lirica

Джэ отчаянно держался за свою стратегию эти длинные три недели, а Енкей неуклонно следовал своей. Западный намеренно ошибался, «забывал» про работу, фальшивил, разбивал посуду, гоняясь за отрицательными реакциями. И делал свыше требований, подавал в идеальном виде, проявлял инициативу, творил удивительные для среднестатистических низших вещи, добиваясь положительных откликов. А Енхен — Енхен словно жил за каменной стеной. По ту сторону его абсолютно не трогало все происходящее. Долгий тяжелый взгляд и равнодушное «исправь» или холодное «хорошо сделано» — все, чего Западный удостаивался наблюдать и слышать. И это просто убивало. Его учили, что основа построения контакта с высшими — это подстраивание под их настроение, желания, соответствие тому, кем они хотят тебя видеть. А здесь? А здесь подстраиваться просто не подо что. Никаких рамок поведения. Ничего, за что можно было бы зацепиться. Каким его хотели видеть? Что от него ожидали? Совершенно неизвестно. И от этого упаднически тяжело. Так тяжело, ведь границы были всегда. Он страшно боялся, что легко оступится на этой узкой тропе, по которой следует с завязанными глазами. А что ждет его за гранью гнева хозяина — в дрожь бросало лишь от одной такой мысли. Жить с этим постоянным страхом было уничтожающе, слишком утомительно и, казалось, медленно сводило с ума. Отчаяние достигло пика тогда, когда Джэ пошел во все тяжкие, решив вести себя, как хотел. Понятное дело, уважительно и все такое, но с его обычными реакциями, обычной речью, обычными поступками. Он понимал, что одной ногой стоит в пропасти, ведь абсолютно не знает, что именно окажется слишком непозволительным и дерзким, что может вывести хозяина из себя. Но, с другой стороны, быть собой было даже легче. Правда иногда до слез сильно хотелось броситься Ему в ноги и умолять о том, чтобы границы дозволенного поведения наконец обозначили. Но Джэ все еще держался. И удивлялся своей стойкости. Енкей, конечно, все это замечал и понимал, и просто не мог не радоваться: его концепция отлично работает, и настоящий Джэ, что раскрывается все больше с каждым днем… очень сильно нравится? Да, именно так. Его забавная речь, очень странные шутки, сарказм через каждое слово, улыбки ярче солнца, огромная любовь к музыке, серьезное отношение к работе, его ум, изобретательность и временами проскальзывающая забота — все это влекло с неведомой силой. Енкей просто не мог понять, к а к нашел именно его. Словно сами Небесные сниспослали этого низшего. «Еще немного, и станет легче. И ты тоже сможешь увидеть истинного меня. Знаешь, люди вокруг говорят, что я открытый, добродушный, позитивный и чувственный. Надеюсь, ты будешь думать так же. Лишь потерпи еще чуть-чуть». Но было и то, о чем Енкей даже не догадывался. Низший страдал не только по причине страха от полной неизвестности. Он страдал еще и от отсутствия людской теплоты, и страдал едва ли не сильнее. У него всегда она была. В детстве мать буквально купала его в любви, ведь знала, что она может быть единственной, кто когда-либо любил Джэ. В учреждении ему посчастливилось попасть в музыкальный отдел, где любые эмоциональные связи были разрешены, чтобы не погубить в музыкантах способность чувствовать. И пусть для других низших он казался странным и не от мира сего, он все равно не был чужим. И хоть раз в неделю, но кто-то непременно зарывался теплыми пальцами в его волосы, нежно проводил по спине, обнимал жгуче. Эти невербальные жесты были гораздо сильнее, чем тысячи слов. И поддержка с пониманием тоже были всегда. Любые переживания и мысли спокойно можно было высказать. И даже если ты окажешься не понятым (а это с Джэ происходило часто), то от тебя все равно не отстранятся. И тоже будут делиться самым сокровенным, доверяя, дорожа общением и чувствами. Это было спасением для всех них. Сейчас же Джэ не получал и сотой доли процента той человеческой теплоты. Днем ему удавалось забывать об этом и чувствовать себя нормально, ведь и в учреждении в дневное время никакого тепла не было — лишь строгие взгляды, требования, наказания и прочая жестокость. Но вечером, в свободные минуты перед сном… Можно было блаженно утопать в нежности прикосновений, осторожных, мягких и трепетных. Сейчас же в свободные минуты перед сном вместо теплых рук обвивали воспоминания, и становилось безудержно плохо. Морозный холод окутывал со всех сторон. Проходился по рукам, щипал лицо и больно пробирался в самую душу. Джэ просто изнемогал от столь сильной ломки, ему так хотелось, просто жизненно необходимо было ощутить тепло хотя бы еще один раз… Но единственный человек рядом с ним — не проявлял даже эмоций. И понимание этого било в самое сердце, делало лишь больнее, и вездесущий холод замораживал с новой силой. Он сжимал свое хрупкое тело в комок каждый раз. Было так холодно. Так