Человек в овечьей шкуре

«Должно быть, очень одиноко тому, кого все боятся» Муми-тролль и комета

В детстве, когда происходит первое знакомство с окружающим миром, взрослые, будь то родители или учителя, внушают детям ряд основополагающих принципов. Например, что Земля круглая. Но фотографии Голубой планеты, демонстрируемые юным умам, практически у всех них вызывают недоумение. Более того, они задаются закономерным вопросом. Почему прочие планеты в солнечной системе имеют красивые названия: Сатурн, Уран, Венера и Марс, а наша именуется Землёй? И пятилетнему Паркеру казалось довольно неуместным называть планету Землёй, когда очевидно, что она — Океан. Когда Питер впервые увидел океан, тот не был безмятежно голубым, как на растиражированных картинках. Гигантские волны, словно стаи диких рыб, беспрерывно плескающиеся в иссиня-чёрной воде, на горизонте сливались со свинцовым небом. Колоссальная масса горько-солёной воды без видимых границ подавляла. Надвигался шторм. Питер, даже стоя на берегу, обдуваемый песком, как стеклянной крошкой, ощущал всю мощь водной стихии. Она не только поразила, но и напугала его. И как бы дядя Бен впоследствии не убеждал племянника, что им просто не повезло, что в тот уикенд, когда они наконец выбрались на побережье, была непогода, а в прочие дни там тишь да гладь, мальчишка так и не смог проникнуться любовью к океану. Тот казался ему опасным обманщиком, что в безмятежные дни лишь притворяется спокойным. Возможно, именно из-за этого предубеждения он так и не научился плавать, как и не смог понять стремлений первых мореплавателей оставить твёрдую землю и ринуться в неизведанное, полностью отдавая свою жизнь на волю случая. Как и не понял то, что знает всякий утопающий — в воде умираешь не от истощения, жажды или недостатка кислорода. В воде умираешь от страха. Питер, плавающий на границе собственного сознания, дышал часто, горло саднило, а тело сковывала тяжесть. И, придя к логическому заключению, что он тонет, предпринял попытку вырваться из утягивающей его пучины, но не справился. Тело не слушалось, оно, словно налитое свинцом, продолжало оседать на дно. А попытка сбросить тяжесть собственного тела вызвала лишь чудовищную вспышку головной боли. Такой отчаянный, хриплый и протяжный стон, как у героя фильма о войне, сорвавшийся с его губ, был встречен внезапным вздохом облегчения. И Паркер осознал, что тонет не один. Он открыл рот, чтоб что-то сказать, но был отвлечён рукой, что коснулась его головы. Затем она мягко начала перебирать его волосы. За это простое действие Паркер и зацепился, как за спасательный круг. Спустя ещё некоторое время он понял, что тонет только у себя в голове. В действительности же он полулежит-полусидит на твёрдом полу, опираясь на чьи-то колени, которые были закономерным продолжением ласковой руки. Спустя какое-то время Питер нашёл в себе силы открыть глаза. Сделав это, он тут же зажмурил их. Неприятно яркий свет электрических ламп сильно ударил по ним и вместе с тем вызвал новую вспышку головной боли. Ласковая рука на мгновение замерла, но, когда Питер, отворачивая лицо от ламп, словно маленький, захныкав, заёрзал в поисках ласки, та продолжила своё незамысловатое действие. Юноше было спокойно и хорошо, но идиллию, царствующую в его окутанном туманом сознании, разрушило навязчивое беспокойство. Оно пронзило его, как свет поразил его глаза, и в груди возникло неприятное ощущение, что он упускает нечто важное. Но найти то самое «важное» мешала точечно пульсирующая в области левого лобного бугра боль. Более того, эта боль была необычной, она горячей и влажной заплаткой легла на его лоб и продолжала нестерпимо давить. Попытавшись смахнуть эту «заплатку», школьник вяло взмахнул рукой. Но даже нащупать свою голову у него не вышло. Это не понравилось Питеру, и он снова предпринял попытку открыть глаза. Он помнил, что прямо открывать их не следует, поэтому отвернулся. С трудом разлепив веки, его расфокусированный взгляд выловил край синего, от времени позеленевшего линолеума, перевёрнутый стул и белые разрозненные квадраты фотографий. Питер вглядывался в разбросанные снимки и никак не мог понять, почему его глаза нестерпимо жжёт, словно он собирается разрыдаться, как сопливая девчонка, и почему из его горла рвётся громкий и жалобный всхлип. Отвернувшись от расстраивающих его квадратов бумаги, Паркер встретился взглядом с чёрными бездушными провалами глаз мистера Аллена. Голову пронзила очередная вспышка боли, но уже другого рода. Он всё вспомнил! Стиснув зубы, Паркер попытался шевельнуться или хотя бы отвернуться, но даже взгляда от лица убийцы, что некогда был хорошим