то, чтобы не отпрянуть, и на заявление о лампе он никак не мог отреагировать. Прождав ещё мгновение, мужчина с разочарованным вздохом отстранился. Паркер хотел сказать бы, что ощутил облегчение, но это было не так. Он был напуган, типичный сценарий развития событий был нарушен. Тумс по-прежнему был в его комнате, хотя до этого он лишь раз пересекал её порог, когда менял лампочку. Новая лампочка озаряла всё вокруг холодным и отчуждённым светом. Питер, сначала воодушевившийся от её появления, практически сразу разочаровался. Лампочка в двести тридцать ватт освещала потемневшие от времени стены непростительно ярко. Из-за чего тёмно-жёлтые, а в углах почти коричневые стены казались посеревшими и словно картонными. В связи с чем ощущение, что он заперт в коробке, только усиливалось. И вместе с ним дыра в его груди. Бросив быстрый взгляд на мужчину, что стоял чуть поодаль и опирался на низкую книжную полку, где две трети занимали книги Мишель, Питер старался унять мелкую дрожь, что усиливалась с каждой последующей секундой. И чтоб хоть как-то успокоить разбушевавшиеся нервы, он собирался сделать глоток колы. Он не был уверен, что его не вывернет наизнанку от желчи, а мужчина не изобьёт его из-за этого. Но попробовать стоило. Питер коснулся губами холодной жестянки и ощутил собственную жажду будто со стороны. Та была такой сильной, словно все дни до этого он глотал песок. Он уже запрокинул голову, когда его прошиб пот, а из глаз брызнули слёзы. Взгляд тёмных хищных глаз, прожигающий его, заставил его тело оцепенеть. Губы сами собой сомкнулись в тонкую полосу, из-за чего содержимое банки волной окатило его рот и скатилось по подбородку. Быстро утерев лицо, он рассеянно засмеялся. Часто задышав, всё ещё ощущая на себе пристальный и такой до безумия тяжёлый взгляд Тумса, дрожащей рукой он отставил банку на неказистый столик и с изломанной улыбкой пролепетал: «Мистер Аллен, я тут вспомнил, что зубы почистил. Так что передумал пить…». Мужчина, досадливо скривив рот, выдохнул: «Питер…». Затем, повторив его имя, как успокаивающую мантру: «Питер, Питер, Питер, Питер, Питер…», принялся судорожно тереть переносицу, словно прогоняя внезапную вспышку головной боли. Паркер был уверен, что Тумс вот-вот разозлиться и начнёт швыряться в него вещами или, того хуже, начнёт орать (в последние дни он срывался из-за всего). Но тот выглядел больше усталым, чем разозлённым. Но длилось это состояние «неподдельной усталости» недолго, спустя мгновение маска спокойствия вернулась на прежнее место. И перед школьником предстал Эдриан Тумс, насильник и убийца. Когда юноша открыл рот, судорожно соображая, что ещё можно солгать, Аллен внезапно ринулся на него. Слабый вскрик школьника был заглушён отвратительным скрипом пружин старого матраса и слабо звякнувшей цепью. Питер заторможенно вскинул руку, чтоб защитить себя, но задел лишь плечо Тумса. Животный ужас вынудил школьника отбиваться: лягнув левой ногой Аллена в бедро, он тут же ощутил шершавую руку на своём горле и колено на своих рёбрах. — Хва… хватит… — испуганно захрипел Паркер, вцепившись в запястье преступника. Лицо Тумса, багровым смазанным пятном нависавшее над ним, было полно садистской целеустремлённости. Но затем, сообразив, что подросток задыхается, мужчина, чертыхнувшись, ослабил хватку и переместил руку с горла на челюсть. Питер, слегка отдышавшись, краем глаза заметив в другой руке убийцы злосчастную банку колы и распознав его намерение, попытался отвернуться. Но силы были неравны. Преступник с яростным шипением: «Это для твоего же блага, Питер», запрокинув голову мальчишки, зажал тому нос. Паркер, ощущая, что задыхается, непроизвольно открыл рот. Он отчаянно шипел и бился, жестянка стукалась о его зубы, но омерзительно сладкая газировка продолжала вливаться в его желудок. Внезапно наступила свобода. Согнувшись пополам и откашлявшись, юноша задышал. Он никогда не задумывался над тем, насколько в действительности необходим ему кислород. Придя в себя, он заметил, что снова пялится на то чёртово бурое пятно. Отвернувшись от него, он врезался взглядом в Тумса. Тот, часто дыша, опирался о книжную полку. Борьба прошла для него без особых потерь, разве что рубашка и левая штанина были забрызганы колой. «Так надо, Пит», — словно оправдываясь, внезапно прохрипел он. Питер, в ушах которого кровь стучала как барабан, похолодел. Вскочив, он ринулся, задевая всё подряд, в сторону ванной. Мир кружился, а цепь, как послушный пёс, волочилась вслед за ним. Задев плечом косяк, он распластался на грязной плитке, воздух вышибло из лёгких, но он рывком подняв свой корпус, вцепился в унитаз. Горло сдавил спазм. — Питер! — рявкнул на него Тумс как на нерадивого ребёнка, что сломал то, что ему говорили не трогать. И прежде чем Паркер успел выблевать отраву, его за ворот футболки рванули