нестерпимо холодно. Хотелось рвать волосы и выть, выть до пропажи голоса. А оставалось — как можно быстрее проваливаться в сон. … И сейчас он лежит в своей кровати, вновь мучаясь и ожидая сна. В последние дня два сон начал рьяно нравится ему — в его объятьях становилось будто теплее. Джэ не знал, почему так произошло. Наверное, измученная психика пыталась надумать себе успокоение. Грустно, но низший хотя бы справляется. Обнаруживает, что сильнее, чем казался себе. Вдруг кровать сотрясается от чьего-то прыжка. Громко мурча, кот направляется к свернувшемуся в комок силуэту. Как он здесь оказался? Наверное, Джэ забыл закрыть дверь… Кот забирается на низшего и беспардонно по нему ходит, выбирая место получше. Но Западный не останавливает его, ведь это хозяйское животное, на действия с которым не поступало никаких разрешений. Мурчатель, натоптав лапками себе постель, сворачивается на бедрах низшего. И в этот момент тихий звук кошачьего моторчика прерывается шагами, что раздаются по комнате. Енкей стремительно проходит мимо кровати, невзначай проводя рукой по разлегшемуся коту. Это простое движение острым клинком пронзает грудь. Боже, как же Джэ хочет, чтобы вот так же провели пальцами по нему. Даже такое маленькое прикосновение способно сильно помочь. Наплыв острой нехватки теплоты вновь накрывает с головой, и Джэ закрывает глаза, всеми силами пытаясь уснуть поскорее. И вдруг до его ушей доносится тихий шелест кровати. Прямо через мгновение чужое тело нежно прижимает его к себе, так мягко опуская руку на его талию и зарываясь носом в его волосах. Сердце пропускает удар. От разящего насквозь удивления сводит дыхание. Мурашки давно забытого тягучего наслаждения табунами носятся по коже, и вернувшееся дыхание тяжелеет с каждой секундой. Ничем не описать то, как приятно чувствовать эти тихие касания, то, сколько же в них теплоты. Теплоты. Каждый сантиметр чужого тела будто испускает это тепло, и даже мерное дыхание под самым ухом им пропитано. В животе начинает гореть, и этот огонь волнами проходит по всему телу. И слезы подступают к глазам, слезы неожиданного счастья. О боже, как же до изнеможения хорошо в Его руках. О боже, как же сводит с ума. Причина недавно появившейся непонятной любви ко сну вдруг резко становится понятной. В голове целые войны мыслей, столько вопросов, столько противоречий, непонимания, и лишь одна возносит яркий красный флаг и громко кричит на все сознание: «н а с л а д и с ь. Кто знает, когда еще такое будет. Набери себе сил. Утони наконец в том, о чем так давно мечтал». И она кажется такой до безумия правильной, лишь единственно верной, что Джэ без единого сомнения следует ей. Он медленно расслабляется в чужих объятьях, вбирая в себя растворяющую ненавистный холод теплоту, и даже позволяет себе робко положить свою руку поверх чужой. — Так ты еще не спишь, — над ухом теплой водой проливается тихий полушепот. Серьезно? О боже, это правда происходит? Нет, только не сейчас! В голове неурядица, в сердце неразбериха: вот как Джэ будет отвечать? Внутри целый ливень из глубоких противоречий и абсолютного непонимания, который этот начинающийся разговор вытаскивает наружу. И вместе со всем этим в душе — избавление от страданий, слишком долгожданное, слишком вымученное. Вот как можно адекватно говорить? Да для него не разрыдаться — подвиг. Но оставить фразу хозяина без ответа никак нельзя. — Я… — конечно, голос сильно дрожит, боже, а чего вообще можно ждать, — я поздно закончил работу сегодня. — Вот как. Обычно ты уже в глубоком сне к этому времени, — Джэ готов поклясться, что правда чувствует, через воздух между ними чувствует, как Енхен у л ы б а е т с я. — Ты не хочешь у меня ничего спросить? К сожалению, врать нельзя тоже. Так невыносимо тяжело сейчас собирать все в кучу, и, боже, как никогда страшно оступиться именно сейчас. Сейчас, когда он впервые видит Его таким нежным, дарящим жизненно необходимое тепло. Когда Енкей является его спасением. Низший просто не имеет никакого права совершать ошибки сейчас, прежде всего в знак огромной, невыразимой благодарности. Да, тяжело опять ничего не понимать, но за проявленную теплоту Енхена хочется благодарить бесконечно, ведь Джэ так долго и безнадёжно мечтал о ней. — Я боюсь, что… не смогу сдержать эмоций, если буду думать над вопросами к Вам, — сейчас хочется уйти от ответа, хорошо подумать без этого огромного количества чувств внутри и только после тысячи усердных размышлений спросить. — Так не сдерживай. О, господи, нет. Глубоко вздохнув, Джэ собирает силы, остатками разбросанные по его душе. Единственное, что так сильно помогает даже в такой волнительной ситуации — это то долгожданное тепло, которое так и льется через нежные объятья. — Почему… — он наконец выговаривает, — почему Вы не проявляли никаких эмоций все это время, не давали