другом его дяди, отвести он так и не смог. Казалось, Тумс своим острым, как металлический стержень, взглядом пригвоздил его к месту, не за ворот толстовки даже, а пробил его грудную клетку насквозь, навсегда связав с этим местом. — Как голова? — с лёгкой грустью в голосе спросил его мужчина. Питер, в напряжении замерший, спустя бесконечно долгое мгновение хрипло прошептал: «Болит». Тумс, снова проведя рукой по его волосам, устало, с долей огорчения спросил: «Встать сможешь?». И прежде, чем услышать ответ, добавил: «Необходимо умыть тебя. И обработать рану». Оцепенев, юноша уставился на убийцу немигающим взглядом. Коллапс, приключившийся совсем недавно, давал о себе знать дрожью, что, как судорога, охватила всё его тело. И как Питер ни пытался, но подавить её у него не выходило. Зажмурив глаза, он попытался хотя бы совладать со вмиг взбесившимся сердцем, но и это не вышло. Адаптация никогда не была его сильной стороной. Самый важный аспект выживания — его слабость! Шутка, от которой не смешно… Подавив всхлип, Паркер сдавленно кивнул. Тумс, аккуратно придержав за плечи, помог ему сесть. Тело подчинялось Питеру с трудом, его сковала противная слабость. Более или менее вертикальное положение усугубило головокружение. — Сам встать сможешь? — снова спросил Эдриан Тумс. Питер, переведя на него свой мутный взгляд, не нашёл сил ответить и молча попытался встать. Не вышло. Мужчина с хмурым лицом, перекинув руку юноши через плечо, поднял его вверх. Питер застонал. Удар о складской бетонный пол сказался на нём сильнее, чем он мог предположить. Его мысли представляли из себя нечто разрозненное. А окружающий мир и того хуже… Он рябил, местами расплывался и постоянно менял линию горизонта, из-за чего школьник не мог понять, стоит он или падает. — Тише-тише, — запричитал мистер Аллен, когда Питер, не выдержав поворота, заскулил. — Мы умоем тебя, а потом ты отдохнёшь, — заверил школьника мужчина, без былой деликатности дотащив его безвольное тело до ванной. Это заверение раздражило Питера. Он не хотел отдыхать, по крайней мере, не в старом и прогнившем изнутри Додже, где в коробках из-под девчачьей обуви хранятся человеческие останки. Он хотел домой. Хотел к Мэй. Хотел к Тони… Быстрое перемещение отозвалось в мальчишке приступом рвоты. Тумс, верно угадав его намерения, вовремя успел отпустить своего подопечного. Паркера долго рвало желчью, но таким ничтожным количеством, что он начинал опасаться, что в следующий раз просто выплюнет свой желудок. Его голову продолжал сдавливать невидимый обруч, а глаза ему хотелось зажмурить и ещё долго не открывать их. Слабый свет бил по ним не хуже мощных софитов на стройплощадке. На некоторое время отключившийся Питер резко вздрогнул от прикосновения влажной ткани к собственному лбу. Запах собственной запёкшейся крови заставил его желудок вновь болезненно сжаться. Но так как он полностью опустошил его содержимое, ему пришлось яростно стиснуть зубы. Затем, глубоко задышав, он обессиленно привалился к холодной стене. Сейчас вместе с болью Паркер испытывал странную всепоглощающую апатию. Было ли это результатом удара о бетон или следствием шока, он не знал. Бросив расфокусированный взгляд на окровавленное полотенце, Питер удивлённо подумал: «Так много крови…». Но эта мысль ничего, кроме неприятно-щемящего чувства в его груди, не вызвала. А прочие важные мысли, как размытые кадры из фильмов, продолжали мелькать на периферии, так ничего важного и не сообщая. Обработав глубокую ссадину и заклеив её пластырем, Тумс с лёгкой улыбкой вздохнул: «Ну, вот и всё». В этот момент зацепившийся за фразу Питер подумал, что теперь действительно «всё». А окончательно он убедился в этом, когда его мучитель, утерев руки о рабочие штаны, проговорил: «А теперь давай отведём тебя в твою комнату. Тебе необходимо прилечь». Питер протестующе замычал. — Шшшш… — протянул Аллен, мягко потрепав юношу по щеке. А затем, так и не убрав шершавую ладонь, переместив её чуть ниже, на подбородок, и слегка сжав его, настойчиво проговорил: «Тебе надо как следует отдохнуть, Пит. Иначе сил на восстановление у тебя не будет». И под протестующее мычание школьника, резко вздёрнул лицо того вверх, и с еле уловимым напряжением процедил: «Поспишь, и голова пройдёт». Мистер Аллен не соврал, голова действительно прошла. Но не сразу, а только через три или четыре дня, а, может, и неделю спустя. Сколько в действительности прошло времени, Питер не знал. Боль в голове и слабость в теле отстранили его от окружающего мира, как толстый слой ваты. Из-за чего осознание произошедшего приходило постепенно. А вслед за осознанием приходил страх. Питер никогда