вверх. Ткань, насквозь пропитанная колой, неприятно липла к телу. — Отпустите! — ошалело заорал Паркер, делая бесполезный взмах рукой. Задев стену, он ободрал костяшки, но едва ли это заметил. — Успокойся! — зло и отрывисто приказал ему Тумс. — Ты сам себе только хуже делаешь! — Нет! — вырываясь, прорычал юноша. — Отпустите! Мистер Аллен. Прошу! — взмолился с отчаянием он, когда рука снова скользнула мимо, не причинив его мучителю никакого вреда. Мужчина, взбесившись из-за отчаяния мальчишки, сдавил его тело в своих руках сильнее. Зашипев от боли в рёбрах, Паркер продолжил биться, как рыба, угодившая в рыболовные сети. — Успокойся, — снова потребовал мужчина. Эта борьба раздражала его, Питер чётко различал это по громкому сопению. Мотнув головой, школьник, оттолкнувшись ногой от подобия раковины, попытался сбить Аллена с ног. Не вышло. Тот лишь пошатнулся и отступил к стене. Очередной рывок Питера вынудил мужчину привалиться к стене. — Не хочу… мистер Аллен, я не хочу, — отчаянно прохрипел несчастный школьник, окончательно выбиваясь из сил. Плотно прижимая к себе уже слабо вырывающееся тело, Тумс сполз по стене. — Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… — укачивая дрожащего мальчишку, причитал мужчина. — Я знаю. Знаю, — гладя того по голове, повторял он. — Не делайте этого, — взмолился Паркер. Его глаза застилала пелена, а горло сдавливали рвущиеся наружу рыдания. — Я не могу отпустить тебя, Питер, — просто возразил Аллен и, заметив, как юноша оцепенел в его руках, быстро проговорил: «Ты же знаешь. Я люблю тебя» — убеждённо закивал он. «Я позабочусь о тебе. И ты не почувствуешь боли…». Паркер съёживался в руках мужчины, зажмуривая глаза, чтоб не видеть подёрнутые плёнкой безумия глаза, всхлипнул отчаянно: «Я не хочу умирать. Не хочу!». Тумс, словно не слыша мольбы юноши, по-прежнему продолжал укачивать его и нести отравляющий его разум утешающий бред. Питер плакал, руки, касающиеся его обманчиво мягко, постепенно меняли своё положение. И теперь уже не были столь неоднозначными. Но с каждым мгновением отвращение и ужас словно отходили на задний план. Спокойствие, накатывающее на него волнами, приобретало нездоровый привкус апатии. Открывая и закрывая глаза, он никак не мог избавиться от навязчивых серых и цветных пятен. Пытаясь их сместить за границу видимого мира, Питер проваливался куда-то глубоко. Голову наполняли странные мысли, обрывки мыслей. Паркер упустил момент, когда он оказался на двух ногах напротив зеркала. Бледный, взъерошенный, с красными глазами, он едва ли был похож на самого себя. «Это не я», — весело улыбнулся он подростку в грязной футболке. Как требовали извне, тот неизвестный поднял руки и осуществил увлекательное путешествие сквозь ворот футболки. Та была липкой, из-за чего тот поморщился, когда она прошлась по его шее и лицу. Питер хочет сказать «привет» незнакомцу, ведь дядя Бен учил, что невежливо пялиться, при этом не разговаривая. Но его горло першит, словно в нём застрял крик. Внезапно его отвлекла влажная тряпка, что коснулась его правой щеки. «Футболка», — понял он. Приглядевшись к ней, ему хотелось рассмеяться, ведь та была точь-в-точь, как и того, другого мальчишки. Обернувшись, он отшатнулся. А мистер Аллен продолжал с осторожностью касаться его лица, причитая при этом странное: «Воттаквоттак…». Его рот открывался и закрывался на подобии рыбьего, из-за чего Паркер расхохотался хриплым, каким-то булькающим смехом. Тумс, чертыхнувшись, отбросил футболку и притянул мальчишку к себе, обхватив его за голову, развернул того к свету. Питер, захныкав, зажмурился: яркие белые и жёлтые линии, как золочёные спицы, через глаза пронзили его мозг. В темноте он полетел, но океан пульсирующей тьмы рассеялся, когда он, встревоженный лязгом и скрипом, открыл глаза. Его дыхание сбилось. Мир, отчаянно крохотный и невзрачный, изредка разбивающийся пятнами цвета, продолжал от него ускользать. Горячий, неясный шёпот рядом с его ухом и лицом вызывал щемящую боль в груди, от него хотелось отстраниться. Питер предпринял попытку, но руки, слабые, как ветки, не могли найти опоры в продавленной кровати. Он сдвинулся чуть назад, врезался затылком в жёлтую от времени стену, когда противная рука железной хваткой вцепилась в его оголённое плечо. Замычав, юноша непроизвольно оскалился. — Спокойнее, — прорычал голос, когда он, протестующе замычав, боднул руку головой. Его бока коснулась другая, шершавая, как наждачка, рука. Питер снова двинулся в сторону, за что получил отрезвляющий удар по лицу. Ухо гудело и пылало от боли, и Питер, вскрикнув испуганной птицей, заплакал. Он чувствовал, и, самое страшное, видел, как горит! Пламя разноцветными всполохами распространялось от головы, шеи и груди вниз. Питер пытался сбить его, но ему мешала это сделать туша, что наваливалась на него в стремлении раздавить.