мне понять то, каким я для Вас должен быть? В ответ на такой вопрос Енхен у с м е х а е т с я, и ничто, пожалуй, так не ласкало слух, как ласкает прямой факт проявления этих самых эмоций, на которые раньше можно было только уповать. — Я ждал, пока ты откроешься. Если бы я проявлял эмоции, делая ясными свои предпочтения и настроения, ты бы так и не раскрылся, подстраивая свою натуру под меня. Я же знаю, чему вас учат в учреждениях. Джэ понимающе молчал. Так вот он — ключ ко всему? Такой несложный, на самом деле… Получается, из него не хотели сделать какой-то образ? Получается, его хотели видеть настоящим? Самим… собой? Хотели видеть человеком, со своими собственными чувствами и мыслями, взглядами и привычками? Тело слабеет с каждой подобной мыслью. Это слишком прекрасно, чтобы быть реальностью. Тогда… каково же тогда отношение к его собственной личности, что успела раскрыться? Благо, ум еще вполне ясен, чтобы задать пусть слишком самонадеянный, но наводящий вопрос. — Почему Вы здесь? Секундное молчание. — Потому что мне нравится засыпать, обнимая тебя, Джэ. Все. Все понятно. Теперь все так ясно. Веки сжимаются со всеми силами, а дыхание учащается, ведь так тяжело держаться. Мурашки опять распространяются по телу вместе с невероятными мыслями о том, что его истинная натура п о н р а в и л а с ь Ему. Ведь если нет, то Енкей не находил бы удовольствия вот так обнимать Джэ, обнаруживая в этих объятьях что-то прекрасное и умиротворяющее для себя, с чем хотелось бы погрузиться в сон. А это словно сокровенное обращение по имени в конце, которое эти губы произносили лишь один раз, добивает окончательно. Слезы все-таки мощным потоком прорывают плотину сопротивления вместе с глухими рыданиями. Столько прекрасного в один день, что трудно осознать и поверить. Джэ по природе мечтатель, но о таком даже ему не приходилось мечтать. Все многочисленные проблемы и тягостные страдания просто взяли и разом разрешились одним вечером в один миг. Боязнь возможной жестокой натуры его хозяина, отчаянная жажда тепла, страх того, что в Западном больше не будут видеть человека, боязнь оступиться — все, абсолютно все исчезло прямо сейчас. И через бурный поток слез выливается весь тот гнет и тяжесть, что ломали изнутри. И Енкей, конечно, это понимает. Он аккуратно разворачивает рыдающего низшего к себе и трепетно прижимает к груди, гладя по волосам. Теплота, что вновь касается души, действует лучше любого успокоительного. Сейчас все его существо заполняет чувство освобождения. Он ощущает, будто все камни стерлись в пыль, и все тело стало таким легким, словно пушинка, что вот-вот взлетит. Стало так невыразимо легко дышать. Стало необъяснимо приятно просто быть здесь, просто осознавать то, насколько прекрасно произошедшее. Невиданное доселе глубокое умиротворение заселило душу, и сознание заполняла лишь единственная мысль: «пожалуйста, не отпускайте меня». «Вы — спасение, на которое низшие уповают, на которое молятся и которого не находят за всю свою жизнь. И если Вы попросите что-то взамен — я без сомнений сделаю для Вас все». Благоговение витает по душе, навевая красочные красивые образы. В Джэ сейчас столько света, столько благодарности, что хватит на весь этот мир. В Джэ сейчас безумно сильное сосредоточение счастья. Что может быть лучше тепла, желания видеть в нем человека, интереса к его собственной личности, нежности к нему — для Западного, которому предписано терпеть боль, сносить страдания и бороться с холодом в своей душе, всю жизнь служа тем, кто всегда будет к нему равнодушен? Джэ не знает, чем заслужил быть Его рабом, Джэ не знает, чем он теперь обязан. Но он правда готов отдать все за реальность грезы, о которой низшие могут думать, пожалуй, лишь в наивном детстве. Ему не жалко отдать все за один лишь этот вечер. — Позволите Вас попросить? — будто вспомнив о чем-то важном, тихо спросил Джэ. — О чем? — Восточный отстранился от низшего, чуть подвинувшись, чтобы их лица оказались на одном уровне, так, что можно было смотреть низшему в глаза. Джэ впервые видит его так близко, и это завораживает. — Если Вы еще будете приходить ко мне ночью, Вы не могли будить меня каждый раз? Енкей улыбается, и Джэ обдает новой волной удовольствия от этого прекрасного зрелища, от долгожданных эмоций на этом прекрасном лице. Такая же улыбка, как в первый раз — чистая и яркая. — Ты не будешь высыпаться, — рука тянется к лицу, и большой палец нежно проводит по мягкой щеке, стирая остатки невысохших слез. Западный прикрывает глаза от наслаждения. — Я… хоть я и буду спать меньше, во мне будет огромное количество энергии. Понимая, что имеет в виду низший, Енкей улыбается еще шире. — Я рад этому, Джэ. Западный распахивает глаза, чтобы посмотреть на выражение Его лица на таких сокровенных для низшего словах. И улыбается сам. Ярче солнца.