прежде не подозревал, что человек может настолько сильно бояться другого человека. Те ужас и смятение, что он испытывал каждый раз, когда мистер Аллен появлялся на пороге его комнатушки, были столь душераздирающими, что он замирал подобно манекену и практически не дышал. А затем, когда мужчина совершал обязательный ритуал: проверит реакцию его зрачков, заживающую ссадину, расспросит об общем состоянии, накормит и даст обезболивающее — и без каких-либо необходимых юноше заверений, что он не убийца, молча удалялся, Паркер проваливался в забытье. Но стоило ему открыть глаза, всё начиналось вновь. Ужас, смятение и аспирин. Подобный выматывающий водоворот продолжался до тех пор, пока Питер не восстановился настолько, чтоб не опорожнять свой желудок от резкого подъёма с кровати. Тогда правила игры неуловимо изменились. Тумс больше не пересекал границу его каморки, всегда замирал где-то на пороге и бросал короткое, но требующее со стороны юноши полного подчинения: «Идём. Еда на столе». Когда эта фраза была озвучена впервые, Питер ошалело уставился на мужчину и не сразу сообразил, что ответить. Но спустя мгновение он язвительно и максимально едко выплюнул: «Я не стану есть с вами за одним столом». Возможно, на нём так сказалась травма головы или же это было проявлением пагубного влияния детектива, но тот резкий, граничащий с грубостью ответ был встречен Алленом с хладнокровием. — Сидеть за одним столом со мной или нет, дело твоё, — с ледяным спокойствием проговорил он. — Но ты либо ешь со мной, либо не ешь вообще, — твёрдо, как приговор, озвучил своё условие Тумс. А Паркер, одновременно разозлённый и напуганный, едко бросил: «Да пошли вы! Не буду я есть с вами!». Из голоса Эдриана Аллена исчез всякий намёк на снисходительность и жалость. — Еда на столе, — вновь повторил он и удалился. Питер, взбешенный и напуганный, метался из угла в угол. И не мог понять, как он должен поступить. О подобном ни в школе, ни дома не говорят. Как вернее будет: идти на поводу у убийцы или же стоять на своём? Это незнание тяжёлым камнем давило на его не восстановившиеся мыслительные процессы. Но больше всего его пугал даже не Тумс, а то, что тот в теории с ним может сделать. По логике криминальных фильмов, мистер Аллен обязан был убить его как свидетеля собственного преступления, затем расчленить и по частям избавиться от тела. Эта перспектива была столь угнетающей, что думать о ней дольше двух минут в сутки юноша не мог. Как и не мог не есть. Предательская потребность в пище выгнала его из каморки. Единственное, чем гордился Питер, так это тем, что это произошло не сразу. С тех пор салон старого кемпера, пронизанный гнилым душком смерти, стал его новой реальностью. Итогом неверно принятых им решений или, как сказал бы его учитель литературы, фаталист до мозга костей — его роком, судьбой. Паркер, слабо веривший в подобное, злился в первую очередь на самого себя. Даже не из-за того, что в тот злополучный вечер сел в машину к мистеру Аллену, тогда поступить иначе он всё равно не смог бы. Юноша злился из-за того, что неприятные и крайне противные слова детектива о детской «приспособляемости» не были гиперболизированным преувеличением вырванной из контекста фразы. Это было правдой. Образ мистера Аллена — достойного человека и благородного семьянина — был разбит. Теперь пред Питером предстал кто-то иной. Пугающий незнакомец с отрешённым взглядом и ничего не выражающим лицом. И хотел того или нет, Питер был вынужден усвоить границы терпения этого нового для него Эдриана Тумса. Прежде всего серийный маньяк, с лицом порядочного семьянина, ценил порядок. Он терпеть не мог, когда Питер нарушал установленные им правила. Их было не много, но не все из них школьник мог соблюдать. Во-первых, юноша ни в коем случае не должен был в присутствии мистера Аллена подходить и касаться входной двери, трогать окна, забитые фанерой, шуметь, издавать громкие звуки и кричать. Также Питер должен был быстро отвечать на заданный ему вопрос, и отвечать только правду. Во-вторых, он должен был поддерживать в Додже чистоту, насколько позволяла затхлость этого места. «Ты живёшь здесь, Пит, а, значит, здесь должно быть чисто. Ты же, в конце концов, не пёс и в состоянии убрать за собой» — сквозь зубы процедил Тумс, когда Паркер, измученный дурным сном, облевал толчок и забыл это убрать. С утверждением, что он не пёс, Питер хотел тогда поспорить, но остатки здравого смысла в нём всё ещё сохранились, и он смолчал. Помимо этого школьник должен был мыть посуду за собой и за мистером Алленом, заправлять свою постель, чистить зубы, мыть голову и совершать прочие, по мнению того же Аллена, важные действия. В-третьих (это было самое тягостное для Питера), он всегда должен был быть доволен и ни в коем случае не выражать свое неудовольствие, по крайней мере, вслух. И особенно огрызаться и демонстрировать неуместную браваду. Это до крайней степени бесило Тумса, и больше чем бесило, злило его. Это правило не было озвучено, но Паркер узнал о его существовании, когда его одежда, утратившая чистоту и свежесть, была у него изъята, и вместо неё Тумс выделил ему свою старую футболку и старые застиранные штаны. Оторопевший Питер тогда яростно запротестовал, что не станет носить это тряпьё. Ему смертельно не хотелось носить «одежду убийцы». Но мистер Аллен резким, хорошо контролируемым ударом в живот доходчиво объяснил, что мнение Питера его интересует в последнюю очередь. И самое главное правило. Паркер не имел права задавать вопросы, если те не касались разъяснения верхних пунктов или не входили в разряд «позволительных» вопросов, таких как: «Мистер Аллен, могу я пойти в свою комнату?» или «Мистер Аллен можно я возьму одну из книг?». Все прочие вопросы («Вы теперь убьёте меня?», «Зачем я вам?», «Как долго вы ещё будете держать меня здесь?», «Меня хотя бы ищут?») мужчина воспринимал в штыки. Долго молчал и, не ответив, вздёргивал школьника вверх, что есть силы встряхивал его, яростно шипел проклятия и требовал заткнуться. А Питер, впервые перейдя границу, всё ещё страдающий из-за головы, из-за особо сильной «встряски» один раз даже отключился. Очнулся он почти сразу же, и страшно испугался, когда обнаружил себя зажатым в крепких руках мистера Аллена, что шептал ему на ухо не проклятия, а какую-то утешающую чушь. И гладил его по голове. Эта почти что родительская забота сбивала с толку. И именно это отсутствие явных несоответствий Тумса-убийцы и Тумса-друга заставило Паркера, после в меру съедобного ужина, озвучить свою просьбу. Он собирался попросить уверенно и чётко, не мямлить и, самое главное, не демонстрировать, что его просьба ему так уж и важна. — Мистер Аллен, — обратился он к своему тюремщику. И тут же осёкся, осознав, что голос звучит жалобно и жалко. — Да, Пит? — заранее хмуро сведя брови, отозвался Аллен. Этот жест смутил юношу, и он растеряннее прежнего захлопал глазами, не в силах закончить заранее заготовленную фразу. Но идти на попятную он не имел права, ведь иначе мистер Аллен рассвирепеет. Поэтому, ненавидя себя за нотки отчаяния в голосе, Питер продолжил: «Понимаете, последние три ночи я не могу заснуть. Ворочаюсь до утра. Из-за этого голова болит, да и нога от неудобного положения затекает, а потом весь день ноет, — кивнул он, упорно глядя в пол, а не на Аллена. — И я хотел попросить, можно вы не будете меня сегодня заковывать». Питер гордо вздёрнул подбородок вверх. Вот и всё, он сказал, что хотел. Тумс смерил его нечитаемым взглядом. Паркер никак не мог сообразить, разозлил он его или нет. Жёсткая спинка стула врезалась в лопатки, но он игнорировал дискомфорт. Он старался даже не дышать, так сильно он боялся вывести мистера Аллена из себя! Более того, посадят его на цепь этой ночью или нет, это вопрос жизни и смерти. За всё время, проведённое здесь, юноша изучил Додж вдоль и поперёк — выход был только через дверь. И он планировал сегодня, когда мужчина уедет домой, снова предпринять попытку выбраться, но загвоздка была в цепи. Старая и крепкая, она была надёжно приварена к железной арматуре. И её длина была рассчитана таким образом, что закованный Питер свободно мог перемещаться по своей каморке, спокойно мог добраться до уборной и, более того, достать до холодильника, но дотянуться или коснуться двери не мог. Юноша часами прожигал взглядом дверную ручку — на вид она была хлипкой и гнилой, как и всё вокруг. Её легко было сломать, используя обычный рычаг. И, осознавая это, школьник воспринимал свою беспомощность как насмешку. Не будь цепи, он бы уже сбежал! Так, по крайней мере, ему нравилось думать. Ни за что и никогда Питер не решился бы попросить мистера Аллена не заковывать себя, если бы не перепробовал всё, чтоб снять с себя этот затейливый капкан. Но все его попытки провалились, и он осознал две вещи: он не сможет снять капкан, не навредив себе. И второе, снять его может только мистер Аллен. Паркер не знал, на что надеялся, так в открытую прося. Но он не мог не уповать на положительный ответ. И, когда Эдриан Аллен с усталым вздохом «ладно» пожал плечами, Питер опешил, но быстро пролепетал: «Спасибо». И если бы мистер Тумс в тот момент не вышел из-за стола, то определённо заметил бы не только облегчение, но и вспышку радости, отразившиеся на юношеском лице. И он наверняка бы задумался о верности своего решения. Школьник хотел было уже выйти из-за стола и направиться в свою комнатушку, у него ещё осталось несколько недочитанных страниц до конца главы. Но прежде чем он успел задвинуть стул, Аллен бросил через плечо: «Подожди».Паркер оцепенел, но послушно вернулся на своё место. В воцарившейся напряжённо-удушающей тишине школьник аккуратно сложил руки и уставился на столешницу. Пальцы подрагивали, и чтоб хоть как-то побороть разрастающуюся в сердце панику, Питер короткими ногтями впился в собственные ладони. Этот отстранённый дискомфорт и лёгкая боль помогли, но слабо. От той мимолётной радости, что озарила его сознание, не осталось и следа. Спустя пару минут Тумс, окончив свои манипуляции, поставил на стол на четверть наполненный стакан молока. Из-з лёгкого стука стекла о поверхность стола Паркер вздрогнул. Этот звук в напряжённой тишине показался оглушающим, как выстрел в упор. «…Ты настолько туп, насколько хочешь казаться? Ты так бездумно принял то, что я поставил перед тобой. А если бы я что-то подмешал туда? Наркотик, например?» — в его охваченном паникой сознании всплыли слова детектива, что тот яростно бросил ему в лицо меж задней дверью бара и мусорными баками в ту давнюю июльскую ночь. Питер не любил вспоминать тот инцидент: возможно, из-за того, что считал его несколько унизительным. Но со временем узнав Тони получше, школьник понял, что детектив тогда не стремился поиздеваться или унизить его, он просто хотел преподать ему урок. На долю секунды растерявшись, Питер, кивнув на стакан, глухо спросил: «Что это?». Тумс, так и не ответив, пододвинул стакан ближе к нему, спокойно, почти ласково сказал: «Пей». — Но… — начал было мальчишка беспомощно, сам не зная, что собирается сказать. Его горло сдавил спазм, и закончить он так и не смог. — Или ты уже передумал? И цепь тебя устраивает?! — начиная злиться, процедил Тумс. Паркер знал, что с ответом медлить не стоит, но он не мог выдавить из себя ни слова. — Передумал? — с нажимом повторил мужчина, опуская тяжёлую руку на плечо юноши и сильно его сдавливая. Паркер, поморщившись от боли, отвернулся. Его грудь заходила ходуном, а сердце забилось в бешеном темпе, как у персонажа третьесортного хоррор фильма. — Хорошо. Я понял тебя, Пит. Не хочешь пить — не пей. Но тогда больше не заикайся про цепь, — отрывисто и зло прошипел Эдриан Тумс, отпуская юношеское плечо и перехватывая стакан с молоком, намереваясь его убрать. Паркер, ощутивший болезненную свободу, в ужасе выпалил: «Нет!». И, опередив своего мучителя, схватил стакан и притянул его к себе. Холодное стекло обожгло руку, но он выпустил его. — Питер, — настойчиво и вместе с тем без напускного спокойствия прошипел мужчина. А школьник, в панике метавший взгляд от серого и невнятного лица Тумса к двери, часто задышал, и его собственный голос, на удивление, прозвучал не менее раздражённо, чем голос Тумса. «Сейчас!.. Дайте мне немного времени», — ощетинился он. Но, тут же вздрогнув, подумал, а на что ему это время? Он уже схватил стакан, сделал выбор, и тянуть с неизбежным было каким-то ребячеством. Ощущая, как рядом начинает закипать и заводиться мистер Аллен, Питер страшно медленно, отчаянно трясущейся рукой поднёс стакан к губам. Он заставил себя разжать плотно сомкнутые губы, но рот, наполнившийся желчью, никак не поддавался. Глаза, устремлённые в одну точку, жгло от сдерживаемых слёз. Холодные блики от ламп неясными пятнами размазывались по поверхности стола, неподвижные и безучастные, как и всё вокруг. Он сам своей просьбой загнал себя в очередной тупик!.. Если он сейчас не выпьет это нечто, что лишь замаскировано под молоко, то в будущем не сможет попросить снять цепь вновь. Но каковы были шансы, что дрянь в стакане вообще не убьёт его? Так или иначе это была западня… Отняв стакан от губ, Паркер осознал, что не может выпить это. Просто не может. Окончательно разъярившийся Аллен резко опустил ладонь на поверхность стола. Громкий и внезапный звук заставил юношу подскочить на месте, из глаз брызнули слёзы, и он мазнул краем стакана себе по зубам.  — Пей! — рявкнул мужчина. И Паркер, напуганный, чтоб соображать, совершив чисто механические действия, разжал челюсти и в три глотка осушил содержимое стакана. Вкуса он не почувствовал. Быстро утерев рот, он подавил рвущийся наружу рвотный позыв. Подросток часто задышал. В его голове безумным калейдоскопом завертелись слова детектива: «…Ты настолько туп, насколько хочешь казаться? …так бездумно принял то, что я поставил перед тобой. А если я что-то подмешал туда? Наркотик, например?». Его затрясло. И чтоб хоть как-то справиться с собой, Питер обхватил себя руками. Ему не хотелось демонстрировать свою слабость или так открыто показывать Тумсу свой страх… Но безысходность захватила его целиком, она пожирала его уже давно. Просто сейчас ему стало очевидно то, что было ясно с самого начала. «Мне не выбраться. Я умру здесь», — поражённо подумал юноша и заплакал. Голос сорвался, и он, согнувшись пополам, завыл. Всхлипывая, Паркер мотал головой. Он не хотел умирать. — Питер… — севшим голосом позвал его Тумс. Но школьник не отреагировал, даже когда мужчина, обойдя стол, приблизившись, обнял его. Питер не предпринял попыток отстраниться. Ему было плохо, ему было страшно, и он хотел, чтоб его утешили. Прижавшись к своему мучителю, сжав в руках ткань его рубашки, он замычал что-то отчаянное и бессвязное. Так обычно хнычут маленькие дети, которые не в состоянии объяснить, что именно напугало их в тени под кроватью или отчего опрокинутое мороженое — такая великая трагедия! Питер рыдал надрывно и самозабвенно, рыдал от страха, от отчаяния и от сковывающей его тело усталости. Он рыдал от понимания, что уже никогда отсюда не выйдет. — Всё будет хорошо, Пит. Ты просто крепко заснёшь, — продолжая перебирать его волосы, слабо касаясь заживающей ссадины на лбу, успокаивал его Эдриан Тумс. И Питер поверил ему. Поверил, что всё будет «хорошо», иначе в тот момент он сошёл бы с ума. Минуты, часы и дни, проведённые в Додже, были самым худшим в жизни юноши. Даже смерть родителей и дяди не были столь мучительными, как осознание собственной беспомощности и постоянный, затуманивающий рассудок страх перед грядущим. Он боялся не столько смерти, сколько того, что его в итоге не найдут. Старк ясно дал понять, что если поиски не начать вовремя, то искать бесполезно. О детективе думать было больно, Питер не мог не воображать, что тот ворвётся в старый кемпер и спасёт его. Но эта надежда таяла с каждым днём, как и его стойкость. Он знал, что не справляется. А окончательно убедился в этом, когда приход Тумса вызвал не приступ страха, а облегчение. Эдриан часто оставлял его совершенно одного на один, два дня. Сначала это радовало Питера, когда он ещё только предпринимал попытки сбежать, но постепенно подобный режим начинал его угнетать. И в какой-то из дней, когда Тумс не пришёл в обещанный срок, Питер испугался, что тот вообще не придёт. В истощённый и измученный разум школьника пришла одна бредовая, но не безосновательная догадка. Если мистер Аллен не в состоянии убить его, то почему бы ему просто не подождать, пока он умрёт? От голода, например. Паркера настолько сильно поразила эта мысль, что когда хмурый Аллен всё-таки вернулся, юноша одарил его такой радостно-отчаянной улыбкой, что мужчина опешил и, вопреки обыкновению молчать о реальном мире, недовольно объяснил ему, что из-за дождя на стройке были проблемы со светом. Однажды Питер, сидя в одиночестве, по привычке борясь с цепью, внезапно расхохотался. Ещё до своего «похищения» он десятки, сотни раз воображал собственную смерть. Иной раз на перекрёстке шальная мысль «А что будет, если я сделаю шаг?» становилась крайне интригующей. Он размышлял и о том, какова разница падений с высоты двадцатого этажа на асфальт и парковую брусчатку? Скучая на литературе, он задумывался о том, на что похожа смерть во сне, или насколько болезненна смерть в ДТП? Подобные вспышки интереса не были выражением его суицидальных наклонностей. Стрэндж объяснил ему, когда Питер заикнулся об этом, что таким образом его мозг просчитывает возможные исходы и возможные способы разрешения проблем, связанных с этими гипотетичными ситуациями. И рассмешило Питера то, что он воображал даже крушение НЛО на школу! И даже о террористах в торговом центре думал! А о собственном похищении нет. Во-первых, Паркеры никогда не были богаты. Поэтому его похищение ради награды или выкупа, как он думал, было несколько бессмысленно. Во-вторых, до недавнего времени он не шлялся по злачным местам, где торгуют наркодилеры или орудует мафия, поэтому стать «важным свидетелем», как в старых фильмах про полицейских или третьесортных сериалах про ФБР, он мог с крайней низкой вероятностью. В-третьих, его тётя и дядя не так уж и бедны, чтоб он шлялся по улицам с просьбой подать мелочь, а значит, шанс, что его могут украсть торговцы органами, также была крайне мала. В-четвёртых, в его окружении нет людей, имеющих преступные мысли. Так, по крайней мере, он считал всегда… Излюбленная фраза детектива: «Никому нельзя доверять». Которую тот повторял при любом удобном случае, Питер не мог легко принять. Его наивность, сильно доводившая того же детектива, не позволяла ему допустить, что нет людей, достойных доверия. Но если на мгновение вообразить, что Старк прав. То для юноши это означало бы , что окружающий его мир — декорация, фальшь, шутка, а он дурак. И, как всякий дурак, Питер любил обманываться. Но если трейлер оказался лучше фильма или обложка комикса интереснее содержания — это не страшно. Но глупая вера, что семь, практически восемь лет тесного общения с Эдрианом Тумсом и его семьёй что-то решают, была опасной. Но он действительно верил в это, более того, замечал особое отношение к себе. Тумс беспокоился о нём. Кормил его, следил за его здоровьем. И когда ему, Паркеру, было холодно, принёс дополнительные пледы и одно одеяло. Также раздобыл нормально работающий чайник и хороший чай. И после всего этого юноша окончательно убедил себя, что Тумс не сможет убить его. Ведь, как мистер Аллен сам однажды заявил ему, — он его семья. И, желая убедиться в этом, Паркер, особо осмелев, однажды спросил Тумса о том, о чём спрашивать совершенно не следовало. — Расскажите о Мишель, — попросил он в один из вечеров, когда мужчина заглянул лишь на час, прежде чем отправиться домой к Лиз и Дорис. — Ты знал её? — утратив спокойствие, напрягся мистер Аллен. Питер, уже почти пожалевший, что раскрыл рот, быстро пролепетал, что не знал девушку, а видел её дело у одного из офицеров. Это была наглая ложь, но понял ли это Тумс, Паркер не мог утверждать наверняка. — Зачем тебе это? — спустя долгое молчание, опустив на поверхность стола кружку кофе, спокойно осведомился мужчина. В его голосе не было злости или раздражения, лишь интерес. Паркер неопределённо пожал плечами. Этот вопрос вырвался не случайно. Долгие часы наедине с собой методично сводили его с ума. И он всё чаще стал ловить себя на мыслях о девушке с острыми локотками и кудрявыми волосами. Он часами размышлял о Мишель Джонс. О том, что она чувствовала, находясь здесь. Было ли ей так же страшно, как и ему? Было ли так же одиноко? Но больше ответов на вопросы Питер хотел получить крохи внимания. А о себе говорить было неприятно. — Так что ты хочешь знать? — сделав глоток кофе, с мимолётно проскользнувшей издёвкой строго спросил Аллен. Паркер видел, что взгляд мужчины был иным. Да и само выражения его лица было каким-то знакомым. Неприятный холодок прошёлся по спине подростка. Так на него обычно смотрел Старк, когда бросал вызов, брал на слабо. И Паркер, почти купившийся на это, чуть было не выпалил, что хочет знать всё! Но сердце, пропустившее удар, напомнило, что сейчас речь пойдёт не о выкуренной сигарете, а о мёртвой девочке, чьи останки, ногти и волосы, находятся в полуторах метрах от него. Опустив затравленный взгляд на собственные колени, он быстро, даже отчаянно пролепетал: «Какой она была?». Эдриан Тумс, задумчиво вздохнув, отставив чашку, проговорил: «Хорошей». От этого эпитета Паркеру стало как-то не по себе, ведь мистер Аллен считал хорошим и его. Облизав пересохшие губы, школьник спросил следующее: «Это её книги о Муми-троллях?». Мужчина, в упор глядя на юношу, кивнул, а затем, вздохнув, добавил: «Три последних я купил ей по её просьбе. Всё хотела дочитать их», — мягко улыбнулся он. — Вы встретили её в Бруклинской библиотеке, — хрипло проговорил Питер. Он не спрашивал, а утверждал. И заметив, как плотно сошлись суровые брови на переносице, осознал, что его догадка верна. — В двух библиотечных книгах вклеены формуляры. Да и в седьмом классе мы делали доклад о системах управления. Лиз выпали библиотеки, — быстро, отчего-то виновато проговорил Питер. — Ясно, — всё ещё хмурый, кивнул Тумс. Затем настала напряжённая тишина. Но Питер опасался её нарушать, злить Тумса ему не хотелось. — Мишель была умной девочкой, но очень несчастной, — внезапно заговорил мужчина, когда школьник уже не ожидал ничего от него услышать. — Она очень любила книги, круглые сутки могла читать без перерыва. Всегда так злилась и обижалась, когда я запрещал ей читать. — Вы запрещали ей читать? — удивился юноша. — Да, — кивнул Тумс. — Она посадила себе зрение, читая в темноте. А мне пришлось купить ей очки, представляешь? — легко усмехнулся он, так, словно речь шла не о мёртвой девушке, которую он убил, а об их общей знакомой. — А сколько она… — Сколько она здесь пробыла? — закончил Тумс вопрос за школьника. Затем, пожав плечами, ответил: пятьдесят три дня. Питер похолодел. В один миг во рту возник неприятный привкус гнили. Стены с тройной силой начали давить на него, и, через силу скривив губы в пародии на улыбку, он кивнул. А Тумс, погрузившийся в воспоминания, с лёгкой улыбкой, играющей на его губах, продолжал рассказывать, как он её встретил, как они познакомились, как он купил ей картофель фри и бургер, как следил за ней долгие недели. И как в один дождливый четверг предложил подвезти. Питер, которого уже изрядно потряхивало, откровенно мучился. Он не мог понять, что человека перед ним толкнуло на похищение этой несчастной девчонки, на последующее насилие над ней и, самое главное, на её убийство. — Мистер Аллен. Можно я выйду из-за стола? — резко прервав речь своего мучителя, задыхаясь, выпалил Питер. — В туалет? — осведомился тот. Паркер, не в силах ответить короткое «да», кивнул. — Иди, — дал позволение Тумс, откидываясь на спинку стула и добродушной улыбкой оглаживая поверхность стола. Питер медленно, словно в тумане, встал. Предельно аккуратно и беззвучно задвинул стул с резными ножками, развернулся и медленно двинулся в сторону уборной. Дойдя до неё, он так же спокойно прикрыл дверь. Пятясь, отступил на шаг, затем сделал ещё один. Ноги подкосились, и он осел на пол. Питер еле успел зажать себе рот, прежде чем отчаянный вопль вырвался из его груди. Он в очередной раз совершил ошибку. Его желание поговорить отворило тщательно забаррикадированную дверь. Питер понял это по тому, как изменилось поведение Эдриана Тумса, его былая отстранённость канула в Лету. Как и понял, что тот любил Мишель Джонс, почти так же сильно, как любит Лиз. Это самая очевидная и самая страшная закономерность. Эдриан не может позволить себе интимную связь с дочерью, поэтому искал замену. Что привело к этому, как верно однажды заметил Старк, совершенно не важно. Но Паркера напугало не это, а та параллель, что он провёл между собой и Мишель Джонс. Извращённая привязанность Аллена к ней не так уж отличалась от его привязанности к нему. Хрипло и часто дыша, он опёрся руками о пол. Времени на саможаление не было. Быстро поднявшись, Пит спустил воду в толчке. Утерев лицо рукой и напустив на себя максимально безмятежный вид, он вернулся за стол. Но как только он встретился взглядом с Тумсом, вся его напускная бравада обратилась в труху. Сев, школьник сообразил, что забыл помыть руки. И под пристальным взглядом убийцы ринулся к раковине. Тщательно смывая с рук несуществующую грязь, он пытался подавить рвущиеся наружу всхлипы. Глотая слёзы, Питер то и дело стирал их рукавом рубахи Тумса. Будь они в обычной ситуации, вне стен Доджа, мистер Аллен обязательно спросил бы: «Тебе плохо, Пит?». Но сейчас, когда все карты были раскрыты, мужчина молча наблюдал, как юноша пытается взять себя в руки. С трудом закрыв кран, Паркер, взяв кухонное полотенце, начал вытирать руки. В нос снова ударил противный сладковатый душок гнили. Школьник замер. Поднеся старое, миллион раз застиранное полотенце к лицу, он скривился. Отложив его в сторону, так и не обернувшись, ещё мгновение решаясь, ощущая на себе прожигающий взгляд, он провёл слегка влажным языком по пересохшим губам, спросил: «Кинер умер здесь же?». — Нет, — просто ответил мужчина. Паркер резко обернулся. Аллен по-прежнему прожигал его взглядом. И та тьма на дне его зрачка заставила школьника похолодеть. Питер подсознательно ждал, что мужчина быстро переведёт тему или вообще заявит, что не знает никакого Кинера. Но мужчина дал простой и ёмкий ответ. — Могу я вернуться в свою комнату? — тихим и несчастным голосом спросил Питер. — Нет. — Пожалуйста, — сдавленно и отчаянно выдохнул школьник, умоляюще глядя на человека перед собой. Но его мучитель, проигнорировав мольбу, медленно встал из-за стола и также медленно подошёл к нему. — Ты же хотел узнать совершенно иное, Пит, — склонившись к юноше и перекрывая ему путь к поступлению, тихо проговорил Тумс. — Тебе плевать на Мишель. Ты хотел узнать, сделаю ли я с тобой, что и с ней. Паркер расширившимися от ужаса глазами замотал головой. Тумс, жёстко перехватив ладонями его лицо, слегка дёрнул мальчишку на себя. Тот предпринял попытку вырваться, но, ощутив болезненную хватку другой руки на своей шее, замер. Мужчина развернул его к себе. — Питер, ты мне дорог. И мне неприятно твоё отвращение ко мне, — удручённо протянул Тумс. — Но я понимаю. И прощаю тебя. Поэтому, когда придёт время, я не сделаю тебе больно. Ты же мне веришь? — требовательно спросил он. А Паркер, глаза которого наполнились слезами, сдавленно кивнул. — Вот и славно. Я всегда знал, что ты хороший мальчик, Пит, — улыбнувшись краешком губ, выдохнул Тумс и, потрепав его по щеке, отступил. «Можешь вернуться в свою комнату», — сказал он. Юноша бездумно кивнул и, пошатываясь, двинулся в сторону комнаты, но, замерев на пороге, обернулся. — Я ненавижу вас, — тихо прохрипел он. — Пит, мы оба знаем, что это не так, — криво улыбнулся мистер Аллен и, отвернувшись от мальчишки, сделал глоток уже остывшего кофе.